Как близко, как родственно это тому, что поэт написал в 1185 г.:

Именно в этом описании похода 1168 г. употребляются те же самые тюркские слова, которые мы находим и в «Слове о полку Игореве»: «чага» и «кощей». И в летописи Петра Бориславича, и в поэме мы видим как определенный литературный прием, как проявление одинакового метода мышления широкие географические картины, позволяющие рассмотреть каждое частное явление на развернутом общем фоне.

Удивительно сходно проявляются политические симпатии в летописи и в поэме. Летопись Петра Бориславича — это многолетняя хроника «Мстиславова племени», умело защищающая князей от Владимира Мономаха и Мстислава до Рюрика Ростиславича и одновременно юнко, с документами в руках обличающая «Ольговичей», тянувшихся к союзу с половцами. Черными красками обрисован Олег, их родоначальник. Исключение сделано только для Святослава Всеволодича, хотя и «Ольговича» родом, но благожелательно принятого киевским боярством. Можно думать, что Петр Бориславич организовал около 1190 г. написание специальной повести о походе Игоря 1185 г., которая являлась летописной параллелью «Слову», но была написана другой рукой («Галичанина»), хотя в том же благожелательном тоне. Точно то же самое мы видим и в поэме: уважение к «великому и грозному» Святославу, умолчание об «Ольговичах» (при страстном обличении Олега), симпатии к Игорю и обращение за помощью только к князьям «Мстиславова племени».

Взглянем еще раз на генеалогическую таблицу, на ту ее часть, где помещены современники автора «Слова», обойденные поэтом. Оказывается, это те самые князья, против которых был резко настроен и летописец: сыновья Владимира «Мачешича» и сыновья Юрия Туровского, как летописец писал «злодея Мстиславичея». Так до мелочей сходны симпатии и антипатии летописи и поэмы как в прошлом, так и в настоящем.

Поиск закончен.

Во всей русской литературе XII в., во всех ее жанрах, включая и летописи, нам не найти другого лица, которое так походило бы на поэта, так неразличимо сливалось бы с ним по всем параметрам характеристик. Киевлянин Петр Бориславич, которому, по всей вероятности, принадлежит большая и лучшая часть Киевской летописи, мог быть автором бессмертной поэмы.

Высказанные выше мысли автор стремился обосновать в двух своих книгах (Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971 и Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972). Сближение автора «Слова» с одним из киевских летописцев (Петром Бориславичем) нашло подтверждение в работах лингвистов (Франчук В.Ю. Мог ли Петр Борисович создать «Слово о полку Игореве»? — ТОДРЛ, т. XXXI, Л., 1976, с. 77–92). Общий вывод В.Ю. Франчук таков: «Приведенные доказательства, по нашему мнению, достаточно убедительно свидетельствуют о том, что в той части Ипатьевской летописи, которая может быть приписана этому автору (Петру Бориславичу), сконцентрирована большая часть общей со „Словом“ лексики и сходных грамматических конструкций» (с. 92).

Опубликовано: Наука и жизнь, 1972, № 10.

Вышла еще одна книга доктора исторических наук Л.Н. Гумилева по истории Великой Степи; на этот раз автор не замкнулся в ранней истории тюркских племен, а дал широкую картину всего степного мира накануне и в момент образования империи Чингизидов. Как литературный прием, позволяющий объединить Запад и Восток, Л.Н. Гумилев использовал средневековую легенду о царстве пресвитера Иоанна, будто бы находившемся где-то в Азии.

Судя по свободному обращению к большому числу разнородных источников, книга, очевидно, представляет собой результат исследования, хотя процесс анализа далеко не всегда показан и автор нередко прячется за свои парадоксы. Так, говоря о невозможности примирить разноречивые источники, он пишет: «И тут я подумал: возьму-ка заведомо правильное суждение, что Чингисхан был и его империя существовала, и заведомо сомнительное, что пресвитер Иоанн царствовал в „Трех Индиях“, и сопоставлю их на авось. Вдруг от такого сочетания сама собой получится органическая концепция, поскольку у меня уже появятся положительные и отрицательные величины. Так я и поступил» (с. 10). К своим предшественникам автор относится очень высокомерно, считая, что он не обязан давать ни характеристики источников, ни обзора научной литературы вопроса, ибо «из тысяч мышей нельзя сделать одной лошади» (с. 381). Здесь «мыши» — труды исследователей предшествующих лет, а «лошадь» — книга самого Л.Н. Гумилева. В другом месте автор очень своеобразно определяет место научного поиска: «Момент озарения не предшествует изучению проблемы и не венчает ее, а лежит где-то в середине, чуть ближе к началу… А поиски в собственном смысле слова начинаются потом, ибо искать стоит лишь тогда, когда знаешь, что ищешь» (с. 403). Одному из таких озарений (которое, очевидно, предшествовало научному поиску) посвящена глава XIII, названная несколько претенциозно — «Опыт преодоления самообмана» (с. 305–345). На этой главе, посвященной русской истории XII–XIII вв., я и остановлюсь подробнее.

Для всех изучающих русскую историю этого времени чрезвычайно важно каждое новое востоковедческое исследование, раскрывающее взаимосвязь русских княжеств с обширным и многоликим степным миром. От ориенталиста русисты ждут новых интересных обобщений, раскрытия того, что находилось за линией горизонта древних летописцев, писавших о половцах и татарах лишь тогда, когда войска их нападали на Русь. К сожалению, Л.Н. Гумилев сразу разочаровывает нас.

Говоря о взаимоотношениях Руси с половцами в XII в., он отделывается несколькими парадоксами: «Половцы вошли в систему Киевского княжества так же, как, например, Полоцкая или Новгородская земля, не потеряв автономии» (с. 312). «От падения Хазарского каганата в 965 г. до основания Золотой орды в 241 г. никакого степного объединения не существовало и опасности для русской земли со стороны степи не было» (с. 312). Отказываюсь понимать эту фразу! Разве не было грандиозного похода Шарукана в 1068 г., разбившего войска всех сыновей Ярослава Мудрого? Разве не писал летописец в 1185 г.: «Пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множеством Половець на Русь, похупаяся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем»?[174] Летописи полны красочных описаний половецких походов, во время которых разорялись и сжигались десятки русских городов, включая Киев. Но что значат половецкие набеги, если наш ориенталист не заметил походов Батыя на Русь в 1237–1238 гг. (Рязанско-Владимирские земли), 1239 г. (Левобережье Днепра), 1240 г. (Киев и Волынь) — ведь в своей неосторожной фразе на с. 312 он сказал, что до 1241 г. (!) никакой опасности со стороны степи для Руси не было, а на с. 309 утверждает, что половцы были не опасны и что призывать к борьбе с ними в 1185 г. было «просто нелепо». Что это — описка, красное словцо или концепция?

Как ни странно, но, оказывается, концепция. Оказывается, что мы напрасно преувеличиваем масштабы разорения Руси Батыем, что на самом деле «две кампании, выигранные монголами в 1237–1238 и 1240 гг., ненамного (?) уменьшили русский военный потенциал», как декларирует Л.Н. Гумилев на с. 328–329. Опирается ли этот новый взгляд на какие-либо новые источники? Нет, разумеется. Внимательно ли отнесся автор ко всей сумме старых источников? Одновременно с книгой Л.Н. Гумилева вышел сборник статей «Татаро-монголы в Азии и Европе», где Л.В. Черепнин, прекрасный знаток источников, дал убедительную картину разгрома Руси Батыем, уничтожившим «грады многы, им же несть числа»[175].