Боронь задрожал: Чумазлай снова показался в поезде.

В первый раз он привиделся ему двадцать лет назад — за час до страшной катастрофы, случившейся неподалеку от Знича, сорок человек в ней погибло, не говоря уж об огромном числе раненых. Боронь до сих пор помнил все подробности катастрофы, вплоть до номера злосчастного поезда. Был он тогда тридцатитрехлетним, молодым, с крепкими нервами, дежурил в хвостовых вагонах, может, потому и уцелел. Гордый только что полученным новым чином, отвозил домой невесту, бедную свою Касеньку, ставшую одной из жертв тогдашней трагедии. Не забыть вовек, как сидел он у нее в купе и посреди беседы его вдруг неодолимо повлекло в коридор. Не ведая зачем, он выскочил наружу и в тамбуре, на самом выходе, разглядел исчезающую уже фигуру голого великана: тело его, чумазое от сажи и залитое грязным потом, источало удушливый чадный смрад, отдающий волошским укропом и мазутом.

Боронь кинулся за ним вдогонку и чуть было не ухватил, но великан на глазах расплылся в воздухе. Невидимый, он убегал от него, кондуктор явственно различал звук поспешно удаляющихся, шлепающих шагов: дух, дух, дух — дух, дух, дух…

Через какой-то час их поезд столкнулся со встречным скорым…

С той поры дважды являлся ему Чумазлай, всякий раз как знамение беды. Он видел его под Равой, за несколько минут до того, как состав сошел с рельсов. Чумазлай бежал по крыше вагона и махал ему промасленной шапкой, сорванной с разгоряченной головы. Выглядел он не таким страшным, как в первый раз, и дело обошлось пустяками: слегка поранилось несколько человек, но погибших не было.

А пять лет назад, следуя пассажирским поездом до Бонска, кондуктор заприметил его меж двух вагонов встречного товарняка. Чумазлай примостился на буферах и, став на корточки, поигрывал цепями. Коллеги, с которыми Боронь поделился своей тревогой, подняли его на смех и обозвали психом. Однако опасения Бороня сбылись, и очень скоро: той же самой ночью товарняк, проезжая через подгнивший мост, рухнул в пропасть.

Чумазлай был предвещаньем сбывчивым: если он объявлялся, несчастья не миновать. Убежденный трехкратным опытом, Боронь твердо веровал в зловещего великана и даже, подобно идолопоклонникам, чтил его как божество могучее, но злое, требующее покорности и страха. Кондуктор окружил своего божка особым культом, более того, оправдал его существование оригинальной теорией собственного измышления.

Чумазлай гнездился в организме поезда, пропитывал собою весь многочленный его костяк, терся в поршнях, жарился в паровозной топке, шлялся по вагонам — Боронь не всегда видел его воочию, но всегда явственно ощущал его близкое присутствие. Чумазлай дремал в душе поезда, был его таинственным флюидом — в минуты грозные, в моменты исполнения злых предчувствий он выделялся, густел и обретал обличье.

Бороться с ним, по мнению кондуктора, было делом не только бесполезным, но и смешным. Все усилия, предпринятые во избежание возвещаемой им беды, окажутся тщетными и пустыми, ибо Чумазлай — рок.

Появление монстра в поезде, да еще перед самым концом маршрута, привело кондуктора в приподнятое настроение: с минуты на минуту надо было ждать катастрофы. Что ж, с судьбой не спорят, против Чумазлая не попрешь…

Боронь встал и начал нервно прохаживаться по коридору. Из какого-то купе долетел до него оживленный говор, женский смех. Он подошел и вбуравился в открытую дверь суровым взором. Пригасил веселье. Раздвинулись двери соседнего купе, и выглянула голова:

— Пан кондуктор, до станции еще далеко?

— Через полчаса будем на месте. Скоро конец.

Что-то в его интонации насторожило спрашивающего, он обеспокоенно уставился на кондуктора. Боронь загадочно усмехнулся и проследовал дальше. Голова исчезла.

Какой-то мужчина вышел из купе второго класса и, открыв окно в коридоре, вглядывался в пространство. Резкие движения, казалось, выдавали его тревогу. Опустив окно, он удалился в противоположную сторону, в конец коридора. Там затянулся несколько раз сигаретой и, бросив изжеванный окурок, вышел на площадку. Боронь видел сквозь стекло его силуэт — он высунулся наружу, вглядываясь вперед.

— Изучает местность, — злорадно усмехаясь, пробурчал кондуктор. — Зря старается. Изучай не изучай, рок не дремлет.

Тем временем нервный пассажир вернулся в вагон.

— Наш поезд уже встретился со скорым из Гроня? — заметив кондуктора, спросил он с наигранным спокойствием.

— Пока нет. Скорый должен появиться вот-вот. Впрочем, быть может, мы разминемся с ним на конечной станции, не исключено опоздание. Поезд, о котором вы спрашиваете, подойдет с боковой ветки.

В эту самую минуту с правой стороны послышался страшный грохот. За окном промелькнул громадный контур мечущего снопы искр локомотива, за ним мгновенно проскользнула цепочка черных коробочек, освещенных прямоугольниками окон. Боронь вытянул руку в сторону исчезающего поезда.

— Вот он прошел.

Нервный господин со вздохом облегчения вытащил портсигар и любезно предложил:

— Угощайтесь, пан кондуктор. Настоящие «моррисы».

Боронь приложил руку к козырьку фуражки.

— Благодарю покорно. Курю только трубку.

— Жаль, у меня сигареты превосходной марки.

Закурив, пассажир вернулся в купе.

Кондуктор язвительно ухмыльнулся ему вслед.

— Хе-хе-хе! Что-то учуял, только успокоился рановато. Не говори, братец, гоп, пока не перепрыгнешь.

Но счастливо завершившаяся встреча со скорым малость его встревожила. Шансы катастрофы начали убывать.

А было уже три четверти десятого — через пятнадцать минут Грон, конец маршрута. По дороге не предвиделось больше ни одного моста, годного для обвала, не предполагалось никакого встречного поезда, единственный, с которым можно было столкнуться, только что благополучно прошел. Видимо, их составу суждено сойти с рельсов или же беда поджидает их на конечной станции.

Так или иначе, но катастрофа, предреченная явлением Чумазлая, состоится, он за это ручался, он, старший кондуктор Боронь.

Дело было не в поезде, не в пассажирах и даже не в его собственной убогой жизни, нет, тут вставал вопрос принципиальный — о праве чумазого идола на страхопочитание. Чрезвычайно важно было укрепить его репутацию, поднять его престиж в глазах неверующих. Кондукторы, которым он не раз рассказывал о таинственных посещениях босого великана, относились к этой истории юмористически, утверждая, будто тот ему просто примерещился, а иные добавляли, что с пьяных глаз. Последнее особенно уязвляло Бороня, ибо он отродясь не брал в рот спиртного. Многие считали его суеверным, полагая, что на этой именно почве возник у него странный бзик. Затронутой оказывалась не только Чумазлаева, но и собственная его честь. Кондуктор Боронь согласен был на любую жертву, лишь бы не допустить позора своего божка…

До конца оставалось десять минут. Он докурил трубку и взобрался по ступенькам на крышу вагона, в застекленную со всех сторон будку. Отсюда, с высоты аистова гнезда, он решил обозреть окрестность. Позади него расстилалось пространство, погруженное в глубокий мрак. Окна поезда отбрасывали пятна света, словно прощупывали желтыми глазами обочины насыпи. Впереди, отделенный от него пятью вагонами, плевался кровавыми искрами паровоз, изрыгал из трубы розоватый, с белыми завитками дым. Черный, двадцатикольчатый змей поблескивал чешуйчатыми боками, разевая жаркую пасть и освещая дорогу огненными очами. Вдали уже забрезжила залитая светом станция.

Словно чувствуя близость желанной цели, поезд мчался во весь дух, удвоив скорость. Уже замаячил впереди сигнал, наставленный на свободный въезд, уже семафоры приветственно расправляли крылья. Рельсы начали умножаться, скрещиваться, образуя углы и затейливые переплетения. Справа и слева из ночного мрака выныривали навстречу огоньки стрелок, тянули шеи станционные краны и журавли водокачек.

Внезапно в нескольких шагах от разогнавшегося паровоза зажегся красный сигнал. Машина испустила из медной глотки истошный свист, бешено заскрежетали тормоза, и остановленный мощным усилием состав застыл у второй стрелки.