— Несешь черт знает что, — молвил он наконец.

— Иные семена пали на каменистую почву, — сказал Клип, воздев очи к небесам.

— Ну ладно, — обратился Клеттеркап к Адриану, — сколько вы хотите получать? Эти культурные мероприятия обходятся дорого. Я не печатаю деньги, понятно?

— Ну, я мог бы довольствоваться скромным жалованьем, чтобы хватило на прокорм себе и Рози, — ответил Адриан.

— И, конечно, театр предоставит убранство для слонихи, — добавил Этельберт.

Клеттеркап закурил большую сигару и укрылся за облаками едкого дыма, размышляя.

— И сколько же стоит ее прокормить? — спросил он наконец, указывая большим пальцем на Рози.

— Ну… порядочно, — признался Адриан.

— Ладно, вот что я решил, — заключил Клеттеркап, — решил по справедливости — я плачу за ваш прокорм, а там посмотрим. Если выступите успешно, возобновим переговоры.

— Прекрасно, — отозвался Адриан, — меня это вполне устраивает.

— Жду вас на репетицию в два часа, — распорядился Клеттеркап.

— Отлично, — ответил Адриан. — Непременно приду.

— Ол-райт, — заключил Клеттеркап. — Действуйте.

И, повернувшись кругом, он вернулся к себе в театр.

— Дружище! — воскликнул Этельберт. — Это же замечательно! А теперь пошли домой ко мне и отметим это событие, а потом придем сюда пораньше, чтобы я мог поводить тебя по театру.

Глава пятнадцатая

Репетиция

Отметив в доме Этельберта событие скромным угощением (яблоки для Рози, бузинная настойка для мужчин), под вдохновенное исполнение Клипом на тубе старинной, как он уверял, ирландской баллады «Будь я черным дроздом», они еще подкрепились и поспешили обратно в город.

Рози привязали в большом сарае за театром, где хранились декорации, и, снабдив ее сеном и кормовой свеклой, направились в главное здание.

— Мне в жизни не доводилось бывать за кулисами, — сообщил Адриан.

— В самом деле, дружище? — отозвался Этельберт. — А зря. Пошли, я все тебе покажу.

С этими словами он растворился в темноте, затем Адриан услышал, как щелкают выключатели, и внезапно глазам его, переливаясь красками, будто свадебный торт, предстал во всем своем фанерном великолепии дворец султана. Повернувшись лицом к сцене, Адриан увидел окутанный полумраком зрительный зал, где смутно различались ряды кресел и ложи. С удивлением рассматривал он подвешенные высоко над полукругом просцениума, невидимые для зрителя элементы декораций, ожидающие, когда рабочие опустят их на положенные места.

— Вот это, — встав на цыпочки и исполнив маленький пируэт, показал Адриану Этельберт, — и есть вращающаяся сцена. На ней установлены три декорации. — Нажал на вон те рычаги, и выезжает та, которая нужна сейчас. Сберегает массу времени и сил.

— Замечательно, — сказал Адриан.

— Идем дальше, дружище, — позвал Этельберт.

Порхнув к выключателям и погрузив дворец султана обратно в пыльный сумрак, он юркнул куда-то за кулисы, и Адриан поспешил за ним.

За кулисами они очутились в длинном узком коридоре с дверями по обе стороны.

— Здесь, — сообщил Этельберт, картинно прислонясь к одной из дверей, — находится моя гримерная.

Небольшая карточка на двери поразила Адриана надписью «ЭТЕЛЬБЕРТ КЛИП — ГЛАВНАЯ ЖЕНА СУЛТАНА». Следуя за Этельбертом, он вошел в не блещущую чистотой комнатушку, одну стену которой почти целиком занимало освещенное газовыми лампами большое зеркало. В углу стоял шкаф, и приоткрытая дверца позволила Адриану рассмотреть набор экзотических восточных одеяний и прозрачных вуалей.

Напротив зеркала на кушетке возлежала могучего телосложения рыжеволосая женщина, облаченная (что сразу бросалось в глаза) в один только украшенный страусовыми перьями ветхий пеньюар. Ее поза напоминала каменные скульптуры, венчающие средневековые склепы, однако руки женщины вместо какого-нибудь религиозного символа сжимали полупустую бутылку джина. По-своему женственный храп ее звучал громко и ритмично.

— О Господи, — вымолвил Этельберт, — опять…

Порхнув к кушетке, он извлек бутылку из крепкой хватки живой скульптуры и легонько похлопал последнюю по щекам.

— Гонория, дорогая Гонория, — воззвал он, — проснись, умоляю.

Рыжеволосая леди поежилась и пробормотала что-то нехорошее.

— Это — Гонория, — сообщил Этельберт, оглянувшись на Адриана. — Гонория Лузстрайф. Исполняет ведущую роль юноши.

— Юноши?

— Ну да, — ответил Этельберт. — Великолепная актриса.

Адриан опустился на стул, пристально глядя на Этельберта.

— Объясните, пожалуйста. Вы играете роль любимой жены султана, а она, — он указал на Гонорию, выставившую напоказ внушительный бюст жемчужного цвета, — она исполняет ведущую роль юноши?

— Разумеется, — подтвердил Этельберт. — Глупенький, так заведено в пантомимах.

— О, — отозвался Адриан. — Только мне это показалось странным.

— Скоро перестанешь удивляться, — заверил его Этельберт. — Это всего лишь вопрос привычки.

Подойдя к столику, на котором стояли таз и кувшин с водой, он намочил большое полотенце и стал приводить в чувство Гонорию.

— Бр-рысь. Оштавь покое, — пробурчала она.

Этельберт Клип выжал полотенце над лицом Гонории и повернулся к Адриану.

— Такая чудная девочка, — сообщил он. — Вот только, как бы это сказать, склонна прибегать к стимуляторам.

— Вижу, — заметил Адриан. — Совсем как Рози.

Гонория с трудом приняла сидячее положение и устремила на них мутный взгляд. При этом пеньюар ее сдвинулся настолько, что Адриан смущенно отвел глаза.

— Так-то, — сказал Этельберт. — Теперь тебе получше?

— Нет, — ответила Гонория скорбным контральто, чем-то напоминающим наиболее низкие ноты тубы Этельберта Клипа. — Мне плохо… очень плохо.

— Что ж, — философически произнес Этельберт, — джин на пустой желудок — не самая лучшая замена завтрака.

— Я никому не нужна, — мрачно возвестила Гонория, и, к великому испугу и замешательству Адриана, из глаз ее покатились по щекам, падая на пышный бюст, огромные слезы.

— Очень даже нужна, любовь моя, — заверил Этельберт. — Все тебя просто обожают.

— Неправда, — всхлипывала Гонория. — Они завидуют мне, моему мастерству.

Этельберт вздохнул и воздел очи к небесам.

— Адриан, — сказал он. — Будь другом, пройди к служебному входу, принеси Гонории чашку чаю. Ей станет полегче.

— Ничто, — высокопарно возгласила Гонория, прижимая в драматическом жесте одну руку ко лбу, другую к груди, — ничто, одна лишь смерть способна принести мне облегчение.

При этом ее пеньюар совсем сполз с плеч, и Адриан поспешил удалиться, пока пухлое тело Гонории не обнажилось совершенно. У служебного входа в застекленной будке, в окружении множества ключей сидел гномик с роскошными бакенбардами, у которого Адриану удалось выпросить большую кружку чая.

Вернувшись в гримерную Этельберта, он с удивлением обнаружил, что от хмельного уныния Гонории не осталось и следа. Она каталась по кушетке, заливаясь смехом, явно вызванным какой-то шуткой Этельберта.

— О Господи, — вымолвила Гонория, садясь и вытирая слезы, — ты просто несносен, Этельберт, честное слово.

— Долой тоску, — отозвался он, вручая ей кружку.

Гонория сделала глоток и смерила Адриана оценивающим взором, потом завернулась поплотнее в пеньюар и приняла величественную позу.

— Кто это? — спросила она.

— Адриан, — сообщил Этельберт. — Он будет участвовать в спектакле вместе со своим слоном.

— Разрази меня гром! — рявкнула Гонория так, что Адриан невольно вздрогнул. — Только слона нам еще не хватало. Уже половина моих лучших реплик заглушается дурацким звоном цимбал, которые зачем-то понадобились этому Клеттеркапу. Оркестр нарочно играет не в лад, чтобы испортить мои лучшие сольные номера, а теперь по сцене еще будет топать слон, украшая ее горами навоза.