Я же, проводив её взглядом, хотело было сплюнуть, но знаете, передумал. Советские реалии, они такие… можно и по губам получить от проходящего взрослого! От греха и от подобных дам, передислоцировался во дворы.

— О! Здоров! — начались ручканья с подошедшими приятелями и знакомыми, добрую половину которых я смогу опознать только в декорациях этого двора, — Мы в футбол…

— Пас! — резко отказался я, сожалеюще глядя на изрядно отбуцканный мяч, покрытый сеточками морщин и шрамов, и имеющий вид заслуженного футбольного ветерана, — К двенадцати дома как штык, и…

С отвращением оттягиваю ворот рубахи, расстёгивая-таки верхнюю пуговицу.

—… заинструктирован — вот!

Пришлёпываю себя по макушке, показывая степень, и лица приятелей становятся понимающе-сочувственными.

— Гости? — безнадёжным тоном осведомляется один из ребят.

— Они самые… — моему вздоху позавидует любой театральный актёр старой школы, — целая череда! И матушка…

Вздыхаю прерывисто, и опять хочу — закурить… Давлю в себе это желание, потому как одно дело за компанию под настроение, и другое — вот так вот, при каждом стрессе курить или выпивать. Неправильный рефлекс выработается, я так думаю.

— О-о… ну так хоть посиди, — с сочувствием предлагают мне парни, — А может, хоть судить будешь?

— Да ну! — отмахиваюсь безнадёжно, — Я ж быстро в азарт войду, бегать стану по полю, орать… Нет!

Усевшись рядом с девчонками, которые, в виду возраста и неинтересности, не особо отвлекают, получил порцию семечек, и стал, щёлкая их пальцами, закидывать по одной в рот, расплачиваясь за них киванием и редкими «ага», «да ну?» и «а она?», глядя на игру. Девочкам этого хватает, так что слыву я чутким и учтивым кавалером, понимающим женщин, как никто другой.

—… вне игры! — разворачивается тем временем на поле, — Да я говорю — вне игры было!

— Руки! Руки убрал! Взял моду — чуть что не так, за грудки! — летит над двором ломающийся басок, срывающийся чуть ли не фальцет. И (куда ж без этого!) пиханье, толканье, хватанье за грудки, шум, крики… Здесь, без шуток (!), иногда проще забить гол, чем доказать, что он — был!

Вздыхаю… никогда не был фанатом футбола, предпочитая играть, а не смотреть. А здесь, за неимением особых развлечений, погрузился в этот мир заметно больше, чем раньше. Ну и эмоции, да… когда сам играешь, или хотя бы за игрой знакомых наблюдаешь, это азарт!

— А может… — остановившись рядом, начал было встрепанный парнишка с наливающимся под глазом свежим фингалом.

— Нет! И не проси! — отказываюсь резко, — С мамой ссориться не хочу и не буду!

— Чёрт! У нас сейчас не вратарь, а дырка! — с досадой сказал он, глядя на меня щенячьими глазами. Видя, что это не подействовало, он в сердцах пнул подвернувшийся камушек и убежал.

Я тоже вздохнул… мне тоже хочется — туда. Как футболист я вполне универсален, и к слову, неплох! Но ценят меня не за мастерство нападающего или полузащитника, а прежде всего за то, что я соглашаюсь встать на ворота.

Побуцкать по мячу, побегать, это все хотят! А стоять на воротах, и не потому, что самый толстый или вовсе не годен на другие позиции, но и качественно, могут, а тем более хотят, немногие!

Я, собственно, тоже предпочёл бы побегать… и бегаю иногда, и вполне результативно! Другое дело, что ценят меня именно как вратаря, и именно это помогает вливаться в дворовые компании «На раз», без лишних конфликтов, сразу обзаводясь десятками приятелей, готовых, если вдруг что, вступиться и помочь.

— Ладно, пойду, — сообщаю девочкам, чувствуя, как футбольный азарт начинает овладевать мной, — пройдусь!

Лучше я, в самом деле, просто по городу пошатаюсь, или вон… в метро прокачусь! Там прохладно, не вспотею…

—… как интересно! — качает пергидролевой головой одна из «девочек», заняв массивной жопой всё пространство кресла, — И что, вот так… сами?

Полные её руки в складочках лежат на подлокотниках, оставляя жирные пятна. Лицо полное, тоже складчатое. Но самоуверенности и неотразимости в собственной красоте — не занимать!

Вон как отцу улыбается… то причёску без нужды поправит, то отворот блузки. А сама-то… не то престарелый шарпей, не то, из-за переизбытка макияжа, клоун в деменции!

— Да, да… — мама, старательно не замечая заигрывания «подруги» с супругом, кивает, как заведённая, — сын предложил! А потом они вдвоём с Ваней долго что-то с чертежами мудрили, спорили. А сколько вариантов придумали!

Отец, сидя рядом с ней, еле заметно улыбается и чуть пожимает плечами — он тоже заинструктирован.

— Да вы кушайте, кушайте! — спохватывается мама, подвигая гостьям тарелочку с закусками, — Я сейчас ещё чаю поставлю!

— Как интересно… — подаёт голос вторая, не столь монументальная, но заметно более пергидролевая Евдокия Николаевна, говоря уже о закусках.

— Понравилось? — радуется мама признанию кулинарных талантов, — Я вам запишу рецепт!

— Да, и мне! — решительно говорит третья, «просто Таня», пытающаяся этим «просто» подчеркнуть, что она самая молодая в этой компании, — Знаешь, Людочка, ты лучше нам листочки и карандаши дай, и продиктуй!

—… двести граммов сыра потереть, — записывается рецепт, и никто не спрашивает даже, какой, и так всем ясно — какой в магазине есть!

— А это, значит, вот так? — стол разбирается и снова собирается, и так несколько раз.

—… как интересно!

— Ой, — вздыхает монументальная Евгения Петровна, поджимая губы, — а мой-то — ни ума, ни фантазии… только выпить всегда рад! Нет бы придумать чего дельного!

— Нация такая, — роняет Евдокия Николаевна с таким видом, что я и не понимаю — обижаться или гордиться? Что это вообще такое? Пример положительной дискриминации⁈

—… а это, значит, шкаф? — озвучивает «просто Таня», ну или в моём случае «тётя Таня», очевидное, заходя под мою кровать и без нужды пригибая голову. Не спрашивая, весьма бесцеремонно, она пробует отрывать дверцы шкафа и полки, а затем, сев за письменный стол, делает то же самое.

—… нет, ну это голову надо иметь! — слышу монументальную Евгению Петровну, — Ну и руки, понятно!

Кошусь туда, замечая, как дама, взяв отца за руку, гладит его ладонь. Ну это уже вообще, ни в какие ворота…

—… да, конечно! Мишенька придёт, всё замеряет, посмотрит своими глазами…

Мама очень ловко оттеснила даму от супруга, переведя разговор на меня, и, не то чтобы внезапно…

… но оказалось, что я — рад (очень рад!) буду придти к ним, и замерить, прикинуть… чтобы потом, сперва вместе с отцом, а потом и все вместе, придумать, а может быть, и сделать мебель для такой замечательной Евгении Петровны!

Ушли они только затемно, и, закрыв за ними наконец дверь, я выдохнул облегчённо.

— Это было… — я замолк, подбирая слова, но так и не смог — без мата…

Начали наводить порядок после гостей, приводя жильё из состояния парадного в жилое. Достав спецовку и вешая её на крючок, чтобы не забыть завтра, наткнулся в кармане на пачку, как мне показалось сперва — папирос.

Даже испугаться успел, по старой памяти! А достав, понял, что лучше бы, действительно, это папиросы были…

— Это что, Миша… — схватилась за сердце мама, — доллары⁈

Она медленно опустилась в кресло, и в глазах у неё заплескалась паника, отсветы фар «Воронка» и тяжёлая, расстрельная статья за спекуляцию валютой.

— Они… — сдавленно сказал отец, быстро развернув тугой свёрток, стянутый обычной резинкой из-под бигуди, и пересчитывая, — двести пятьдесят пять долларов.

Сдавленно, но очень эмоционально выругавшись на идише, он замер, сжимая в побелевшем кулаке доллары, которые в реалиях СССР не деньги, а статья! Мне, несовершеннолетнему, не привлекавшемуся подростку, вряд ли дадут реальный срок[ii], но…

… неприятностей будет много.

Поступление в университет, и без того очень проблемное для меня, с учётом национальности и государственного жидоедства, с таким бэкграундом не светит в принципе. Наверное, не только в ВУЗ, но и в более-менее приличный техникум не возьмут.