Вскоре Элинэя и ее спутники добрались до деревенской окраины. Было темно, и снег казался серо-фиолетовым. В этой части деревни не было ни зажженных факелов, установленных в землю, ни харчевни, из окон которой лился бы яркий свет. Приходилось идти медленно, друг за дружкой, ступать осторожно и все время смотреть под ноги и по сторонам. Хорошо еще, что Гарт оставил телегу и лошадь под присмотром на постоялом дворе. С ними бы в потемках пробираться до дома пасечника, стоявшего на пригорке, пришлось бы трудно.

Наконец они добрались до дома Ладана, постучали и замерли. Дверь через некоторое время им открыла старая женщина. Седая, с худым морщинистым лицом и проницательным взглядом. В шерстяном зеленом платье и шали, накинутой на острые плечи. Выглядела она уставшей и как будто больной.

— Доброго тебе вечера, любезная, — поприветствовал хозяйку дома Гарт.

— Доброго и тебе, и твоим спутницам, — ответила она и внимательно оглядела Элинэю и Элу.

Дольше всего старуха задержала взгляд на девушке и будто бы сразу поняла, зачем пожаловали незваные гости.

— Нас направил к тебе хозяин харчевни, — тут же пояснил Гарт, — сказал, что вы с мужем можете приютить за небольшую плату.

— Кто там, Мирра? — послышался за спиной хозяйки голос пасечника.

Ладан появился на пороге дома уже в следующее мгновение и внимательно осмотрел нежданных гостей.

Ему Гарт в точности передал те же слова, что до этого сказал и его супруге Мирре.

— Боров-Уилл верно сказал, — отозвался Ладан, — мы сдаем комнаты.

За небольшую плату пасечник и его жена приютили на ночь Гарта с Элой и Элинэю. Выделили им одну комнату, да еще накормили пшенной кашей на молоке и напоили подогретым медом. Гарт пригнал с постоялого двора телегу, в которую была впряжена их с Элой старая кляча, а Элинэя помогла убрать со стола и приготовить для себя и супругов постели.

Ночью девушку разбудила встревоженная Эла. Была она белая, как полотно. Перепуганная, растерянная, с большими круглыми глазами. Руки у нее отчего-то тряслись, а голос дрожал.

— Элинэя, там такое… — указала она пробудившейся девушке куда-то за дверь сданной им комнаты.

Послышались голоса Ладана и Мирры, а еще голос того северянина, который вчера вечером играл у реки в камушки. Его голос Элинэя признала сразу же, вмиг позабыла про сон, поднялась с узкой лавки, укрытой одеялом, и стала прислушиваться.

Голоса за дверью были взволнованные.

— Что случилось?

— Там те всадники, что были у реки, — сбивчиво проговорила Эла, — пасечник и его жена, оказывается, и им сдали комнаты. Так вот, вернулись они поздней ночью, и одному из них сделалось дурно. Он так страдает. Но никто не знает от чего. Ну, я и сказала, что ты умеешь врачевать и пошла за тобой.

Элинэя не задумываясь кивнула и стала искать свой платок. Нашла на полу у самой лавки. Накинула поверх длинной нижней сорочки. Одеваться и наряжаться не было времени, девушка спешила. Как была со сна — встрепанная, сонная, бледная и с горящими глазами, — кинулась к двери. А за ней поджидали Гарт и тот северянин. Как только они увидели ее в одной ночной сорочке и с платком на плечах, смутились и отвернулись.

— Скорее сюда,— дрожащим голосом проговорила Эла, — я проведу.

Проскользнула она мимо девушки и стоявших мужчин и указала куда идти. В комнате, которая находилась в противоположном конце дома, стояли еще двое. Недоброе предчувствие закралось в сердце Элинэи.

— Это она? — спросил один из них — южанин.

Он окинул Элинэю внимательным изучающим взглядом. Задержался дольше положенного на плечах и груди, прикрытых ночной сорочкой и платком. В отличии от северянина и Гарта ни капли не смутился, и теперь уже скользнул заинтересованным взглядом по лицу девушки. Другой его товарищ ткнул его в бок и сказал отступить, давая возможность пройти в комнату. Там, на лавке со сбитым одеялом лежал и мучился в бреду тот самый юноша, которого она должна была отвести к ведьмам с Гиблой поляны.

Лицо его было бледным, черты как-будто заострились. На лоб упали пряди спутанных влажных волос. В бреду юноша что-то шептал, но слов было не разобрать.

Элинэя в первые мгновения замерла на пороге его комнаты. Огляделась, пораженная тем, что почувствовала.

Стоило ей сделать шаг, как невидимые щупальца черной магии потянулись к ней и оплели, не позволяя пройти дальше. Сильнейшие колдовские чары, которые не распознал бы ни один смертный, но ощутила ведунья.

С магией — подобной этой — Элинэе не доводилось сталкиваться. И в отчаянии она заломила руки и оглядела аскетично обставленную комнатушку. Две лавки, служившие кроватями, старый стол, на котором догорала лучина, и плетенный короб в дальнем углу. Под потолком ни засушенных трав, ни ниток, а на полу — ни угольной крошки, ни ядовитых растений, которые могли бы наслать проклятье. Ничего из того, что указывало бы на столь могущественные чары. Элинэя поначалу даже растерялась. Все ее знания, полученные от матери и книг, которые она читала в детстве, не давали ответов. Что же это за магия такая?

Она еще раз оглядела комнатенку, прошла вглубь и замерла. Надежда отыскать источник черной магии таяла на глазах. Обычно это были амулеты, зачарованные куклы или заговоренная вода, реже — собранные в полночь травы или ядовитый мох и нитки. С подобным Элинэя уже сталкивалась, когда староста Реген вернулся из города после того, как навестил там сына. В кармане у старосты обнаружилось сухое соцветие белополыни и жабий мох. Кто-то надеялся «заговорить» старосту Яблоневого сада, вот только не учел, что тот наполовину нечисть, а значит подобные чары ему не во вред. Тогда все обошлось только слезами любящей Ганны, не на шутку перепугавшейся за мужа. Будь на месте старосты кто-то другой, не со смешанной кровью, ему бы пришлось не сладко. Элинэя в тот раз еще удивилась, что на Регена не подействовал «заговор».

А теперь из-за колдовских чар страдал тот юноша, на которого указали три злые ведьмы. Он мучился, метался по постели, но глаз не открывал.

Элинэя бесшумно ступила к нему, опустилась перед его ложем на колени и осторожно коснулась рукой горячего лба. Кожа и в самом деле будто горела. Он дышал громко и часто, с трудом, будто прилагая титанические усилия, чтобы выбить воздух из легких. При этом непрестанно шептал, кажется, повторяя одно и то же имя.

— Ну что там, Элинэя? — прошептала перепуганная Эла.

Женщина прошла в комнату вслед за ней и остановилась в нескольких шагах позади, боясь ступить ближе.

— Он весь горит, — отозвалась ведунья.

Потом посмотрела блестящими во тьме глазами на Элу и проговорила:

— Мне понадобится холодная вода и полотенца. Можно снег растопить.

Эла тут же кивнула и поспешила к двери. Стоило ей выскочить с поручением от Элинэи, как в комнату тут же заглянул один из товарищей этого юноши — тот самый северянин с добрыми глазами, похоже, самый старший в их компании.

— Что с ним, лекарка? — спросил он дрожащим от волнения голосом. — Ты сможешь ему помочь?

Элинэя обернулась к нему и едва заметно кивнула.

— Смогу, но на это понадобится время, — тихо ответила она.

— Если тебе что-то нужно…

— Я буду признательна, если никто не станет мне мешать.

Северянин понимающе кивнул и сразу же вышел. А вскоре вернулась и Эла со всем необходимым, о чем просила ее Элинэя.

Женщина поставила перед ведуньей деревянное ведро с холодной водой и положила стопку чистых льняных тряпиц, заменявших полотенца.

Элинэя и ее попросила выйти, а сама сосредоточилась на хвори, которая пристала к несчастному юноше.

Она смочила в холодной воде одну из тряпиц и протерла ею лицо, шеи и руки юноши. Затем положила ладони ему на грудь, прямо поверх хлопковой рубахи и заговорила тихим голосом.

«Заговор», которому ее учила мать, помогал в случаях, подобных этому.

Сердце юноши шумно стучало в груди, и Элинэя остро ощущала его боль и страдания. Болезнь, кем или чем бы она не была вызвана, не собиралась покидать его тело так просто. Но через какое-то время жар все же спал и боль отступила. Элинэя опустила руки, прикрыла глаза, но отходить от его постели не торопилась. Нечто смутно-знакомое почудилось ей в этой болезни. А потом она ощутила такую тоску и безысходность, что ей и самой сделалось нехорошо.