Архитектор и профессор Политехникума в Штутгарте, Гёллер был ранним представителем психологии художественной формы, продолжавшим основанную Гербартом традицию абстрактного формализма в эстетике. Введенное Гёллером понятие Formermüdung [6*] примерно с 1930 года распространилось достаточно широко, хотя остальные его идеи дальнейшего развития не получили. Архитектура была для Гёллера искусством чистой видимой формы. Ее символическое содержание он считал ничтожно малым, а ее красоту выводил из приятной, но лишенной значения игры линии, света и тени. Основная проблема, волновавшая Гёллера, состояла в том, как объяснить, почему ощущения оптического удовольствия постоянно меняются, находя свое проявление в череде стилей. Его ответ по существу сводится к тому, что наслаждение приятными формами идет от умственного усилия припомнить что-либо им подобное. Так как всё наше рациональное знание состоит из таких воспоминаний, наслаждение прекрасными формами требует богатой и упорядоченной памяти. Вкус есть функция осведомленности. Если мы находим в памяти полный и отчетливый эквивалент восхитившей было нас чистой формы, удовольствие уменьшается. Всеобъемлющая память предполагает, как следует ожидать, разочарование и неудовлетворенность при встрече с любым повторяющимся опытом: «осведомленность порождает пресыщение». Воспоминания на любой случай вызывают усталость, и они же ведут к поиску новых форм. Но когда ум цепляется за содержание, правило Formermüdung ослабевает, и объект удерживает наше внимание пропорционально сложности его смысла.
Художник сам больше всего подвержен скуке, которую он преодолевает, изобретая новые формальные комбинации и совершая смелые шаги вперед в открытых до него направлениях. Эти шаги подчиняются правилу постепенной дифференциации, поскольку должны оставаться узнаваемыми вариациями образа, удерживаемого в памяти. У молодых творцов дифференциация идет активнее, и ее темп ускоряется по мере развития стиля. Если по какой-либо причине стиль прерывается досрочно, его неиспользованные ресурсы становятся доступными для адаптации в рамках других стилей.
Работа человеческого ума не может быть объяснена каким-либо изолированным процессом. Гёллер недооценивал роль других сил в сложном взаимодействии настоящего и прошлого, ему не хватало ясного представления о формирующей традицию силе репликации или о потребности человека в разнообразии, удовлетворяемой новаторством. Но хотя он преувеличивал значение скуки или усталости как единственной силы, толкающей художников от уже нанесенных на карту позиций к тем позициям, которые лишь намечены, у него было ясное понимание того, что искусство состоит из связанных между собой рядов форм, постепенно накапливающих отличия друг от друга, пока потенциальные возможности класса не будут исчерпаны.
[1*] Трюк (франц.).
[2*] Речь идет о стабильных элементарных частицах. Общее число открытых на сегодняшний день элементарных частиц, вместе с нестабильными, измеряется несколькими сотнями.
[3*] На данный момент — 118.
[4*] Сегодня число описанных видов составляет около 1,7 миллиона, а их общее число, включая неописанные, оценивается в 8–9 миллионов.
[5*] Франц. букв.: уже виденное, слишком (часто) виденное.
[6*] Усталость формы (нем.).
[1] Rivet P., Arsandaux H. La métallurgie en Amérique précolombienne. Paris, 1946.
[2] Впервые я познакомился с трудами Гёллера в поисках источника Formermüdung. Его короткий очерк В чем причина постоянной смены стилей в архитектуре? (Göller A. Was ist die Ursache der immerwährenden Stilveränderung in der Architektur? // Zur Aesthetik der Architektur) годом позже был расширен до книги Зарождение архитектонических стилевых форм (Göller A. Entstehung der architektonischen Stilformen. Stuttgart, 1888). Кроче упоминает Гёллера лишь для того, чтобы оcудить его эмпиристские и формалистические наклонности (Croce B. Età barroca. [Bari, 1929]. P. 35), однако в справочнике Wasmuth’s Lexikon der Baukunst (Bd. 2. 1930. P. 653) отмечено значительное влияние, оказанное им на архитектурную мысль своего времени.
IV
НЕКОТОРЫЕ ВИДЫ ДЛИТЕЛЬНОСТИ
Современный профессиональный гуманитарий — это академический персонаж, известный своим презрительным отношением к измерениям из-за их «сциентистской» природы. Свое предназначение он видит в том, чтобы объяснять формы человеческого выражения на языке нормального рассуждения. Однако объяснять и измерять — близкие операции. И то и другое — перевод. Объясняемый предмет превращается в слова, измеряемый — в цифры. К сожалению, ткани истории обладают на сегодня лишь одной с готовностью поддающейся измерению стороной: это календарное время, позволяющее нам располагать события друг за другом. И это всё. Для прочих цифр сфера исторических наук остается непроницаемой. Однако мы можем использовать язык измерения без цифр, как в топологии, где предметом изучения являются отношения, а не величины. Календарное время ничего не сообщает о меняющемся темпе событий. Скорость исторического изменения до сих пор не является предметом точного описания: продвинуться в этом направлении мы сможем лишь в том случае, если составим представление о разных видах длительности.
История вещей говорит о материальных присутствиях, которые куда более осязаемы, чем призрачные воспоминания гражданской истории. Более того, фигуры и формы, описываемые историей вещей, настолько своеобразны, что можно задаться вопросом, не свойственна ли артефактам длительность особого рода, заполняющая время иначе, чем живые существа в биологии или природные материалы в физике. Длительность, как и внешность, имеет видовые различия: разные ее виды имеют свои интервалы и периоды, которых мы не замечаем из-за склонности нашего языка к обобщению, позволяющей нам с легкостью конвертировать их в единую валюту солнечного времени. БЫСТРЫЙ И МЕДЛЕННЫЙ ХОД СОБЫТИЙ
Время делится на категориальные разновидности: каждое гравитационное поле в космосе имеет разное время в соответствии с массой. На Земле в одно и то же мгновение астрономического времени нет двух таких точек, которые находились бы в одинаковом положении по отношению к Солнцу, несмотря на привычную для всех нас конвенцию часовых поясов, согласующих время на часах в разных регионах. Когда мы определяем длительность через промежуток, жизни людей и других живых существ оказываются подчиненными разным длительностям, а длительности артефактов отличаются от длительностей коралловых или меловых рифов, так как вписываются в разные системы интервалов и периодов. Однако языковые конвенции предлагают нам для описания всех этих видов длительности только солнечный год с его кратными мультипликаторами и подразделениями.
Святой Фома Аквинский в XIII веке предавался размышлениям о природе времени ангелов и, следуя неоплатонической традиции [1], вернул в оборот старое понятие aevum, обозначив им длительность, свойственную человеческим душам и другим божественным существам. Эта длительность занимала промежуточное положение между временем и вечностью: она обладала началом, но не имела конца. Подобная концепция неприменима к длительности многих разновидностей артефактов — столь долговечных, что они могут быть древнее любого живого существа на Земле, и столь прочных, что их сохранность может, как все мы знаем, стремиться к бесконечности.
Если мы рассматриваем скорее историю, нежели будущее созданных человеком вещей, то какие условия нам нужно принять во внимание, чтобы объяснить меняющийся темп изменений? Специалисты в социальных науках описывают материальную культуру как эпифеномен, то есть как необходимый результат действия сил, уже ими сформулированных и очерченных. Так, малые общества располагают меньшим количеством энергии, чем крупные, и потому менее способны к запуску затратных проектов. Подобные количественные оценки культурных усилий пронизывают социологию, антропологию и экономику. Одним из примеров является экономический анализ положения художника и дизайнера в индустриальной жизни ХХ века. Для экономиста изменение артефактов зависит от рынка: падение или рост спроса на изделие влияет на объем его производства; и вместе с производством меняется возможность изменения продукта.
