Присмотримся внимательнее к творчеству этого летописца, воспевшего начало княжеской деятельности Константина Всеволодича, того князя, о котором наши источники говорят как об историке и книголюбе. Константин, по словам летописи, «всех умудряя телесными и духовными беседами. Часто бо чтяше книгы с прилежанием».
Летописец такого образованного и начитанного князя должен был сам блеснуть знанием книжной мудрости, что мы видим с первых же строк его риторического творения. В описании только одного дня отъезда Константина он сумел 11 раз (!) привести цитаты из пророка Давида, Соломона, Иоанна Златоуста. Описание отъезда представляет собой отдельное произведение. «В лето 6714 (1205) месяца марта в 1 день на память святое мученици Евдокеи, Всеволод великий князь посла сына своего Костянтина Новугороду Великому на княженье…» Князю, отправляющемуся на княжение в буйный и опасный город, летописец как бы подсказывает слова о том, что «власти мирьскыя от бога вчинены суть», он приводит ряд известных церковных афоризмов, напоминающих по стилю изложения Даниила Заточника: (князь) «богу слуга есть, мьстя злодеем. Хощеши ли ся власти не бояти — злаго не твори и похвалить тя. Аще ли зло творишь — бойся: не бо без ума мечь носить». Далее в летописи изображается торжественная сцена инвеституры: «И да ему отець [Всеволод Константину] крест честны и мечь, река: Се ти буди охраньник и помощник, а мечь — прещенье и опасенье, иже ныне даю ти пасти люди своя от противных». После этого автор вкладывает в уста Всеволода речь, которая едва ли была произнесена в действительности, но хорошо характеризует проконстантиновскую тенденцию автора: «Сыну мой Констянтине! На тобе бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей. А Новъгород Великый старейшиньство имать княженью во всей Русьской земли. По имени твоем тако и хвала твоя: не токмо бог положил на тебе старейшиньство в братии твоей, но и в всей Русской земли. И яз ти даю старейшиньство — поеди в свой город!»
Данная «речь» едва ли современна самому событию, так как при отправке Константина в Новгород Всеволоду не было надобности уверять всех в старейшинстве своего старшего сына. Такое литературное подкрепление старшинства Константина было вполне обосновано только после того, как отец обделил его наследством и передал великое княжение Юрию в обход старшего брата, т. е. после 1212 г.
В этой «речи» автор использует свои исторические познания, почерпнутые из новгородских летописей, о том, что «Русская земля пошла есть» от призвания варягов в Новгород. Поэтому он и пишет о старейшинстве Новгорода в Русской земле[245].
Преувеличение исторической роли Новгорода в данном случае тоже служило той же цели возвеличения Константина, начавшего с этого города свой княжеский путь. Вспомним, что только при поддержке Новгорода, помогшего Константину в Липицкой битве 1216 г. против его братьев, Константин и получил великое княжение Владимирское.
От риторических отступлений, вставленных, может быть, около 1212–1216 гг., вернемся к проводам Константина: «И проводиша и вся братья его с честью великою до реки Шедашкы: Георгий, Володимер, Иоан и вен бояре отця его и вен купци и вен после братья его. И быеть говор велик якы до небеси от множества людий от радости великия. Яко же рече пророк: вен языци въеплещете руками, въекликнете богу гласом радости — яко цесарь велий по всей земли; и пойте имени его дадите славу хвале его! Пристигшю же вечеру, поклонишася ему братья его и вси людье и все мужи отца его и вси после брать его. И ти поклонишася ему и похвалу ему давше велику, възвратишася кождо их всвояси…» Это описание нужно признать современным событию, так как оно насыщено конкретностью: имена, название реки, время дня. Интересно отметить внимание автора не только к князьям и мужам, но и к купцам, и к послам, а также полное пренебрежение к духовенству, выразившееся в умолчании о нем. Далее следуют шесть цитат, подобранных на тему о необходимости щедрости, вроде таких: «Алчен бях — накормисте мя и жаден бех — напоисте мя…»; «Блажен муж, милуя и дая весь день»; «Блажен разумеваяй на нища и убога — в день лют избавить и господь»; «И Соломон глаголеть: милостынею и верою очищаются греси».
Приезд Константина в Новгород описан тоже очень торжественно и тоже с большим количеством цитат. На этот раз подбор цитат подчинен теме праведного суда и защиты бедных: «…возлюбил еси правду и възненавиде безаконье — сего ради помаза тя боже…»; «Боже! Суд твой цесареви дажь и правду твою сынови цесареви: судити людей твоим в правду и нищим твоим в суд…»
Следующий цикл цитат связан со смертью жены Всеволода княгини Марии (невестки Ярослава Владимировича), пролежавшей в болезни 7 лет.
В основную тему «аще не напасть, то не венец» здесь снова вплетается мотив щедрости и милостыни: «Грехы своя милостынями поглади и неправды твоя — щедротами, еже к нищим».
После этих двух владимиро-суздальских событий (о жизни Константина в Новгороде не говорится ничего) автор продолжает вести довольно подробную хронику южнорусских дел, отметив утрату ряда позиций знакомыми нам князьями: зимой 1205/06 г. «Ростислав Рюрикович выгна Ярослава Володимерича из Вышегорода»; осенью 1206 г. Всеволод Чермный выгнал Ярослава Всеволодича из Переяславля, и тот вернулся в родные края.
Для выяснения проявившихся у автора симпатий к князю Константину интересно сравнить описание двух встреч: «Ярослав же приде к отцю своему в Суждаль месяца семтября в 22 день на память святого мученика Фокы и сретоша и братья его у Сеянья и целоваше». Зимой (28 февраля 1207 г.) приехал к отцу старший сын: «Того же дне и Константин князь приеха из Новагорода к отцю своему и сретоша и на реце Шедашце вся братья его: Георгий, Ярослав, Володимер, Святослав, Иоан и все мужи отца его и горожана вси от мала и до велика. И братья его видевше с радостью поклонишася ему и целоваше и любезно вси людье и въехаша в град Володимерь. И поклонися отцю своему Костянтин; отец же его, встав, обуим и целова любезно и с радостью великою, якоже Ияков патриарх Иосифа Прекрасного видев». Ради Константина автор пренебрегает чувством меры и возвращается к риторическому стилю.
При описании южных событий, в которых автор продолжает быть осведомленным, он только один раз прибегнул к цитатам, желая уязвить Всеволода Чермного, изгнанного из Киева: «Всяк взнояйся смерится… еюже мерою мерите — возмерится вам!» Этот Всеволод Чермный осадил Треполь, где сын Ярослава Владимировича мужественна оборонялся («бысть брань крепка зело»), но после трех недель осады вынужден был заключить мир.
Новое изобилие цитат появляется в летописи в связи с приездом Константина, приглашенного отцом воевать против Ольговичей. Когда Константин со своими новгородскими войсками прибыл в пограничную Москву, то летописец, во-первых, перечислил все местные полки («плесковичи, ладожаны, новоторжьци»), а во-вторых, начал щедро цитировать сборник притч Соломона: «Якоже рече Приточник: Сын бых послушлив отцю и възлюблен пред лицем матере своея; сын благоразумный — послушлив отцю и плода праведного снесть». Цитировал он, очевидно, по памяти, так как пропустил во втором случае фразу: «сын же непокоривый в погибель»[246]; мог он и сознательно опустить то, что не подходило к делу. Когда 19 августа 1207 г. в Москве состоялась встреча отца с сыном, автор опять обращается к притчам: «Якоже рече Приточник: Сын разумив, чтяй отца възвеселить душю свою и препояшеть истиною чресла своя». Написав одну фразу о ненадежности рязанских князей, летописец снова применяет излюбленный прием: «О сицех бо рече Давыд: мужь крови и льстив не препловить дний своих. И мужа неправедна зло уловить в истленье. И пакы рече: возлюбиша и усты своими и языком своим солгаша. Сердце же их не бе право с нимъ. Всеволод же великый князь рече слово Давыдово: Ядый хлеб мой възвеличил есть на мя лесть. И пакы рече: не убоюся зла, яко ты еси со мною, господи». Как видим в этом разделе, ткань летописного рассказа на девять десятых соткана из цитат, взятых из специального сборника притч «Приточника». Далее очень подробно, как очевидец, летописец рассказывает о том, как Всеволод обличал рязанских князей, «солгавших языком своим». Происходило это на Оке, «на березе на пологом»; рязанцев пригласили в шатер, а сам великий князь сидел под полотняным тентом — «полстницей».
