У них со Светланой (Да, Лотар, ты точно влюбился!) сложилась довольно странная манера общения. Они не говорили на личные темы. О чем угодно, только не о них самих. И чем больше они говорили, тем больше Лотара засасывало в пучину, из которой было не выбраться, да и не хотел он выбираться. Конечно же это в какой-то степени идиотизм, вместо комплиментов очаровательной женщине, рассказывать об устройтве торпедного аппарата или системы погружения всплытия. Однако именно этим он и занимался, и именно это и сближало их все сильнее и сильнее. Что касается личного, то оно подразумевалось, но вслух не произносилось. Да и нелепо было бы глядя в эти бездонные глаза… Ну не поняла бы русская фрау, такого отношения - не то время, не те условия, и не та фрау! Валькириям нужно демонстрировать заточку меча и головы отрубленных врагов, а не знание всяческих мадригалов. И если ее вместо фасонов платьев и журнала мод интересуют силуэты кораблей и справочник "Джейн", то заикаться о поэзии не место и не время.

Светлана старалась не думать о командире "Шеера", хотя не всегда это у нее получалось. Мысли постоянно перескакивали, на Лотара, и она не всегда стремилась прогнать их прочь. Ей нравился Лотар, но она не хотела пока думать о том, что будет дальше. Для начала нужно вернуться живыми на базу. Если отбросить в сторону все глупости, о которых пишут в любовных романах, то она уже влюбилась в него, только пока об этом не хотело задумываться, да и ей воспитанной на тех же романах, прочитанных в мирной жизни, любовь представлялась по другому - так, как писали авторы романтических произведений, и по ее мнению на войне не было места для любви, а Лотар - просто боевой товарищ и друг.

Только вот, если бы какая-то из ее подруг, подсмотрела, как тщательно она прихорашивается в каюте, перед тем как прийти в центральный пост, то наверняка бы задала ей вопрос: "Уж не влюбилась ли ты Света?", и вогнала бы своего командира в краску, заставив лепетать что-то невразумительное про порядок, форму одежды и внешний вид. Но никто из ее подруг не подсматривал за ней, и данного вопроса, который бы сразу расставил все точки над "И" не задавал. Впрочем, если бы Долгорукая могла подсмотреть, как ее подчиненные каждый раз прихорашиваются перед тем как идти в кают-компанию, то у нее возник бы тот же самый вопрос. Война войной, а жизнь - она всегда берет свое, не зависимо от условий в которых оказались люди. И то, что складывалось сейчас на борту "Шеера", было чьей-то игрой свыше, цель которой была не совсем ясна. Случайно ли встретились русские летчицы и германские подводники, или кто-то невидимый сделал так, чтобы это специально произошло, неизвестно, но что-то в этом мире начало меняться, пока незначительно - несколько женщин, сами того не замечая, стали все тщательней стали относиться к своей внешности, не смотря на неподходящие условия в которых они оказались.

Если бы поручик Долгорукая интересовалась древней историей и оккультизмом, то она наверняка бы поняла, что происходит с ней, с ее подругами, с окружающим миром. Но Светлана не видела свечения языческих алтарей, и не знала древней истории. Она не знала, что прихорашиваясь перед зеркалом, чтобы выглядеть, как подобает, перед Лотаром (в чем она естественно никогда бы не призналась), она ломает то, что столетиями возводили другие, ломает то хитросплетение которое веками возводил "Новый Карфаген", и что каждый взмах ее расчески по длинным волосам, страшнее и сильнее пехотной дивизии или эскадры дредноутов. Русская женщина стояла у зеркала и расчесывала волосы для того, чтобы понравиться германскому офицеру. И каждый взмах ее расчески был подобен одному шагу вверх компенсирующих решеток ядерного реактора. Пока результата этих действий не было видно визуально, но процесс начался, и этот процесс сулил миру катастрофические перемены. Впрочем катастрофические только для одних, а для других - Лотару, например нравились ее волосы, ее прическа, она сама, и ему было глубоко наплевать и на "Новый Карфаген" о существовании которого он не знал, и на всяких там Сионских мудрецов, и на прочих мудрецов, ему нравилась Светлана, и он готов был порвать весь мир в клочья ради нее. А ей нравилось расчесывать волосы. И плевать что весь мир из-за этого рушится. Если два человека не могут быть вместе, то это плохой мир, и тот кто его создавал не создавал его для людей.

Что-то лопалось и трескалось на небе, в так называемых тонких слоях, и путь "Шеера", лишенного торпед и снарядов, на базу менял мир гораздо больше и сильнее, чем могла изменить столетняя война. Рушилась веками возводимая схема вбивания клина между Россией и Германией. Клин этот, вбитый усилиями множества дипломатов, банкиров, агентов влияния, политиков и прочих, был выбит обычной расческой. Обычной расческой, изготовленной на предприятиях Круппа, для военного ведомства, на поверхности которой были выгравированы три переплетенных кольца. Эта расческа не предназначалась для расчесывания длинных белокурых женских волос, и они наэлектризовывались и потрескивали, и вместе с их потрескиванием потрескивала собранная Англией, Францией и САСШ мировая схема. Наэлектризованные русские волосы липли к германской расческе, и вместе с ними Россия сближалась с Германией, и это сближение уже никто не мог остановить, как невозможно остановить начавшийся процесс цепной реакции деления урана в атомной бомбе.

До ужина на борту "Шеера" десять минут. Четыре расчески двигаются почти синхронно сверху вниз, сверху вниз, сверху вниз. Каждое движение разрушает чьи-то планы там, на другом берегу Атлантического океана, или на берегах Темзы и Сены. Движение вниз по потрескивающим волосам - и где-то в Германии, оккупационный батальон оставшись без связи не сумел прийти на помощь своему соседу. Еще одно движение по волосам и где-то в Архангельской губернии Анисим Кривов застрелил американского полковника, еще одно движение, и поезд с легионерами летит под откос. Если бы экипажу "Шеера" сказали, что четыре русских фрау за сутки перехода, разрушили с помощью расчесок весь мир и выиграли мировую войну, то германские подводники бы наверно рассмеялись, а возможно бы и нет - тевтонцы склонны верить в мифологию и мистику. Последняя русская императрица Александра Романова несколько дней перед смертью рисовала на стенах узилища знак свастики в надежде на то, что древнеязыческий символ защитит ее, то же делали и солдаты германской армии в 1918 году, рисуя свастику на касках.

Русские фрау входят в кают-компанию - германские офицеры встают и привествуют их. Подводный крейсер "Шеер" движется на базу, рассекая словно ледокол невидимый лед, воздвигнутый между Россией и Германией. А все потому, что Бог теперь, не где-то там на небесах, а на земле, в каждом, кто в него верит, каждом, кто верит в хорошее и лучшее. Но не всем в это дано верить. А "Шеер", между тем идет домой.

Из детских сочинений:

"Мне в это время казалось, что если мы не пустим поляков в станицу, то Россия спасена".

"Папа сидел с друзьями и молча, глядя на раскаленные угли, курил папиросу. Мне всегда хотелось узнать, о чем он думает, всегда хотелось вылезти из-под целого ряда бурок, обнять его и сказать: "папа, не грусти". Красным пятнышком светился огонек его папиросы, бледно освещая его лицо… Любила его горбинку на носу, любила его черные, полные доброты глаза, любила мягкий родной голос".

"Сначала похоронил своего родного братца, проводил племянника, проводил своего любимого папашу, а потом и сам со своим родным братцем (инвалидом) выехал из дому и вот до сих пор нахожусь в отступлении. Жалко было покидать свою мамашу, а ей и подавно жалко было меня пускать, но я настоял на своем: покушал я от них, чертей, и не хотел больше оставаться".

11 февраля 1708 г. Карл ХП достиг Сморгони; между этим местечком и Вильною он расположил свою армию, изнуренную форсированными маршами в жестокую стужу через опустошенный край.