Последняя его телеграмма не отличалась многословием и выглядела, как и обычно. «Пришлите шесть коров двух овец трех поросят двадцать одну индюшку». В Шанхае после получения телеграмм ему отправляли на французском или английском пароходе указанное количество животных. Под коровами подразумевались броненосцы, под овцами — броненосные крейсера, под поросятами — бронепалубные, а под индюшками — миноносцы. Их число обозначало, сколько конкретно вымпелов готовы выйти в море прямо сейчас. У Моку имелись и другие обозначения, помогающие сориентировать командование по поводу тех или иных кораблей, их поломок и даты выхода в море, а также основных фактов, касающихся армейского гарнизона и их орудий. Все работало, как часы, русские вели себя до безобразия самоуверенно, обманывать таких было легко и радостно. И хотя японец прекрасно понимал, что он всего лишь один из винтиков большого механизма, причем винтик достаточно скромный и незаметный, работу свою делал на совесть.

Изображая требовательного, но одновременно доброго Ли Юйсяня, Моку Кудо с немалым достоинством взял рикшу и доехал до кирпичного двухэтажного здания телеграфа. Внутри, как и всегда было людно. Морские и армейские офицеры, гражданские лица, чиновники всех мастей, купцы, иностранцы, миловидные женщины — все они отправляли свои послания. В последнее время отправка и задержка телеграмм стала занимать больше времени. Моку по этому поводу не тревожился, торопиться ему некуда, а то, что появились задержки, объяснялось просто — война же.

Японец взял в окошке бланк, почтительно улыбнулся служащему в круглых очках и пройдя к свободному столику, неторопливо заполнил бланк телеграммы. Специально задержав перо, он позволил капле чернил упасть на бумагу, дополняя образ совершенно безобидного торговца мясом.

— Дорого, однако, тридцать копеек, — тяжело вздохнул Кудо, обращаясь к какому-то русскому чиновнику, толстому, сонному и глупому, судя по выражению лица.

— Дорого — не плати, — буркнул тот.

— Да-да, — закивал японец, всеми силами скрывая презрение. Он отдал заполненный бланк в окошко, отсчитал положенные деньги, наблюдая, как мальчишка-курьер схватил телеграмму, чтобы отнести ее на второй этаж, в аппаратный зал. Моку потянулся к сдаче, но внезапно ощутил, что его подхватили под локти чьи-то сильные руки. Еще ничего не понимая, он повернул голову, сохраняя отстраненную улыбку на лице. Держали его два дюжих матроса в бескозырках и бушлатах, возвышающиеся над ним, словно демоны-людоеды Они, отличающиеся огромными размерами и скверным нравом.

— В тём дело, гаспада? — сердце японца ухнуло вниз, в желудке появилась ледяная тяжесть, но язык говорил сам собой, сохраняя акцент и испуганные интонации.

— Сейчас узнаешь, — буркнул один из здоровяков. Не чинясь, ничего не спрашивая, они просто приподняли японца так, что его ноги закачались в воздухе и без всякого труда потащили в одну из боковых дверей. Несколько человек обернулось в их сторону, но ничего толком не заметили, так быстро все произошло.

Японец дернулся, пробуя, насколько сильно его держат, но кричать или вырываться по-настоящему не стал — это испортило бы всю легенду. Сейчас он еще не знал, случился ли провал или случайное недоразумение, так что пока надо было держаться прежней линии и изображать из себя китайского торговца мясом. В голове мелькали десятки мыслей, от самых плохих до вполне оптимистичных, но где-то внутри начало проявлять отчетливое чувство, что ничем хорошим сегодняшний день не закончится.

Японец не успел и вздохнуть, как ему на голову накинули мешок, а затем, судя по холоду, вытащили на улицу, закинули в карету или повозку и куда-то повезли. Он начал сопротивляться, дергаться, но матросы продолжали держать крепко.

— Цыц, зараза, не балуй! — буркнул тот, что справа и так приложился кулаком по ребрам, что у маленького японца все внутри сотряслось от боли.

Потом его тащили по каким-то ступеням, посадили в кресло, пристегнули руки к подлокотникам ремнями, старательно обыскали, прощупывая карманы и складки и наконец-то сняли мешок с головы.

Моку заморгал глазами, привыкая к тусклому свету. Похоже, он находился в каком-то полутемном подвале без окон. Воздух здесь казался тягучим, пропахшим потом и табаком. Свет устроили так, что он почти целиком падал на задержанного, а стол и двое сидящих за ним господ частично терялись в полумраке. Кудо лишь понял, что один из них русский морской офицер, лейтенант, судя по погонам, а второй — сухенький старичок-китаец в кимоно.

Японец сглотнул и осторожно повертел головой. Два здоровенных матроса, которые столь ловко спеленали его, еще немного постояли, проверяя, все ли в порядке, а затем молча вышли и прикрыли за собой толстенную, как он успел заметить, дверь. В их недобром молчании ему почудилось тяжелая поступь судьбы, что была готова нанести последний удар. «О, беспощадный рок! Под этим славным шлемом теперь сверчок звенит» — будучи на Родине, Моку увлекался поэзией и даже сам, потакая тщеславию, пытался слагать хокку*. Здесь, в Артуре, о прошлых увлечениях пришлось на время забыть, но подходящие к случаю строки сами собой появились в голове.

— Здравствуйте, господин Ли Юйсянь, — морской офицер приблизился, встал на расстоянии трех шагов, сложил руки на груди и принялся с интересом изучать пленника. — Не поверите, но я счастлив вас видеть. Хотя, может, к вам стоит обращаться как-то иначе, используя ваше родное японское имя?

— Я нитиго не понимаю, я тесный китайский торговец, меня все знают, — зачастил Моку. — И я смиренно прошу объяснить, за цто меня подвергли всем этим унизениям, — он демонстративно дернул привязанными руками. Широкие кожаные ремни с массивными пряжками держали его крепко, надежно, а само деревянное кресло оказалось прикрученным к полу. Подобные детали свидетельствовали о том, что им занялись серьезные люди с соответствующими возможностями. Кто они? Жандармы? Русская разведка? Тогда причем здесь морская форма?

— Не надо кричать и повышать голос, вы не в таком положении, чтобы чего-то требовать, — вежливо и вместе с тем твердо ответил офицер. — Если мы ошиблись, вы получите извинения и спокойно вернетесь в свою мясную лавку.

— Но…

— Думаю, вам найдется, о чем поговорить с уважаемым господином Хао, — перебил его русский. — Прошу вас.

По его знаку старик-китаец встал и приблизился.

— Господин Ли, позвольте спросить, откуда вы родом? — старик говорил на китайском, наклонив голову и не смотря в глаза.

— Из Шанхая, — быстро ответил японец, включаясь в игру, иного выбора проклятые северные варвары ему не оставили.

— А из какого района?

— Янпу, — Моку старался говорить кратко, лаконично, понимая, что чем больше слов, тем легче будет его поймать на лжи.

— А когда сюда приехали?

— Девять месяцев назад.

Но старик не унимался. Он принялся подробно расспрашивать пленника о городе, реке Хуанпу, семье, торговле и всем прочем. Легенда на такой случай у японца присутствовала, но чем дольше он говорил, тем сильнее понимал, что тонет, как муха в янтаре. Эти хитрецы через своего старика не спрашивали его об общих, всем известных деталях. Нет, русский интересовался такими мелочами, о которых даже трудно было представить. Скажите пожалуйста, кто будет интересоваться, какой пароход затонул в городе два года назад или слышал ли он о некоем крупном торговце из Шанхая, у которого отсутствует левая рука?

Вежливый допрос продолжался около пятнадцати минут. Японец вспотел так, словно бегом спустился с вершины Фудзи. Старик же отошел от него и поднял голову, обращаясь к русскому.

— Этот задержанный — не китаец, он лишь выдает себя за него, — вынес вердикт старик, указывая на Моку мизинцем. Сам жест обозначал некую форму презрения, то, что у такого человека не получилось задуманное. — Он хорошо подготовлен, но отдельные слога и тон выдают его. Родившийся в Шанхае говорил бы иначе. Мое скромное мнение заключается в том, что он — японец. Акцент и внешность говорят сами за себя.