Заскочив домой, закрываю за собой дверь и медленно сползаю.

— Ну? — не выдерживает мама.

— Угу… — нахожу в себе силы ответить, и, быстро переодевшись, на подгибающихся ногах беру спецовку, перехлёстывая её через плечо так, чтобы выглядело как можно естественнее.

— Давай… — едва заметно шепчет мама, подталкивая меня к двери, и я иду, и кажется почему-то, что на плече у меня не куртка, а тикающая бомба, отсчитывающая немногие оставшиеся минуты.

Вот сейчас, сейчас… но никто не спешит меня арестовывать и останавливать. Не подъезжают к переулку милицейские машины, включив сирены и проблесковые маячки. Шаг, ещё шаг… и пройдя на дебаркадер, сбрасываю куртку в коридоре, едва пройдя несколько метров.

Сердце ломает рёбра в груди, но никто не спешит подходить ко мне или окликать, требуя убрать куртку со стоящих штабелем винных ящиков. Она свисает низко, криво, касаясь рукавом грязного пола, и мимо, как ты ни крути, не пройдёшь!

Один из грузчиков, скользнув мимо, зашарил в ящиках.

— Наш про́цент, — подмигнув мне, сообщил мужичок, достав бутылку с треснувшим горлышком, — видал? Законно всё!

Хмыканьем подтверждаю законность притязаний, не задавая глупых вопросов про распитие спиртных напитков на рабочем месте. Ну в самом деле, как это, быть при вине, и не пить⁈ Смешно же, правда⁈

— Да, — вспомнил мужик, оторвавшись от горла, — там тебя Василич спрашивал.

— Ага! — сорвавшись с места, бегу в указанном направлении, оставив куртку, краем глаза замечая, как к вину подтянулся очередной страждущий.

В работу я впрягся, как никогда, пытаясь взятым темпом заглушить страх.

— Эка шустрый парень! — хвалил меня толстая тётка, работающая по соседству, перебирающая что-то на полках. Она, в отличие от меня, не торопится, больше чеша язык с товарками и всеми, кто только проходит мимо.

— Хорошего помощника ты взял, Саня! — сообщает она спустившемуся в подвал дяде Саше, — Работяга!

— Мишка! Какого хера! — не слушая её, возмущается старшо́й, заводясь так, что багровеет лицо, — С утра был уже, так какого хера на ночь глядя припёрся? А завтра как? Варёный ходить будешь? Ты это мне прекращай!

— Да гости, дядь Саш! — останавливаюсь я, и снова, уже отработано по горлу, — Вот так вот! Зае…

Кошусь на тёток и не договариваю, хотя они, в общем-то, не будут шокированы русским обсценным от подростка.

— Забодали, — уже спокойней говорю я, — С полудня одна за другой… и всё-то им интересно, всё-то им пощупать надо, с места на место переложить!

— Переложить, блять⁈ — вспыхнул он, сжав кулаки и делая шаг вперёд с таким напором, что попятился невольно. С яростью посмотрев на меня, он замолчал, тяжело дыша.

— Гости у них, блять… — клокочущее сказал и тут же заорал:

— Почему без спецодежды⁉ Я сколько раз говорил: пришёл на работу, одень спецовку! Здесь, блять, ГУМ, и если комиссия…

— Саня, да ты…. — начала было тётка, ошарашенная таким напором не меньше моего.

— Где, блять, спецовка⁈ — не слушает её бригадир.

— Я… это, на дебаркадере, кажется… — пячусь от него, — сейчас принесу!

Опалив меня взглядом, в котором читались вечные муки, он пошёл, почти побежал, к выходу, а я поспешил за ним.

— Ну, где⁈ — дойдя до дебаркадера, спросил он, резко повернувшись ко мне.

— Здесь… должна быть, — мямлю я, отступая на несколько шагов, — оставлял…

Я уже всё понял, но никак не могу поверить, что этот весёлый и жёсткий мужик, такой классный и справедливый, и есть та самая сука…

— Где⁉

— А… вон, — нахожу наконец спецовку, — мужики, наверное, переложили!

Схватив её, он смотрит на меня бешеным взглядом, замерев, а потом начинает орать что-то про малолетних пиздюков, которые не ценят…

—… и по карманам ещё надо проверить! — с этими словами он и в самом деле начинает шарить по моим карманам, и, не найдя искомого, приходит в бешенство, швыряя куртку мне в лицо.

— Вон!

[i] Деньги за трудодни в колхозах начали выдавать с 1959 года, а сами трудодни отменили только в 1966 г. Но поначалу это всё было скорее на бумаге, и деньги даже если выдавали на руки, то очень небольшие, можно сказать — символические. В основном давали «натурой», то есть комбикормом для поросят и так далее.

[ii] ГГ ошибается — статья о валютных спекуляциях была одной из тех, за которую в СССР давали реальные сроки несовершеннолетним. Да и сумма, по тем временам, считалась достаточно крупной, чтобы спускать дело на тормозах.

ПЫ. СЫ. Если я ошибаюсь, поправьте меня.

Водитель ловко подкатил к самому подъезду и остановился, не глуша тихо работающий двигатель. Сразу, не дожидаясь команды, откидываю борт, придержав его, чтоб не лязгал, и начинаю подавать вещи отцу, уже стоящему на асфальте. Две минуты, и все наши пожитки неопрятной кучей громоздятся у подъезда, а отец, поблагодарив водителя, отпустил его.

— Ой, вы же Савеловы, да? — близоруко щурясь, поинтересовалась у нас полная немолодая женщина с болезненно толстыми, распухшими ногами, вышедшая из подъезда, и на ходу запахивающая на необъятной груди несколько выцветший халат китайского шёлка.

— Да, Антонина Львовна, — закивала мама, улыбаясь очень сладко, — переехали наконец!

— Ой, как хорошо-то! — заулыбалась в ответ женщина, — Ну давайте, что ли, я вещи посторожу! Помочь, уж извините, ничем пока больше не могу, не с моими ногами.

— Спасибо! — отозвалась мама, прижав руки к груди и немножко, на мой взгляд, переигрывая в сценке «Первое впечатление, произведённое на соседей», — Это очень кстати!

— Миша, познакомься! — представила она меня, — Это Антонина Львовна, наша соседка!

Раскланиваясь, сообщаю, что мне очень, ну просто невообразимо приятно…

— Антонина Львовна сейчас на пенсии, а раньше в музыкальном училище преподавала, — закончила представление мама, поглядев на меня не без толики гордости.

— Ого… — и это ого разом относится и к Антонине Львовне, и к маме, которая в этих безумных схемах размена смогла учесть не только квадратные метры и расстояние до школы, но и профессию, и кажется — национальность наших новых соседей.

Последнее — не то чтобы сплошной цимес, но именно сейчас, когда политика страны носит несколько антисемитский характер, в том числе и внутри самого государства, евреи, ощутив дух гонений, отреагировали привычным, выстраданным способом, сплотившись.

Это, в общем-то, достаточно интересный момент, поскольку, как по моим наблюдениям, так и по рассказам хоть родителей, хоть Горовицев, большая часть моих соплеменников, к этому моменту евреями оставалась скорее по паспорту, растворяясь в коллективной общности советского народа. Не без национальных особенностей, разумеется, но и не цепляясь за давно, казалось бы, устаревшие национальные традиции, становясь просто гражданами СССР.

Но волна антисемитизма, запущенная властями страны второй раз за два десятилетия, вынудила евреев вспомнить, что они, собственно, евреи…

… хотят они этого, или нет!

— Савеловы? — сухонькая старушка, с прищуром поглядев на нас в пенсне, и получив подтверждение, посторонилась, пропуская нас в квартиру. Высохшая, маленькая, она держится так уверенно, властно и с таким достоинством, что можно нисколько не сомневаться, что дама успела до Революции закончить как минимум гимназию, а вернее всего, и Бестужевские курсы. Да и биография у неё, полагаю, такая, по которой можно написать пару-тройку романов из тех, что увлекательно читать, но примерять на себя судьбы героев можно только с внутренней дрожью и мыслями «не дай Бог!»

В квартире всего три комнаты, в одной из которых в одиночестве проживает дама из «бывших», а в другой — Антонина Львовна с супругом, мизантропического вида толстым стариком, преисполненным отвращением ко всему миру разом, но впрочем, вполне вежливым, хотя и сквозь зубы. Ну а третью, соответственно, заняли мы!