Человек на кресте — это мощная картина, возможно, знаковая. Она полна ассоциаций и смыслов, мифических отражений жертвенности и мученичества. Я взглянул на Бейтса, чья голова со стеклянными глазами пьяно повисла на плечах. Не было тут никакой жертвенности. Не был он никаким мучеником. Это просто был слабый человек, который пытался стать сильным, и не сумел. Никакой великой трагедии, всего лишь павший герой.

Мак, казалось, был неудовлетворён представлением. Успокоительное, которое я достал в лазарете, действовало. Нортон позаботился о том, чтобы именно его назначили отнести приговорённому последний обед. Прежде чем предложить ему шприц, он передал моё обещание найти семью Бейтса и рассказать о его смерти. Бейтс, разумеется, согласился принять наше спасительное предложение и сам ввёл препарат. Если я правильно рассчитал дозу, через пару часов он впадёт в кому и умрёт, и никто ни о чём не догадается. Мак может решить, что распятие прошло быстрее, чем он рассчитывал, возможно, предположит сердечный приступ и шок, пока Бейтс уплывёт из жизни по волнам наркотического блаженства.

Это было единственное милосердие, которое мы могли ему предложить.

Мальчики разошлись в полной тишине.

Мак ещё раз взглянул на Бейтса, затем подошёл ко мне и повёз меня в Замок, оставив своего бывшего наставника на милость того, что, как он считал, было медленной мучительной смертью.

Я с удовлетворением подумал, что мне, наконец, удалось перехитрить Мака. Не такая уж и победа, но хоть кое-что, хоть какая-то крупица сострадания.

Теперь, как заместителю, как его приятелю, мне нужно было подыскать тему для разговора с Маком. Выбрать верный курс было сложно, но я решил проявить наглость, вести себя дружелюбно и саркастично, и надеяться, что он не обидится. Я сглотнул и решился.

— Ты слишком часто смотрел «Криминальное чтиво» — сурово произнес я.

Он хмыкнул и ответил:

— Я ему это средневековье в жопу засунул.

В этот момент Бейтс начал кричать.

— Наконец-то, — удовлетворённо произнёс Мак.

Это ужасно — слушать крик умирающего человека. Он врезается в тебя, расчленяет все иллюзии относительно бессмертия, лишает комфорта, заставляет принять собственное существование, и самым суровым образом напоминает, что каждый новый день мы проживаем лишь благодаря прихоти судьбы и случайности. Это унизительно и ужасно, и раз услышав этот крик, вы его уже никогда не забудете.

Я лежал в лазарете и около часа слушал крики Бейтса, пока не решил, что с меня хватит. Либо я перепутал дозу и он пришёл в себя, либо он переживает самый жуткий трип, какой только можно вообразить. Без разницы. Я либо не помог, либо сделал только хуже. Жить с этим я не был готов. Пора переходить к плану Б.

Я сполз с кровати и проковылял через медицинский кабинет. Сейчас нога уже не так болела, хотя ковылять было практически невыносимо. Но, что такое моя боль в сравнении с той, что испытывает кричащий снаружи человек, стоящий перед лицом неминуемой смерти? Я открыл шкаф и принялся рыться среди бутыльков, пока не нашёл нужный. Я нашёл шприц, наполнил его и воткнул прямо в рану. Какое-то время кричали двое, но вскоре сладкий морфий сделал своё дело, ноге стало тепло, она перестала двигаться и стала вдвое толще. Но она, наконец-то, начала держать мой вес. Я не имел ни малейшего представления, как долго лекарство будет глушить мои чувства, но я понимал, что нужно торопиться. Я проковылял к двери и проверил коридор. Пусто. Хвала небесам за такие маленькие радости. Моя винтовка стояла у стены в углу, нетронутая с тех самых пор, как я принёс её в лазарет, когда меня ранили, кажется, целую жизнь тому назад.

Я взял её и пошёл к пожарной лестнице. И снова, никого. Я шагнул на лестницу и пошёл наверх. Начала кружиться голова. Я крепко держался за перила, пока добирался до запертой двери, которая вела на крышу. Двумя сильными ударами приклада я выбил замок и оказался снаружи, под низкими серыми облаками.

Я подошёл к краю крыши, которая пружинила подо мной, словно одеяло. Небо над головой начало вращаться, я ощутил как тело и лицо охватил жар, как у персонажа мультика, который съел слишком много острого перца чили. Я подошёл к краю и посмотрел вниз, покачнулся и отпрянул. Осторожнее.

Я лёг, занял позицию и прицелился из винтовки в грудь человека внизу, который так и продолжал кричать, кричать и кричать.

Я попытался сосредоточиться, но крыша проваливалась, словно пыталась поглотить меня, съесть, подобно зыбучему песку. Голова кружилась, в глазах всё плыло, руки дрожали.

Я крепче сжал винтовку и закрыл глаза. Я успокоил дыхание и снова открыл глаза. По периферии моего зрения промелькнуло безумие, но я заметил, что, пусть и на мгновение, в моих глазах появилась ясность.

Возможно, это было безрассудство, вызванное наркотиками, или я зашёл так далеко, что перестал беспокоиться о последствиях своих действий; что бы это ни было, я не колебался ни секунды. В одно мгновение я сделал то, чего старался избегать все эти долгие месяцы, с тех самых пор, как Отбор сделал каждого мужчину, женщину и ребёнка блюстителями своей собственной морали; единственное, чего я больше всего боялся, так это того, куда приведёт меня мой собственный выбор, и на что я действительно способен.

Я нажал спусковой крючок и оборвал человеческую жизнь.

Наконец-то я стал убийцей.

До Отбора, когда школа Святого Марка была одной из множества школ для мальчиков, а я был обычным четвероклассником, который пытался сдать экзамены, я как-то раз перешёл дорогу Маку.

Была пятница, обед, и я поехал на велике в город купить пачку чипсов и журнал. Пропускать обед не запрещалось, но время было ограничено, и если задержаться, существовал риск пропустить начало дневных занятий.

В тот день я столкнулся с девочкой из старших классов, которую встречал на одном из официальных общественных мероприятий, что в то время проводили наши школы. Рядом с девочками я чувствовал себя неловко. Я учился в однополой школе с тех самых пор, как едва начал ходить, а сестёр у меня не было. Не то, чтобы я не знал, о чём говорить с девочками; я вообще не знал, как говорить с ними.

И, вот, пока я рылся на полке с прессой, ко мне подошла девочка, сказала «привет», и мы поболтали несколько минут. Её звали Мишель, и она мне понравилась. Не помню точно, что я говорил; всё было слегка размыто. Я лишь старался не плеваться, не ругаться и не рыгать. Всё, вроде, прошло нормально, она улыбнулась и попрощалась. Она была милой, и я беспечно мечтал всю дорогу, пока не въехал прямо в Мака, который стоял у школьных ворот и стерёг опоздавших и прогульщиков.

— Ну, и как, блядь, это назвать? — спросил Мак.

— Прости, я… эмм… — Нет, выхода нет, попался с поличным.

Он схватил мой журнал.

— Эй, что это тут у нас? SEX?

— Эм, нет, тут написано SFX. А похоже, потому что картинка закрывает часть буквы F.

— Это ты так говоришь. А я вижу девушку в бикини на обложке журнала, на котором написано SEX.

— Это принцесса Лея.

Он свернул журнал и со всей силы ударил им меня по голове.

— Да будь это хоть принцесса Диана, я его конфискую.

Протестовать смысла не было.

— Значит, ты у нас гик, да? Маленький поклонник научной фантастики? Дрочишь на картинки с далеками[11], да?

На ум пришло немало резких ответов, но я не был настолько глуп, чтобы произносить их вслух. Я просто стоял на месте, понурив голову.

Наказание для меня он придумал стандартное. Я должен был стоять в коридоре и прижимать журнал к стене собственным носом. Можно решить, что это довольно просто. Однако он заставил меня отставить ноги на метр от стены, а руки держать за спиной. Я стоял, наклонившись вперёд под углом в 45 градусов, и весь вес моего тела приходился на нос. Через минуту боль стала невыносимой. Он заставил меня так простоять полчаса. Больше я с ним не пересекался, и он забыл, кто я такой.