— Мистер Дредж любит черный пудинг, — сообщила миссис Дредж, как бы оправдываясь.
— В самом деле любил? Я хотел сказать — любит? — Адриан поковырял вилкой горелую корку. — Должно быть, этот пудинг очень полезен для здоровья.
— Совершенно верно, — удовлетворенно произнесла миссис Дредж. — Он только на нем и держится.
Адриан засунул в рот кусок горячего, безвкусного, напоминающего кожу вещества и попытался придать лицу выражение приятности.
— Вкусно, правда? — осведомилась миссис Дредж, устремив на него ястребиный взгляд.
— Восхитительно! — вымолвил Адриан, с трудом ворочая обожженным языком.
Миссис Дредж тяжело опустилась на стул и водрузила на столешницу свой массивный бюст.
— Ну? — спросила она, нацелив взор черных бусинок на письмо. — Разве вы не собираетесь прочесть письмо?
— Как же, как же, — ответил Адриан, борясь с нежеланием вскрывать конверт. — Одну минутку. Этот черный пудинг бесподобен, миссис Дредж.
Однако миссис Дредж не поддалась на его попытку перевести разговор на гастрономические темы.
— Может быть, там что-то важное, — настаивала она.
Адриан вздохнул и взял в руки конверт. Он знал, что ему не будет покоя, пока он не прочтет письмо и не поделится с ней его содержанием. Ощущая на себе пристальный взгляд миссис Дредж, он вскрыл конверт и развернул лежащие в нем два листка бумаги.
Первые же слова заставили его напрячься, ибо письмо начиналось обращением: «Мой дорогой племянник». Адриан смутно вспомнил, что, когда ему было лет десять, к ним неожиданно явился дядюшка Эймос в сопровождении трех унылых колли и зеленого попугая, в совершенстве владеющего самыми короткими и ядовитыми словами английского языка.
Дядюшка остался в памяти Адриана как жизнерадостный добрый человек, чье внезапное появление вкупе с лингвистическими способностями зеленого попугая оказались непосильным испытанием даже для обычно весьма терпимого преподобного Себастьена Руквисла. Погостив два-три дня, дядюшка Эймос исчез таким же таинственным образом, каким явился. Отец рассказал потом Адриану, что Эймос был паршивой овцой в семье, человеком «с моральными изъянами», и поскольку речь явно шла о больном вопросе, Адриан больше никогда не заговаривал о дядюшке.
Читая теперь письмо дядюшки, он чувствовал, как у него глаза лезут на лоб, а под ложечкой все сжимается так, будто чья-то рука вдруг проворно удалила желудок вместе с содержащимся в нем черным пудингом.
«Мой дорогой племянник,
вряд ли ты помнишь тот случай, когда я энное число лет назад познакомился с тобой в довольно отвратительной обители, где поселились твои отец и мать. Впоследствии до меня дошло известие об их кончине, не очень, должен сознаться, меня огорчившее, поскольку во всех моих разговорах с ними за много лет твои родители давали мне понять, что их единственное желание покинуть эту жизнь и предаться лону Всевышнего. Однако в силу этого обстоятельства выходит, что ты теперь мой единственный здравствующий родственник. В моей памяти ты остался довольно славным пареньком, хотя почем знать — быть может, за последовавшие годы родители сумели набить твою головушку всякой ерундой и бреднями.
Как бы то ни было, мое нынешнее состояние не располагает к тому, чтобы поминать старое. Здешний эскулап довел до моего сведения, что мне осталось недолго жить. Не скажу, чтобы мысль об этом особенно тревожила меня — я прожил содержательную жизнь, и на моем счету почти все наиболее приятственные грешки. Однако меня заботит судьба моего сотоварища. Мы провели вместе последние восемнадцать лет, делили радости и невзгоды. А потому не хотелось бы думать, что после моей кончины она останется в мире без единого друга, без мужчины, который присмотрел бы за ней. Намеренно говорю „мужчины“, ибо она не ладит с представительницами собственного пола.
Основательно поразмыслив, я решил, что именно ты — как мой единственный здравствующий родственник — мог бы взять на себя эту обязанность. Что касается финансовой стороны, полагаю, это не станет для тебя таким уж непосильным бременем, поскольку, обратясь в Сити в торговый банк „Эмесер энд Твист“ на Коттонуолл-стрит, 110, ты обнаружишь, что там на твое имя положены деньги в количестве 500 фунтов стерлингов. Прошу тебя использовать их на пропитание Рози, к коему она привычна.
Сцены на смертном одре всегда неприятны, а потому я немедленно направляю Рози к тебе, чтобы избавить ее от тягостного созерцания того, как я испускаю последний вздох. Так что фактически она должна прибыть почти одновременно с этим письмом.
Что бы ни говорил обо мне твой отец (вероятно, вполне справедливо), я совершаю хотя бы одно благое деяние за все мое отменно растленное бытие. Твой родитель, при всей его бесхарактерности, всегда был защитником горемык, оставшихся на свете без друзей, и мне остается только надеяться, что ты унаследовал эту черту. А потому прошу: позаботься о Рози. Моя болезнь явилась для нее большим потрясением, и я уповаю на то, что ты сумеешь утешить ее.
Искренне любящий тебя дядя
Эймос Руквисл
P. S. К сожалению, Рози — в какой-то мере по моей вине — небезразлична к тому, что твой отец (большой любитель избитых выражений) частенько называл „сатанинской влагой“. Умоляю тебя следить за ее употреблением алкоголя, ибо неумеренность делает ее строптивой. Так ведь она, увы, не единичный случай.
Э. Р.»
Глава вторая
Томительное ожидание
Адриану казалось — весь мир окутался серой мглой и по спине вверх-вниз, наперекор закону тяготения, катилась струйка ледяной воды. Через тупое жужжание в ушах с трудом пробился голос миссис Дредж.
— Ну? — спросила она. — И что же вам пишут?
«Видит Бог, — подумал Адриан, — вот уже чего я не могу ей сказать».
— Это… это письмо… гм… от… э… одного из друзей моего отца, — начал он лихорадочно импровизировать. — Просто он подумал, что мне будет интересно узнать, что происходит там, в деревне.
— После десяти лет молчания? — фыркнула миссис Дредж. — Долго же он собирался!
— Да… да, долгонько, — ответил Адриан, пряча письмо в карман.
Однако миссис Дредж была не из тех людей, от кого можно отделаться кратким изложением. Собственное ее душераздирающее описание кончины мистера Дреджа обычно занимало не менее полутора часов, так что столь легковесный пересказ содержания письма на двух листах никак не мог ее удовлетворить.
— Ну, и как они там поживают? — осведомилась она.
— О, — сказал Адриан. — Все как будто здоровы, понимаете.
Миссис Дредж продолжала ждать, не сводя с него требовательных черных глаз.
— Кое-кто из тех, кого я знал, сочетался браком, — в отчаянии сочинял Адриан. — И у многих родились дети.
— Это вы о тех, — с надеждой вопросила миссис Дредж, — кто сочетался браком, или о других?
— О тех и о других, — ляпнул Адриан и тут же спохватился: — Нет-нет, конечно же о женатых. Как бы то ни было, все они прекрасно… э… прекрасно себя чувствуют, и я должен… гм… написать им и поздравить…
— Поздравить тех, кто сочетался браком? — Миссис Дредж во всем стремилась к полной ясности.
— Ну да, — ответил Адриан. — Их и тех, разумеется, у кого родились дети.
Миссис Дредж вздохнула. Она совсем не так представляла себе изложение тех или иных событий. Будь это ее письмо, уж она-то сумела бы по капле заполнять пустоты, целую неделю потчевала бы Адриана новыми подробностями и рассуждениями.
— Ну что ж, — философически заключила она, поднимаясь на ноги, — будет вам чем занять свои вечера…
Адриан, у которого все кружилось в голове от невероятного послания дядюшки, поспешно затолкал в рот противные остатки черного пудинга, запил их чаем и встал из-за стола.
