– Привет, родители, – я смеялся и кружил маму, как девчонку. – Это что за убийца?

– Это Ричард третий, – мама стирала слёзы, пританцовывала, то и дело норовя повиснуть на мне. – Боже! Проходи скорее.

– Третий? Это счёт или чин?

– Привет, сын, – отец сгрёб меня крепкими ручищами, прижал к себе, а потом отстранил, рассматривая с ног до головы. – Ты посмотри, какой стал! Хоть на обложку журнала модного ныряй. Какой ты, на хер, юрист? Ты этот… как его… метросексуал!

– Раевский! – взвизгнула мама и легонько шлёпнула отца по спине. – Что ты несёшь? И откуда понабрался этих словечек? Не слушай этого старого пердуна. Как вышел на пенсию, сам не свой: то налысо решил обриться, то татуировку захотел сделать! Не удивлюсь, если завтра с пирсингом в носу заявится.

– Пап, бей тоннели в уши, можно к ним поводок для Ричарда третьего цеплять на карабин. Практично, и руки свободны. Ну? Так и будем торчать у порога? Думаю, что уже все соседи услышали, что Дениска Раевский домой вернулся, может, в дом пойдём? Пустите? – я вручил маме один букет, и мы двинулись по тропинке на задний двор.

– Боже! Боже! – причитала бабушка Марта, медленно поднимаясь с ротанговой качалки. – Внук! Явился, а то я уж думала, что ты явишься только на мои похороны.

– Привет, Ба, – я быстро клюнул её поцелуем, отдал букет и рухнул в кресло. – А ничего не меняется, да?

Всё будто стало меньше, вот только плодовые деревья сильно разрослись, оттяпав от ровного газона львиную долю солнечного пространства. Кирпичный домик, просторная крытая веранда, увитая виноградом, диваны, расставленные вокруг стола, и гордость отца – печь, в которой по выходным мать пекла хлеб, а он экспериментировал с мясом. Именно здесь встречали все праздники, гуляли все дни рождения и выходные. Память стала набрасывать картинки шумной толпы родственников, друзей и свору детей, заглушающих гомон взрослых голосов своими криками.

– А что ты хотел увидеть? Замок? – не сдержался отец. – Разочарован?

– Нет, конечно. Это мой дом…

– Ну, наконец-то вспомнил, – крякнула бабушка и отвернулась в другую сторону. – А то я уж думала, тебе с совестью и память отшибло.

– А я со своей совестью живу в гармонии, Ба.

– Да? Тогда ты просто говнюк, забывший, что у тебя есть семья! – захрипела бабушка и затрясла деревянной тростью, долбя по перепонкам. – Ты думаешь, что вот просто так вернулся, и мы забудем, как ты убегал? Забудем, как наплевал на слово, данное отцу, как бросил мать, бьющуюся в истерике?

– Ба, я правильно понял, что скандала не избежать?

– Боже! Денис Саныч, вы так наивны, – бабушка дёрнула алыми губами и поправила идеально уложенные волосы. Она игриво катала фарфоровую чашку по мрамору столешницы, но я-то знал, что старушка моя нервничает, оттого и скалится. – Нельзя забыть о семье, а потом вернуться с жалким веником увядших роз. Думаешь, вот так просто снова стать сыном для нашей семьи?

– Для вашей семьи? А тебе юридическим языком ответить? Или родственным? Если первое, то поверь, не в твоей компетенции лишать меня статуса сына и внука. А если тебе фамилии жалко, то раньше думать надо было, ещё в роддоме, – вспыхнуть бы, да нет…

Я с удовольствием рассматривал мою вечно молодящуюся бабулю. Кстати, кажется, все вокруг знали, что если хочешь получить ворох проклятий, то просто назови её БАБУШКОЙ. У всех были эти милые добрые женщины, от которых пахло пирожками и клубничным вареньем, но только не у меня.

Марту Раевскую знал весь город – как приму балетного театра, а позже и его строгого, но справедливого руководителя. Она всегда была в центре событий, зачинщицей светских тематических вечеринок, а также предметом сплетен, зависти и дикого восхищения. Время щадило её, берегло тонкий стан, гордый профиль и чистые голубые глаза. И даже морщины ей будто шли, дарили шарм и безусловное доверие.

Марта будто поняла, о чём я думаю, и внезапно смутилась, но продолжила испепелять гневным взглядом. Не шевелилась, не дышала… Да она будто вызвала меня на дуэль. Внутри закручивалась буря… Я оттолкнулся от спинки кресла, наклонил корпус, чувствуя приторный аромат её бессменного парфюма. Секунды таяли, а я не сдавался, пока бабуленька не усмехнулась. И взгляд её как-то неожиданно потеплел и заскользил по моему лицу с откровенной лаской мягкой кошки.

– Вылитый дед, – прошептала она. – Упёртый, как табун быков! Раевский ты до костного мозга, а это, считай, болезнь. И смена фамилии тут не поможет. Гены, мать их етить…

– Отставить ссоры! – отец в шутку ударил по столу. – Мать! Накрывай на стол, пока эти друг другу морды не расцарапали.

– И без тебя, старого дурака, знаю, – мама обняла меня за шею, быстро расцеловала в небритые щёки, взлохматила отросшие волосы и скрылась в доме. – Я как чувствовала, пирог с персиками испекла!

– Так и скажи, что знала, – снова булькнула бабушка.

– Баб Марта, а что за наезды? – я закурил, взглядом спросив разрешения у отца. – Ты недовольна чем-то?

– А чем мне довольной-то быть? Растишь внука, душу в него вкладываешь, а он тебе ручкой помашет и носа в родительский дом не кажет. Этому быть довольной?

– Так, может, мне удалиться?

– Будь любезен! – рыкнула она и обернулась, выдавая свою ложь застывшими в глазах слезами.

– А вот фиг тебе, старушка моя ворчливая, – я отдал сигарету отцу, встал и обнял бабушку. Вот она с детства такая… Болтает, проклинает, а сама слёзы сдерживает. – Потерпи уж мою физиономию.

– Так и быть… Мог бы и предупредить, – бабушка прижалась щекой, ласково поглаживая своими сухонькими пальцами мои ладони. – Я Лизоньку бы пригласила.

– Ой, мам, и не надоело тебе? – отец внезапно так громко рассмеялся, что мы вздрогнули.

– О! Это ж моя невеста с пелёнок? – мне тоже стало смешно. Вспомнил все наши посиделки, разговор которых так или иначе сводился к неминуемой свадьбе с Лизонькой Муратовой. – Как она? Ждёт? Тоскует?

– А что ты веселишься? Есть категория преданных женщин, – бабушка взяла с подноса новую чашку кофе и отточенным жестом бросила в него щепотку соли. – Такие тебя никогда не предадут, не сбегут и не выставят посмешищем на всю округу!

Не слова, а выстрелы в цели. Но выдала она это с абсолютно скучающим взглядом, будто содержание сериала пересказывала. Равнодушно, безэмоционально. Наверное, ещё лет десять назад я бы взорвался от гнева! Но не сейчас. Зачем убиваться по тому, что уже никогда не исправить?

– Мам, ты уж сильно нимб-то не полируй, – встрял в разговор отец. – То, что она замужем дважды была, ты специально упускаешь? Типа, тренировалась, что ли?

– Старый пень, – бабушка кинула в сына яблоком и отвернулась. – Но теперь-то она свободна! Всё, решено! Кстати, ты приглашен к своему дружочку Кондрашову?

– Это зависит от того, какую свинью ты мне решила подложить, – мы с отцом откровенно веселились, наблюдая за тем, как восьмидесятилетняя старушка бодро подскочила на ноги, бегло посмотрела на часы и стала собираться, будто на встречу с президентом опоздала.

– Знаешь, что помогало твоему деду от болезни «Раевского»?

– Даже не хочу спрашивать.

– Дрын! Вот сейчас как отхожу тебя, мало не покажется!

И веранда утонула в суетливых шагах бабушки, нашем смехе и воодушевлённом лае собаки. Отец сквозь слёзы пытался отобрать из рук матери лопату, Рич носился вокруг, ожидая, когда же придёт его очередь бегать за палкой, а мама тихо смахивала слёзы, застыв на пороге с пирогом.

– Решено! Едем вместе! Я буду готова через два часа, – устало выдохнула бабушка, собирая рассыпавшиеся локоны. – Надеюсь, Денис Саныч, твоя карета достойна моей персоны?

В мои планы совсем не входил совместный выход в свет. Поэтому я не мог сдержать рвущийся разнообразием красок мат, пока надевал костюм, от которого уже подташнивало.

Верка работала как метеор. За полдня дом перестал напоминать съемное пристанище. Вьюник явно руководствовалась интерьером моей квартирой, воссоздавая привычную глазу обстановку. Высокий комод справа от двери с почти такой же вазой для ключей, на каменной поверхности был расставлены парфюм, часы, забытые в утренней спешке, и ежедневник в кожаном переплете.