— Это Хелен из больницы. Я хочу сообщить вам, что в состоянии сестры Хэрроу наметился поворот к лучшему.

— О, спасибо, Хелен, за хорошие новости. Слушайте, вы не передадите кое-что моему мужу? Я не хочу беспокоить его, но если я ему понадоблюсь, то я — в Хэрроугейте.

15 сентября 1899

Эли стояла на верхнем балконе и смотрела на долину. Холодный воздух ранней осени сковал ветки деревьев во фруктовом саду. Горные свиристели все еще сновали в поисках пищи, но скоро все они должны были улететь. Рябины, ясени и тамариск начали опадать, а на низких склонах холмов между мрачными соснами там и сям алели клены. Красноголовка присела на мгновение на ближайшую ветку, а где-то на вершине холма залаял койот. Воздух в долине похрустывал. Пороги шумели, казалось, совсем близко.

Звук легких шагов заставил Элисон обернуться.

— О, ты оделась! — воскликнула она, глядя на прогулочный костюм матери. Глаза ее скользнули по плоской шляпе, которую та держала в руке. Элисон открыла от удивления рот. — Ты уходишь? — Мама никогда никуда не уходила. Никогда. На памяти Элисон нога матери никогда не ступала за порог их крыла. Ни разу.

— Только в основной дом, дорогая. Больше — никуда.

— Но я пойду с тобой?

— Нет, пожалуйста, останься здесь. Элисон начала было протестовать, но Джинкс успокаивающе похлопала ее по плечу.

— Слушай, дорогая, все точно так, как ты говорила: твой дядя Карр делает в компании такие вещи, которые… ну, не правильные, вот и все.

Глаза Эли блуждали по городу, горам и долине — уже совсем не такой уродливой теперь, когда быстрорастущий орегонский дуб заменил собою вырубленные деревья.

— Дядя Карр погубил не только наш бизнес, но еще и горы.

Джинкс облизала губы.

— Сегодня — всего лишь через несколько минут — в главном здании будет собрание…

— Я видела, как приехали два экипажа.

— В одном, должно быть, был твой кузен Олли. А кто был во втором — не знаю.

— И сколько людей придет?

— Не знаю. Собрание — для директоров компании.

— А ты директор, мама?

— Так мне сказали.

— Как же получилось, что ты ни разу раньше не ходила на них?

Джинкс улыбнулась и потрепала Эли по руке.

— У меня ведь не было взрослой дочери, чтобы напоминать мне о моих обязанностях.

— Меня?

— Угу, тебя.

— А что ты будешь делать на собрании, мама?

— Скажу твоему дяде Карру, что мы умываем руки. Продаем наш пай — но не ему.

— О, здорово. Я тоже хочу пойти, ведь я директор — у меня же есть пай.

— Ты еще не можешь голосовать, дорогая. Я контролирую твои два процента, пока ты несовершеннолетняя.

— Два процента — как-то не очень звучит, правда?

— О, но это очень много! Два процента от папиной компании представляют собой кучу денег! — Джинкс пришпилила шляпку к вьющимся рыжим волосам. — Я хорошо выгляжу?

— Ты просто красавица, мама, и всегда хорошо выглядишь. Джинкс рассмеялась.

— О, спасибо, дорогая. — Она наклонилась, чтобы поцеловать дочь.

— Ты надолго?

— Нет, должно быть, на полчаса, не больше.

— Ты откроешь дверь и пройдешь через дом? — спросила Эдисон с надеждой. Она никогда не видела того, что лежало за двойными дверьми.

— Нет, эти двери не отпираются, ты же знаешь. Я пройду через веранду и двор. Это всего лишь два шага.

— Покажи ему сама знаешь что, мама.

— Элисон Хэрроу! Где, скажи, пожалуйста, слышала ты это выражение? Твой дядя Киф когда-нибудь…

— Я прочитала его в газете, мама. А что оно означает?

— Неважно, — сказала Джинкс, смеясь, — скоро увидимся.

Эли перегнулась через перила и помахала матери. Солнце превратило яркие мамины волосы в горящий костер. Джинкс посмотрела наверх и улыбнулась, помахав Элисон. «Она такая красивая, — подумала Эли, — и стала еще красивей после приезда дяди Кифа».

Она надеялась на то, что мама действительно покажет дяде Карру, где раки зимуют.

Она не помнила, чтоб когда-нибудь встречалась с дядей Карром, но знала, что он бы ей не понравился.

Эли взяла журнал и приготовилась к ожиданию. Раньше она никогда не бывала совершенно одна, и одиночество приятно взволновало ее. Несмотря на то что мама была совсем рядом — в основном доме, — оставшись одна, Эли почувствовала себя совсем взрослой.

Где-то вдалеке она услышала, как по долине с ревом едет поезд, пронзительно и настойчиво свистя. Облако черного дыма медленно продвигалось вдоль Десятой улицы, ниже больницы, к станции. Иногда поезд не останавливался, но сегодня — остановился. Эли рассеянно отметила, что кто-то, должно быть, либо сел, либо сошел с него.

Немного потеплело. Эли открыла журнал и стала читать. Она услышала, как звонит телефон, и пошла было к нему, но поняла, что дойдет до него только тогда, когда он перестанет звонить.

Поздняя муха зажужжала под ее носом, и она отмахнулась.

Эли не знала, сколько времени прошло перед тем, как до нее донесся странный звук — рычание и хруст — и злой мужской голос: «Убирайтесь, паршивые псы!» Послышался вой. Хлопнула дверь. Элисон подождала, сердце ее учащенно забилось. Происходило что-то странное. Потом из-за угла дома показался пес, голодный и свирепый.

Эли наклонилась, совершенно ошарашенная увиденным. Псов никогда не выпускали днем! Как будто почувствовав ее испуг, черный доберман остановился и посмотрел вверх. Он открыл огромную пасть, язык его вывалился наружу, а слюна потекла на бурую траву. О, мама! — в неистовстве подумала Элисон. Как же мама придет теперь домой?!

15 сентября 1899

День был великолепным. Джинкс шла по побуревшей траве к мощеной дороге, ведущей к главному входу. Осенний воздух, хрустящий и прохладный, был и тем же, что она вдыхала, сидя на веранде башен, и одновременно совсем другим, сладким и чистым, как свежевзбитое масло.

Ей захотелось снять шляпку и высвободить волосы, поднять юбки и побежать по полю, как она делала это с Райлем. Как хорошо было им вместе! Но она не хотела сегодня думать о Райле. Сегодня было не время для сожалений и горечи по поводу потерянной любви.

Она подняла было руку к дверному звонку, но уронила ее и повернула ручку двери. В конце концов, это и ее дом.

Огромный холл в три этажа выглядел почти так же, как и раньше. Яркий солнечный свет струился из окон на стены, облицованные английским дубом. Гостиная лесопромышленного короля Северо-Запада была отделана тщательно отполированным деревом, подчеркивавшим величие и воздававшим хвалу хозяину. Куполообразный потолок, отделанный красным деревом, контрастировал с сосной и ценными породами деревьев Южной Америки. Теперь в холле было жарко, стоял какой-то затхлый запах спертого воздуха. С потолка струился свет, который давали сотни электрических лампочек, а в камине горел огромный костер, жар которого только усугублял чудовищную жару, стоявшую в комнате.

Карр был почти полностью скрыт за огромным письменным столом с золотыми инкрустациями, стоявшим на возвышении сбоку от очага. Стол Митча Хэрроу давал Карру возможность ощущать себя монархом, снисходительно глядящим со своего трона на подданных своего маленького королевства. Даже издалека Джинкс был виден дьявольский блеск в желтых глазах Карра.

Поодаль от очага за длинным столом сидел кузен Олли, перед ним были разложены документы. Прикрывая одной рукой рот, чтоб приглушить кашель, другой он писал какие-то бумаги.

Почти подойдя к письменному столу, Джинкс заметила, что третий стул тоже занят. Она не сразу распознала в сидящем Пенфилда, их бывшего дворецкого. Пенфилд очень похудел и облысел.

Он посмотрел вверх и просиял.

— Мисс Джинкс, — воскликнул он, и его стариковский голос задрожал от радости.

— Здравствуйте, Пенфилд. — Она взяла его руки в свои.

— Как приятно видеть вас снова. Не успели они сказать еще и полслова, как раздался скрипучий голос Карра: