— Выйдем на берег?

— Стоит ли? Не лучше ли посмотреть отсюда — с лодки вид великолепный!

— Разумеется, можно остаться и здесь, на подвижном помосте.

Я сел на носу, а она уютно устроилась на пледе, разостланном на дне лодки, и спиной прислонилась к моим коленям.

— Я люблю этот гул, Ежи.

И подняла ко мне голову.

— Хорошо тебе здесь?

Я склонился к ее милому личику.

— Как в сказочном сне, — ответила она, подставляя уста для поцелуя.

И снова лишь грохот мощного водопада: тихие, широко разлившиеся выше островка воды озера, внезапно схваченные в клещи берегов, через узкую скалистую горловину падали в реку. Отсюда, с островка виднелась лишь завеса брызг и пены, это бурлящая водная стремнина обдавала светлыми потоками вечно влажные ущелья. А там, внизу, где разбитая на струи вода протискивалась между пилонами черных — вечных стражей — подводных камней, в отступавших склонах ущелья виднелась голубая, уже спокойная, лента Дручи.

Насыщенный солнцем, лениво-сонный третий час. Над нагретой землей мерцает едва заметное марево, дрожит в безграничных просторах подобно космическому эфиру. С земли доносятся ароматы трав и лесных цветов, от воды струится сырая, рыбой и камышом заправленная терпкость. О лодку то и дело бьются влажные плавники волн, плещутся ласковым ритмом у борта, с тихим звоном раскручивается и вдруг железной змеей цепь снова приникает к берегу.

— Хеленка! Какой чудный час!

В ответ — ровное, глубокое дыхание: заснула как дитя. Длинные белокурые косы соскользнули с головки, доверчиво поникшей на моих коленях, на дно лодки.

Осторожно, не разбудить бы мою Хеленку, я поднимаю одну косу, прижимаю к губам и долго, страстно целую, лаская лицо шелком ее волос. Теплые ароматные девичьи косы…

Вдруг, взглянув на реку, в проеме меж скал я увидел медленно плывущую лодку с сестрами из монастыря святой Клары. Одна сидела за рулевым веслом, две гребли, остальные, перебирая четки, задумчиво смотрели на воду. Когда лодка миновала устье озера, скрываясь за скалу, одна из монахинь, очнувшись от задумчивости, обернулась к нам. Мгновение ее глаза смотрели с неизбывной печалью, она простерла к нам руки, опутанные черными зернами четок. Еще один удар весел и лодка исчезла за скалистым обрывом. Я с беспокойством посмотрел на Хеленку. Спокойное лицо, полуоткрытые губы и мягко прикрытые глаза — спит спокойно как дитя. Никого не видела.

Вдруг рука ее, безвольно опущенная, поднялась, прелестные ресницы нервно дрогнули, и она открыла глаза.

— Я заснула? — спросила, вспыхнув как заря.

— Только что, — ответил я, лаская завитки волос на ее висках. — На самую крошечную минуточку.

— Какой странный сон мне приснился…

— Верно, очень приятный сон — перед тем как проснуться, ты улыбнулась.

— Как понять?… Я шла через поле цветущих красных маков, шла медленно, и то сбивала пурпурные бутоны зонтиком, то срывала их в букет и прижимала к груди… Стена ограждала луг, моя тень, сочная и глубокая, падала на стену, был полдень… По лугу ко мне шла монахиня. Лицо, милое и грустное, опущено, пальцы перебирали четки. Остановилась, взглянула — глаза темные, сокрушенные, и, взяв меня за руку, тихо сказала: «Наконец ты пришла. Я ждала тебя долго, сестра. Иди за мной! Нам хорошо будет вместе!» И повела меня в противоположную сторону, совсем не туда, куда я спешила. Впереди, вдали, в солнечной перспективе виднелся средневековый монастырь… Я проснулась…

— Да, странно!…

— Ох, как мне грустно, Юр… — пожаловалась Хелена.

Я молча сложил цепь в лодку. Через полчаса мы уже входили на террасу, где ждали обеспокоенные нашим долгим отсутствием родители Хелены.

За столом разговаривали мало. Хелена задумчива и грустна, я возбужден и явно не в своей тарелке. То и дело смотрел на часы, нервничал — стрелки бежали явно быстрее, чем обычно. Около пяти, не в силах преодолеть какое-то внутреннее принуждение, я поднялся, прервав общий разговор, и распрощался.

— Вы сегодня очень спешите? — спросила пани Гродзенская, взглянув на Хелену.

В ее глазах читался немой упрек.

— К сожалению, необходимость, — неловко объяснил я. — Заседание в союзе в половине шестого, а до места довольно далеко.

В холле Хелена схватила меня за руку, крепко прижав ее к сердцу:

— Юр, — молила она дрожащим голосом, сдерживая слезы, — не уходи от меня сейчас! Только не теперь! Меня что-то мучает…

— Ничего не могу поделать. Мое присутствие необходимо. Завтра я снова у вас. Не будь же, Хеленка, ребенком!

И я быстро сбежал по лестнице. Чья-то неумолимая воля толкала меня в сторону Парковой.

Я вскочил в проходящий трамвай, через четверть часа уже достиг хорошо знакомой мне улицы и пошел медленно, сдерживая шаг, чтобы внутренне овладеть собой. «Номер шесть! — повторял про себя, словно сомневаясь, вдруг забуду. — Номер шесть! но это же вилла Вируша! — вдруг осознал я, будто пробудясь от тяжкого сна. — Не любовница ли она Анджея Вируша?»

Мне стало весело. «Кама Бронич любовница Анджея! Ха-ха-ха! Великолепная мысль!» И все-таки на визитной карточке именно такой адрес. «Но почему он все скрыл от меня? Ведь я бывал здесь столько раз, и Анджей ни разу о ней не упомянул. Напротив, похоже, настроен к ней враждебно».

И что-то вроде неприязни к другу кольнуло меня. «Седой донжуан! — проворчал я сквозь зубы. — Старый гипокрит!»

Вот и вилла.

— Номер шесть, — прочитал я вполголоса номер на воротах, — номер шесть. Да, здесь. Никаких сомнений…

Калитка приоткрыта. Я вошел на тропинку. И задумался: «Что же теперь? Куда идти? Если через веранду, встречусь с ним, если с черного хода, его тотчас же известит слуга. И вообще, где, собственно, она живет? План дома и помещений знаю досконально. Неужели существует где-то тщательно замаскированная комната, о которой я до сих пор не подозревал? И кто меня туда проводит?»

В дом я вошел с черного хода и вдруг с удивлением остановился на пороге.

Передо мной в полумраке колонн тянулась коринфская галерея.

— Где я? Где я? — Голос мой звучал чуждо, словно спрашивал кто-то другой.

Куда исчезла узкая, обычно освещенная язычком газа прихожая, где Анджей провожал меня столько раз? А три двери, выходившие в прихожую, куда они подевались?

Я протер глаза — не сон ли это? Где-то под потолком мягким светом вспыхнула греческая лампа; от колонн на алебастровый пол под мрамор упали тени, наверху, на капителях распустились листья акантуса. Испуганный полумрак съежился, сник и притаился где-то в глубине каменной аллеи…

Вдруг между колоннами показался Вируш. Я видел его профиль — напряженно-неподвижный, глаза устремлены в пространство прямо перед собой: словно лунатик… Я подошел, хотел заговорить с ним, но вдруг, пораженный, замолк: Анджей не шел, а плыл в воздухе… и у меня на глазах растаял на фоне одной из колонн.

— Анджей! — крикнул я, обнимая рукой гладкую округлую колонну. — Анджей, да что же это такое?!

Мне ответило лишь странное искаженное эхо…

Я беспомощно отступил от колонны; жестокое одиночество закралось в сердце и овладело безраздельно. Наугад двинулся дальше, дошел до лестницы, круто устремленной вверх. По ступеням кровавым потоком стекала вниз алость ковра.

«Второй этаж?» — подумал я, всматриваясь в лик Меркурия, посохом державшего люстру у лестницы. Раньше здесь никогда не было лестницы! Ведь дом одноэтажный!

«Пожалуйста, туда — наверх, наверх» — гостеприимно приглашала протянутая рука изваяния.

Я начал подниматься. На втором этаже, прямо напротив лестницы широко раскрытая дверь в комнату.

Вошел. В глубине комнаты, склоненная над чашей стояла Кама, стиснув в поднятой руке шелковое лассо. Ее уста бормотали какие-то непонятные, темные слова.

Она подняла голову. Фанатичные глаза, глаза пантеры ударили хлыстом, парализуя волю.

— Наконец-то! — услышал я голос откуда-то из бесконечной дали и почувствовал, как ее губы впиваются в мои.

— Ты мой, — шептала она, оплетая меня своим телом, словно плющом. — Теперь ты мой! Любишь меня?