—… а я ему — н-на! — лихо сплёвывает Саня, — Шикарный бланш был! А то ишь… девочек наших обижать!

' — Идейные, — мысленно ставлю галочку, — за справедливость! Как бы…'

Постояв с ними и отметившись, что я свой парень, социально активный и адаптабельный, нарезал ещё один круг вокруг школы в ожидании комсорга. Словечко там, рукопожатие здесь…

Я, по памяти прежней жизни, держусь настороженно, но то ли школа сейчас другая, то ли время. «На зуб» меня в первые несколько дней попробовали, но можно сказать — деликатно.

Убедившись, что я адекватный, умею ладить с коллективом, не растворяясь в его коллективных интересах, хорошо учусь и могу постоять за себя, выдерживая прессинг, не начиная сразу же размахивать кулаками, меня приняли. Не сразу и не безоговорочно, процесс принятия и инициации ещё идёт и ко мне ещё приглядываются, но в целом — ок, и это странно…

Вот умом понимаю, что как раз это — нормально, но прошлый опыт, очень и очень жёсткий и токсичный, мешает.

— Та-ак… — глянув ещё раз на часы, иду на второй этаж, здороваясь с техничкой тетёй Машей, склочницей и хамкой, защищённой своим пролетарским статусом так, что лучше не придумаешь.

— Ишь… — вместо приветствия пробурчала она, смерив меня нехорошим взглядом, и, подхватив швабру наперевес, двинулась в другую сторону, на ходу разогревая себя боевым кличем о том, как она сейчас кого-то тряпкой…

Кабинет уже открыт, и полная девушка, лицом и фигурой похожая на английского бульдога, высмотрев меня ещё в коридоре, приветливо замахала рукой.

— А-а, Савелов! — комсорг, молодой плотный парень с фигурой тяжелоатлета, привстал за столом, протягивая мне руку и энергично пожимая её, — Садись!

— Так-так-так… — он начал перебирать бумаги, всячески демонстрируя свою занятость, — где же ты у меня?

С трудом сдерживаю улыбку от столь примитивного приёма. Понятно, что для школьников сойдёт, да и сам комсорг — тоже школьник, хотя и нацеленный на карьеру в партийных органах.

— А, вот! — нашёл он искомое, — Савелов Михаил Иванович, год рождения…

Кивая в такт, хотя ах как хочется сказать, что и не Михаил, и не Иванович, и даже, по сути, не Савелов…

—… третий взрослый разряд по шахматам, — зачитывает комсорг, время от времени поднимая голову и как бы сверяясь.

— Второй, — поправляю его, — на днях нормативы на разряд сдал.

— Даже так? — приятно удивляется Павел, — А документы…

— Завтра занесу, — понятливо киваю я.

— Замечательно! — расцветает комсорг, хлопая меня по плечу, — Чертяка! Ах как замечательно! Нам бы побольше таких, побольше!

Понимаю, что он кого-то отыгрывает, и вернее всего, своего покровителя, очень уж это звучит и выглядит нафталинно. Вернее всего, Павел и сам понимает, что эти его замашки несколько старомодны и неуместны, но ему важнее повилять хвостиком, показать наблюдателям, что он понимает и принимает правила игры, считает себя членом какой-то конкретной команды.

— Побольше таких комсомольцев в школу, и мы по району на первое место выйдем! — радуется комсорг.

— Ну⁉ — он подсовывает мне заявление на приём, с уже оформленной красивой шапкой, и ручку с чернильницей.

— Не считаю себя достойным, — решительно отодвигаю бумагу.

— Что⁈ — комсорг аж из-за стола привстаёт, нависая надо мной, — Тебя комитет комсомола достойным считает!

Но я, пусть и не играл в комсомольские игры, про психологическое давление знаю побольше школьника…

… а ещё прекрасно понимаю, какие могут быть последствия как в одном, так и в другом случае.

Вступить я могу хоть в комсомол, хоть в говно, но, с моей национальностью и биографией моей семьи, в комсомоле мне придётся быть святее Папы Римского, послушно поддерживая и осуждая.

Иначе… нет, отбиться-то я могу! Технически. Дескать, как смеете вы вспоминать прошлое моей семьи, когда отца реабилитировали по решению суда… с еврейством аналогично.

Но это — именно что технически, а так — сорваться боюсь. Начнут меня прорабатывать, так ведь не факт, что сдержусь! Я ж местные правила игры хотя и понимаю (не все и не всегда!), но придерживаться их постоянно просто не могу!

А уж вешать на себя дополнительные обязательства, в смутной надежде, что моё участие в комсомоле при поступлении в ВУЗ перебьёт мою национальность, смешно и глупо. Для это надо не просто… вступить, но и, скажем так, показать активную гражданскую позицию! А на это, боюсь, меня не хватит…

— Савелов, — вступает бульдожка вторым голосом, — мы чего-то не понимаем⁈

— Да… — моему выдоху может позавидовать телящаяся корова, и следующие несколько минут я делюсь со старшими товарищами своими сомнениями о еврействе, происхождении семьи…

—… а особенно сейчас, понимаешь? — расстроено шмыгая носом, рассказываю Павлу, — Ну, с этими событиями…

— Я, конечно, в первую очередь советский человек! — перебиваю сам себя, — Но ведь и национальность, она ж никуда…

— А если кто-то начнёт говорить… — начала было бульдожка, не уловившая, в отличие от молчащего шефа, моего настроения.

— Так будут! — вопию я, — Будут же! А я же это…

Потирая кулаки с набитыми костяшками.

—… с рабочего посёлка, — добавляю чуть смущённо, — могу и того… резко отреагировать! Мне здесь так пока…

Смущаюсь немного напоказ, и, потирая кулак, добавляю, потупившись и бубня в пол:

— Слишком интеллигентно! Такие все… вежливые! А я хоть и этот… но попроще привык, и если что не так — в морду! Привычка!

— В морду, пожалуй, не надо! — засмеялся Павел.

— Вот и я так думаю, — хмыкаю смущённо, — а так-то конечно… но давайте позже поговорим, ладно?

— Ну, давай, — согласился комсомольский вожак, снова привставая из-за стола и пожимая руку, — позже поговорим.

— Но шахматы… — не верящее произносит бульдожка, — ансамбль Локтева…

Прикрыв за собой дверь, приваливаюсь спиной к стене, переводя дух.

— Привет!

Вяло вскидываю руку, приветствуя Льва, с которым мы после того случая не то чтобы сдружились, но всё ж таки общаемся, раз уж не только в одну школу, но и в один шахматный кружок ходим.

— Здравствуй, Моше, — со значением говорит он, подойдя поближе и пожимая руку. Несколько озадаченный, жму руку и не опровергаю того факта, что да, я не только Миша, но и Моше…

— Мы вот с ребятами, — он многозначительно кивает в сторону парочки сверстников, один из которых угрюмо светит свежим фонарём, а второй держит смоченный чем-то платок на ухе, — поговорить с тобой хотим!

Не отпуская мою руку, он вываливает проблемы с гопниками, мнимые и действительные обиды на ребят из школы и весь тот хлам, что хранится в голове у всякого подростка, вступающего в эпоху полового созревания. Гормоны давят на мозги, критичность мышления обнуляется, а сверстники, и так-то не слишком умные просто в силу возраста, начинают, пусть даже отчасти, показывать реакции, более характерные для стаи бабуинов.

Этот период, по себе помню, вообще сложно пережить, а уж когда ты действительно отличаешься от сверстников, обладая притом отнюдь не сахарным характером впридачу к раздутому самомнению, то и подавно! У Льва всё это, по сравнению с обычным мальчишкой его возраста — в кубе…

—… и я считаю, — выпаливает он, непроизвольно повышая голос, — что нам, евреям, нужно объединяться!

— Предлагаешь организовать филиал Бейтар[iv] в школе? — иронии в моём голосе — хоть отбавляй! — Или Хагана[v]?

— Скорее — Гехалуц[vi]! — быстро ответил Лев, то ли не понимая, то ли не желая понимать иронии.

— Савелов… — услышал я, и повернулся, глядя на приоткрытую дверь в кабинете и комсомольскую бульдожку, выглядывающую из неё.

— Да?

' — Интересно… много ли она слышала?'

Бульдожка, не ответив, поджала губы и хлопнула дверью так, что я понял — достаточно!

[i]Синдром отложенной жизни (СОЖ) — группа жизненных сценариев, заключающихся в том, что живущий в таком сценарии человек искренне и часто неосознанно считает, что пока он не живет настоящей жизнью, а лишь готовится к ней. Сегодняшняя жизнь воспринимается как не вполне значимая, как черновик перед чем-то большим.