[1] Появлением интереса к изложенным здесь проблемам я обязан поздним работам и личности А.Л. Крёбера. Наша переписка началась в 1938 году, вскоре после того как я познакомился с его замечательным (написанным совместно с А. Гэйтон) исследованием керамики Наска с южного побережья Перу (Kroeber A.L., Gayton A.H. The Uhle Pottery Collections from Nasca // University of California Publications in American Archaeology and Ethnology. 24. 1927). Это исследование представляет собой статистический анализ, основанный на предположении, что недатированные предметы, относящиеся к одному и тому же форм-классу, могут быть размещены в правильном хронологическом порядке в соответствии с корреляциями формы и рисунка согласно постулату, что в одном форм-классе простые формулы замещаются сложными. См. также: Kroeber A.L. Toward Defintion of the Nazca Style // University of California Publications in American Archaeology and Ethnology. 43. I956; и мою рецензию на эту работу в журнале American Antiquity (22. 1957. P. 319–320). Более поздняя книга Крёбера Конфигурации культурного роста (Kroeber A.L. Configurations of Culture Growth. Berkeley, 1944) посвящена исследованию более общих исторических паттернов, в частности всплесков выдающихся достижений, характерных для истории всех цивилизаций. Интерес Крёбера к этим темам нашел продолжение в сборнике его лекций Стиль и цивилизации (Kroeber A.L. Style and Civilizations. Ithaca, 1956).
Биолог Д.Э. Хатчинсон в своей захватывающей рецензии сравнил «конфигурации» Крёбера с внутренними или свободными колебаниями численности природных популяций, выразив его подход в математических терминах, подобных тем, которые используются в популяционных исследованиях. Эта рецензия была перепечатана в журнале The Itinerant Ivory Tower (New Haven, 1953. P. 74–77), по которому я позволю себе привести цитату: «Великий человек, рожденный в период, когда соотношение dN/dt [где N обозначает степень насыщения паттерна. — Д. К.] максимально, способен на многое. Исходное техническое вдохновение предоставлено ему предшественниками, и вместе с тем немало еще предстоит сделать. Если бы он родился позднее и примкнул к более развитой традиции, то, обладая теми же врожденными способностями, ему удалось бы достичь меньшего, поскольку меньше можно было бы сделать. А если бы он родился раньше, ему пришлось бы тяжелее: возможно, он получил бы высокую оценку со стороны узкого круга образованных критиков, но никогда не приобрел бы широкого признания, которое ждало бы его на пике традиции. Таким образом, подъем и падение, наблюдаемые нами в прошлом, следует рассматривать как движение вверх и вниз по отношению к максимуму описываемой ими кривой. Итоговая кривая, отражающая всю совокупность произведенного материала, по всей видимости, мало зависит от индивидуальных достижений, будучи просто их суммой, оценить которую не так-то просто. Мы куда менее склонны видеть в 1616 годе момент, в окрестностях которого было создано большинство елизаветинских драм, чем дату смерти Шекспира».
[2] Мейер Шапиро дает обзор основных современных теорий стиля (Shapiro M. Style // Anthropology Today. Chicago, 1953. P. 287–312) и удрученно констатирует, что «теорию стиля, адекватную психологическим и историческим проблемам, всё еще предстоит создать».
[3] Ведущий представитель молодого поколения итальянской истории архитектуры, Дзеви отмечает в своей статье Архитектура, равной по объему книге и опубликованной в американском издании итальянской Энциклопедии мирового искусства (Encyclopedia of World Art, 1. New York, 1959. Cols. 613–684), что наметившийся в европейском художественном образовании контакт истории искусства с работой художников в мастерских и архитекторов в чертежных кабинетах не был возможен до тех пор, пока историки не ушли от превратных представлений об искусстве и не обнаружили готовность «оказать критическую поддержку творческому опыту современных художников». По мнению Дзеви, проблема верности художественного образования историческим принципам стала предметом «одной из самых напряженных культурных баталий 1950-х годов» в Европе и Америке. В Америке эта баталия еще далека от завершения. И если раньше ее продолжение казалось бесполезным, то сегодня оно кажется просто глупым.
[4] В 1935 году Юлиус фон Шлоссер с тревогой говорил о современном маньеризме, распространяемом «копиистами, подражателями, штамповщиками <…> нашего сегодняшнего декаданса…» (Schlosser J. von. «Stilgeschichte» und «Sprachgeschichte» der bildenden Kunst // Sitzungsberichte der bayrischen Akademie der Wissenschaften. 31).
[5] Платон. Ион / пер. Я. Боровского // Соч. В 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 378–379.
[6] См.: Kaufmann E. Architecture in the Age of Reason. Cambridge: Mass., 1955. P. 95–100.
[7] Menzer P. Kants Aesthetik in ihrer Entwicklung // Abhandlungen der deutschen Akademie der Wlssenschaften zu Berlin, Kl. fuer Gesellschaftswissenschften. Jahrgang 1950. 1952.
[8] Shapley H. Of Stars and Men. New York, 1958. P. 48.
[9] Hubert H., Mauss M. La Représentation du temps dans la religion // Mélanges d’histoire des religions / 2me éd. Paris: Alcan, l929. P. 189 –229. О мифопоэтической трансформации см., напр.: Burch V. Myth and Constantine the Great. Oxford, 1927.
[10] Hersman A. Studies in Greek Allegoric Interpretation. Chicago, 1906.
[11] См.: Панофский Э. Этюды по иконологии [1938] / пер. Н. Лебедевой, Н. Осминской. СПб.: Азбука-классика, 2009.
[12] Matz F. Geschichte der griechischen Kunst. 2 Bd. Frankfurt, 1950. Введение представляет собой изложение Strukturforschung, что можно приблизительно перевести как «исследование отношений между формой и фоном».
[13] Эрвин Панофский в книге Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада (1960) подробно говорит о завершении Нового времени в нашем столетии. Рус. пер.: Панофский Э. Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада / пер. А. Габричевского. М.: Искусство, 1998.
II
КЛАССИФИКАЦИЯ ВЕЩЕЙ
Лишь немногие историки искусства пытались выявить надежные способы обобщения в огромной области художественного опыта. Характеризуя типы организации, которые мы наблюдаем во всех произведениях искусства, они стремились установить принципы для архитектуры, скульптуры и живописи на промежуточной территории, частично вдающейся в сами объекты, частично — в наш опыт.
Одна из стратегий потребовала расширения границ исторического события. В начале века в этом направлении пошли Франц Викхофф и Алоиз Ригль. Они отказались от старых морализаторских суждений о «вырождении», выносившихся в адрес позднеримского искусства, в пользу гипотезы смены одной системы или организации другой, новой и не менее ценной. В терминах Ригля это означало, что одна «воля-к-форме» уступила путь другой [1]. Подобная разметка истории с помощью структурных линий, пересекаемых границами типов формальной организации, была одобрена почти всеми искусствоведами и археологами XX века.
Эти идеи резко расходятся с концепцией необходимой последовательности, впервые выдвинутой швейцарским историком искусства Генрихом Вёльфлином, чью работу Бенедетто Кроче классифицировал как «теорию чистой зримости» [2]. Сопоставляя итальянское искусство XV и XVII веков, Вёльфлин ввел пять оппозиций, характеризующих реализацию формы (линейность — живописность, плоскость — глубина, замкнутость — открытость, множественность — единство, ясность — неясность), и внятно описал с их помощью некоторые фундаментальные различия в морфологии двух периодов. Другие авторы вскоре распространили эту концепцию на греко-римское и средневековое искусство, разделив каждое из них на три этапа: архаический, классический и барочный. Примерно в 1930 году между классикой и барокко был очерчен четвертый этап — маньеризм (XVI век). Отдельные авторы предлагали возвести в ранг отдельных этапов жизненного цикла рококо и неоклассицизм. Вёльфлиновы категории оказали значительное влияние на исторические исследования в области музыки и литературы, но так и не получили безоговорочного признания среди самих историков искусства.
