Рабочие из других бригад подвели к горе дорогу. Вымащивать её не стали, вместо этого её посыпали гравием. Так она сохранится при любой погоде. Если тоннель удастся закончить, то в восточной части Оаху у япошек появится короткий путь между Гонолулу и Канеохе.

   Был ли в этом смысл? Пленные здесь работали ради какой-то цели или лишь ради того, чтобы уморить себя работой? Одно из двух, решил Петерсон. С его точки зрения, разницы никакой. Нужен ли япошкам этот тоннель или нет, пленные будут вкалывать до самой смерти.

   Охрана не носила кирки и лопаты. У них были винтовки, а у некоторых ручные топорики. Если им не нравилось, с какой скоростью идёт пленный, его били тем или другим, а иногда валили на землю и пинали ногами. Ответить пленный ничем не мог. Если отвечал, охранники закалывали его штыками и бросали медленно умирать. Они прекрасно знали, какие раны несут быструю смерть, поэтому старались их не наносить.

   Охранников было не очень много. Иногда Петерсон думал, что внезапный бунт может увенчаться успехом. Но, даже если увенчается, что с того? Пленные останутся сидеть в этой глуши в долине Калихи, япошки просто их блокируют... после чего они все перемрут от голода, когда есть станет совсем нечего. "Что бы мы ни делали - мы обречены", - подумал Петерсон.

   Обреченные пленные принялись за работу. Петерсон схватил кирку и закинул её за плечо, словно винтовку "Спрингфилд". Единственными источниками света, освещавшими тьму тоннеля, были факелы и свечи. Дергающееся пламя отбрасывало на стены тени шевелящихся людей. Римские рабы, трудившиеся на шахтах, должно быть, отлично знали эту обстановку. Петерсон гадал, помнил ли её кто-нибудь ещё с тех времен.

   Звук кирок, вгрызавшихся в вулканическую породу, вынудил его двинуться вперёд. Люди с лопатами нагружали породой плетёные корзины. Заполненные корзины выносили наружу носильщики. Пленные часто спорили - какая работа хуже всего. Эти споры помогали отвлечься.

   Раскопки только начались. Петерсон вскинул кирку и опустил её перед собой. Когда он выдернул её обратно, отвалился кусок базальта, или гранита, или как его там. Человек с лопатой откатил кусок камня в сторону. Петерсон вновь вскинул кирку.

   Как и во время строительства дороги, работа здесь шла небыстро. Тех, кто торопился, одёргивали. В этом был определенный резон: если кто-то работал быстро, япошки думали, что и остальные смогут. Зачем давать этим узкоглазым макакам возможность морить людей ради этого сраного тоннеля? Пленные и так делали больше того, что могли. Если заставлять их работать усерднее, они просто раньше умрут.

   Вверх. Вперед. Скол. Вытащить. Пауза. Вверх. Вперёд. Скол... В конечном итоге, в любой работе, даже в самой тяжёлой, появлялся свой ритм. Петерсон работал настолько бездумно, насколько позволял этот бесконечно повторяющийся труд. Лучше всего вообще не думать. В таком случае, он не задумывался, насколько сильно он устал, как сильно проголодался или насколько грязным стал.

   Дошло до того, что он внезапно чуть не ударил киркой по собственной ноге. Помимо нестерпимой боли, эта травма привлекла бы внимание охраны. По их мнению, любой, кто наносил себе травму - уклонялся от работы, поэтому все уклонисты жалели о содеянном.

   Но, если япошки всерьез задумали проложить в этих горах тоннель, почему они не привезли динамит и отбойные молотки, вместо того, чтобы пользоваться примитивным устаревшим ручным трудом? Разумеется, они могли бы. Любой человек в здравом уме так бы и поступил. Собственных бульдозеров у япошек было немного, но они уже пользовались захваченными для выравнивания взлётных полос и строительства укреплений. Они, конечно, твари ещё те, но далеко не идиоты.

   Значит, тоннель этот нужен исключительно для того, чтобы уморить пленных до смерти. Тоже разумно, и если бы Петерсон не так сильно устал и не так сильно хотел есть, он бы оценил этот замысел по достоинству.

   Впрочем, в его положении разницы никакой не было. Воздух пах потом, каменной пылью и горелым жиром. Обломки на земле больно кусали ноги под подошвами ботинок. Что будет, когда обувь прикажет долго жить? Станет ещё больнее, вот и всё.

   Вверх. Вперед. Скол. Вытащить. Расколоть. Пауза. Вверх. Вперёд...

   Лейтенант Сабуро Синдо оглядел окрестности аэродрома в Халеиве. Здесь красиво, без сомнения: зелёная трава, кремового цвета пляж, а за ним синева Тихого океана. Лейтенанта тревожило именно, то, что таилось в этой синеве.

   Он забыл о красотах вокруг и обратил своё внимание на собравшихся механиков.

   - Не надо рассказывать мне, что эта модификация невозможна, - бросил он. - Мне нужны крепления для бомб на этом "Зеро" и на всех остальных на всём аэродроме. Вакаримасу-ка?

   - Да, мы всё понимаем, лейтенант-сан, - ответил один техник. - Но нас тревожат недостатки подобной конструкции. Что будет, если вы ввяжетесь в бой с американским истребителем? Подумайте о том, как дополнительный вес скажется на манёвренности.

   - Если я увижу американца, то сброшу бомбу, - сказал Синдо. - Однако мне нужно хоть что-нибудь, что позволит бить по подлодкам и кораблям. Если, конечно, янки посмеют ещё хоть раз сунуться в эти воды. Вы же не станете мне рассказывать, что крепление тоже меня замедлит?

   Всем своим видом он показывал механикам, что тем лучше бы ничего подобного не говорить.

   Старший механик помотал головой.

   - Нет, конечно, нет, господин. Но если случится неисправность? Как вы будете садиться на авианосец с прикрепленной бомбой?

   - Полагаю, очень аккуратно, - сухо произнес Синдо.

   Если бы механик был офицером, ему, наверняка, нашлось бы что сказать. Выражение его лица не оставляло в этом никаких сомнений. Но, так как он был ниже его по званию, то он сказал лишь одно:

   - Это не смешно, господин.

   - А я и не шутил, - ответил Синдо. - Как, по-вашему, мне ещё садиться при таких условиях? И как только я сяду - а я обязательно сяду - я сразу же пойду искать того криворукого идиота, который установил на мой самолёт неисправное оборудование. Так что, вам же лучше, чтобы на всех самолётах всё работало исправно. Вам всё понятно?

   Говорливый механик поклонился. Следом за ним поклонились и его товарищи. Они понимали, что Синдо не шутил. Если с креплением для бомбы что-то будет не так, он обязательно явится к ним, возможно, даже с мечом в руках. Ни один японский суд не станет привлекать к ответственности офицера за то, что тот мог сделать с подчинёнными.

   - Хорошо, - холодно кивнул Синдо. - Не надо говорить мне, что для этой работы у вас недостаточно металлолома. На Гавайях его больше, чем блох на собаке.

   Техники снова поклонились. Их лица совсем ничего не выражали. Синдо понимал, что это означало. Они ненавидели его всей душой, но дисциплина не позволяла им это демонстрировать. Какое-то мгновение он наслаждался этим, но лишь мгновение. Если механику не нравился какой-либо пилот, у него была тысяча способов ему отомстить. Самолёты постоянно ломались. Если случайность оказывалась не совсем случайностью... Как узнать наверняка? Как узнать, когда все доказательства, если они были, лежали на дне Тихого океана?

   Синдо поклонился в ответ. Он не хотел этого делать, но всё же поклонился. Механики начали переглядываться.

   - Домо оригато, - сказал он.

   Их брови вскинулись, словно напуганные олени. Не в привычках командиров было так тепло благодарить подчинённых. Лейтенант продолжал:

   - Все мы служим Японской Империи, и должны оказывать ей максимальную поддержку.

   - Хаи, - ответили несколько самых смелых. Это слово могло быть лишь принятием его мнения, однако самому Синдо казалось, что они согласны с ним. Что бы они ни думали о нём самом, Империю они любили. Поэтому они должны знать, что он разделяет их чувства.

   - Хорошо, - сказал он. - Очень хорошо. Сделайте всё возможное. Никогда не знаешь, когда американцы снова к нам подкрадутся.