Комната больше нашей прежней на одиннадцать метров, потолки заметно ниже, и, хотя ремонт безусловно требуется, запущенности, в том числе санитарной, не ощущается. На старых, выцветших обоях, не видно следов от клопов, а таракана я видел пока одного-единственного, и такого, знаете ли… робкого.
Обмен наш, по большому счёту, «шило на мыло», а быть может, и не в нашу пользу — так, по крайней мере, считает мама.
С одной стороны — метраж и приличные, интеллигентные соседи, притом всего трое. Это ценится, и при разменах, насколько я успел понять, учитываются не только метры, но и соседи, притом проживающие не только в соседних комнатах, но и даже в квартирах.
А с другой — коммунальный АдЪ из семи комнат, двадцати с гаком проживающих людей и принципиальное отсутствие горячей воды…
… но ведь и ГУМ, вот он! Вот!
В эпоху дефицита и необходимости доставать всё и вся, это — козырь, притом из старших. Жить рядом с ГУМом, и не обзавестись знакомствами, это ж кем надо быть⁈
Если бы не эта чёртова ситуация, то через годик, а скорее и меньше, мы смогли бы, не торопясь, разменять нашу комнату с большей выгодой, сохранив, в той или иной степени, наработанные за это время связи с торговой мафией.
А ведь есть ещё и сакральный, решительно мне непонятный, но учитываемый в раскладах момент, согласно которому дом в Ветошном переулке — самый близкий к Кремлю жилой дом! Что это даёт, и даёт ли вообще, я не понял, но очевидно, что-то в этом есть… по крайней мере, для части граждан.
Жилой фонд в СССР в страшном дефиците, если это мало-мальски приличный город, а не занюханный добывающий северный посёлок, состоящий исключительно из бараков, построенных ещё до войны. А уж в Москве, в самом центре Столицы, без внимания не останётся даже чердак, если есть возможность прописаться в нём.
Но это, как правило, длинные и сложные схемы с перекрёстными обменами, доплатами и осторожными проверками всего и вся. Народ интригует, пишёт письма Куда Следует, выбивает положенное, фиктивно вступает в браки и всячески дискредитирует светлый образ Советского Человека несоветским поведением.
Нам же пришлось выбирать из того, что есть здесь и сейчас, и я считаю, что это вполне достойный вариант, а с учётом срочности и подавно. Благо, мама начала подыскивать варианты для обмена едва ли не в первый день, как мы въехали в эту «Воронью слободку».
Мне, по крайней мере пока, здесь нравится намного больше, чем в прежней квартире, ну а сакральные возможности близости ГУМа и добычи всяких дефицитов, вроде мохера и колбасы я не могу понять и принять в должной мере в силу то ли возраста и пола, то ли (что вернее), в силу иного взгляда на жизнь.
— Всё, дальше без меня! — отец торопливо клюнул в щёку супругу, подмигнул мне, и, чуть помедлив, добавил:
— Приду, наверное, поздно. Ну всё!
Он ссыпался по лестнице, спеша вернуться на работу. По тому, как напряглась мама, как чуть заторможено кивнула ему, отпуская, я понял, что дело, наверное, не в работе и не в посиделках в пивной — после.
Собственно, не ново. Отец сейчас пытается выяснить — что же, собственно, это было такое⁈ С учётом его биографии, шансы у него есть, а если не получиться ничего узнать, это ведь тоже — информация…
Понятно, что очень вряд ли получится узнать какие-то подробности, но даже по косвенным данным, задавая вполне простые вопросы мужикам в пивной, можно понять как минимум, кто именно курирует дядю Сашу. А они, в ГУМе, все под кем-то! Без исключений.
Нельзя даже уверенно сказать, что главенствует именно КГБ, потому что оставить ГУМ без внимания милиция просто не может! По определению.
А партийные и околопартийные товарищи из всевозможных Комиссий и Комитетов, названия которых ничего не скажут рядовому гражданину, но обладающие притом вполне серьёзными полномочиями и возможностями? Имя им — Легион!
Но даже внутри одного, казалось бы, ведомства, имеются свои отделы, разногласия и противоборствующие команды, которые ведут игры, малопонятные посторонним. Вербовки, шантаж, подставы… и по итогам кто-то из людей в погонах получает повышение или выговор, а кто-то, из числа гражданских, сломанную жизнь.
Всё это — в государственных интересах, разумеется! А точнее — в интересах лиц, считающих, что они представляют интересы государства, что они и есть — Государство.
… но я старательно делаю вид, что ничего не понимаю. Родители у меня и без того на нервах, и если они считают нужным «не впутывать» меня в эти игры (что, по моему мнению, поздно), если им так проще — пусть. По крайней мере — пока.
— Приличные люди жили, — переводя тему, несколько нервно констатировала мама, обозревая доставшуюся нам комнату, и я не смог не согласиться с ней. Переезжая, оставить после себя не натоптанные полы и залежи тараканов, годами мумифицировавшихся за комодом, а чистую комнату, это дорогого стоит!
— Всё-таки надо полы вымыть, — пробормотала мама, и я, хмыкнув, не стал спорить. Я бы, собственно, поступил точно так же…
Это и первое впечатление на соседей произвести, и, наверное, некий сакральный момент. Замыть следы соседей, обозначить себя хозяином жилища, и ну и так… Когда ползаешь с тряпкой, сразу видно, где нужно подкрасить, где подбить, а где — заменить половицу…
… ну и с учётом ситуации — просто успокоиться.
Сделав уборку и расставив все вещи, мама принялась наводить уют и хлопотать по хозяйству. Все эти женские мелочи, которые большинству мужчин не просто не понятны, но и, пожалуй, просто не придут в голову, но именно эти мелочи и делают жизнь уютней.
Мама этим женским искусством владеет в совершенстве. В посёлке я не вполне это осознавал, и лишь заходя к соседям и друзьям удивлялся — как же так, обстановка, в общем, мало чем отличается от нашей, но как-то всё неинтересно, серо, и иногда — помойно.
В условиях вечного дефицита, серой поселковой действительности, бараков и понимания, что ты здесь ненадолго, что ты временщик, перекати поле, приехавший на год-два, чтобы потом уехать куда-нибудь ещё, сознание деформируется.
У всех немного по-разному, но есть и общее, прежде всего — острый синдром отложенной жизни[i], что можно диагностировать у абсолютного большинства[ii]. Это там, на «материке», он будет жить нормально и интересно, а здесь — ватник, кирзовые сапоги и залежи грязи под кроватью, потому как даже она, кровать, всё равно не твоя, а потому не всё ли равно⁈
Пошатавшись по квартире вслед за мамой и заскучав, я засобирался на улицу.
— Купить чего надо? — интересуюсь, положив в карман авоську.
— Сама! — отмахнулась мама, — Мне по магазинам самой пробежаться надо, с продавцами поговорить, посмотреть.
— Ла-адно… — протянул я, уже собираясь выходить, но тут из комнаты Брониславы Георгиевны вышла, мявкнув, шикарная трёхцветная кошка, и я, растаяв, тут же присел на корточки, начав подманивать её.
— Киса-а… кс-кс-кс… иди сюда… а кто это у нас такая хорошая? — наглаживаю её, — Красавица, да? Красавица…
— Панна, — любезно сообщила мне Бронислава Георгиевна, вышедшая из комнаты и наблюдающая за мной, держа чуть на отлёте тлеющую папиросу, вставленную в длинный мундштук, — её Панна зовут.
— Панна, да? — осторожно наглаживаю кошку, бодающую меня головой, — Прекрасная панёнка, да? Красавица…
Кошка, боднув меня напоследок головой, величаво удалилась в сторону кухни, ну а я, улыбнувшись её владелице, вышел-таки на улицу, не зная, чем себя занять. Гулять одному как-то не особо… да и вообще, настроения нет.
Да и откуда бы ему, настроению, взяться? Так, выдохнули… ничего ещё не закончилось, и ничего, собственно, непонятно. Можно сделать какие-то предварительные выводы, но всё это пока зыбко и неверно.
— Миша⁈ — издали обрадовалась мне Таня, возвращающаяся, наверное, из школы, — Вы сюда переехали? Здорово! Соседями будем! В этом доме, да? А мы в соседнем! Во-он в том подъезде!
