Место, которое Карр выбрал для кладбища, было намного ниже сада, на опушке леса, где Киф провел в детстве столько времени. Эдит была похоронена не здесь, а в отдельном склепе где-то в лесу. Киф не был на похоронах Эдит и никогда не видел ее одинокой могилы.

Сквозь могильные камни пробивались сорняки, и низкая кованая ограда почти не была видна в их зарослях. Стоя около черной витой решетки, Киф почувствовал, как в нем поднимается неудержимая ненависть к брату. Здесь, в царстве сорняков, лежали его родители. «Я не могу вот так прийти к ним», — подумал он. Он резко повернулся и ринулся в лес. Ослепленный гневом, не видя ничего перед собой, брел Киф по лесу. Напрасно он уговаривал себя: «Ты же врач! Должен уметь контролировать свои эмоции!» Но это было смешно — как будто быть врачом и уметь владеть своими эмоциями было одно и то же — что общего, черт возьми, было в этих вещах?

Внезапно он остановился. Впереди, за поворотом хорошо протоптанной тропы, стояло одинокое дерево. Киф пошел было дальше, но вдруг увидел, что там, под тополем, что-то блестит в солнечном свете. Огромный отполированный камень, как могильная плита, лежал на земле. Он подошел ближе. О Боже, это и в самом деле была могильная плита — могила Эдит. Он сел на мох, прислонившись спиной к тополю. Все вокруг было тихо, листья на дереве — недвижимы. Кругом царили сухость, покой и вялость.

В первый раз Киф вытащил правду на свет Божий и заставил себя взглянуть ей в глаза. Карр убил своего отца и попутно — еще и мать с сестрой. Он хотел убить только отца, но убил их всех. И все же Киф не мог доказать это. Убийство — это нечто, о чем читаешь в книгах или в газетах. Убийство не случается с тем, кого знаешь, и уж конечно же, не случается в твоей собственной семье. Неужели сейчас уже слишком поздно что-нибудь с этим сделать? Может ли Киф сейчас обратиться к властям? «Конечно, я могу сделать это, — с горечью подумал Киф. — И выставить себя посмешищем! И лишиться возможности работать в маминой больнице!» Никто не поверит ему. Или поверят, но ничего не смогут сделать. Слишком могущественным стал Карр, слишком всесильным. Такая сильная боль и ненависть пронзили его, что он затрясся, не в силах совладать с ними. «Я погублю свою жизнь, если позволю этой навязчивой идее овладеть собой, — подумал Киф. — Она может превратить и превратит меня в человека, пронизанного горечью, в человека, неспособного познать счастье. Вот о чем говорила тогда Джинкс, когда пыталась объяснить мне, что сильные эмоции способны перевернуть человеческую жизнь. Нет, — подумал Киф. — Карра настигнет кара Божья. Я должен верить в это, и я в это верю».

Киф прислонился к дереву, глубоко вдыхая свежий деревенский воздух и прислушиваясь к звукам лета. Вдалеке раздавался грохот порогов Гремучей. Над головой заливался дрозд. Киф поднял голову, чтоб посмотреть на птицу. Он улыбнулся. Не обращая внимания на свои летние брюки и скользкие подошвы, цепляясь за веки, он вскарабкался на верхушку дерева. Не так уж плохо для такого старого женатика, как он Только сидя на дереве, услышал Киф звук подъезжающего экипажа и медленные запинающиеся шаги «О Боже, — подумал он, — хорошо же я буду выглядеть, если меня застанут сидящим на дереве подобно петуху на насесте!» Он спрятался за толстым стволом дерева и увидел своего брата.

Вид у Карра был изнуренный, его едва можно было узнать. Он опирался на две трости, белое лицо его было искажено напряжением, с которым он пытался контролировать свои непослушные ноги. Когда Карр опустился на мраморную скамейку, стоящую возле могилы, в Кифе заговорил профессиональный медик. «Карр не пьян, — подумал он, — но безнадежно болен. Что с ним — хорея? Пляска Святого Витта? Нет, Карр находится на третьей стадии сифилиса!»

Перед глазами Кифа пронеслись картины того давнего лета, когда волосы его брата выпадали целыми клочьями, а на теле появились ужасные болячки, которые он тщательно прятал В то лето Карр заболел сифилисом Когда Карр снова исчез в лесу, Киф быстро слез с дерева и направил свои стопы к маленькому кладбищу, где лежали его родители. В высоких сорняках он встал на колени и положил ладони на нагретые солнцем плиты. Глаза его были сухими, а сердце болело.

Август 1899

В воскресенье днем у Кифа были неотложные дела в больнице, и Бетс пошла в Хэрроугейт одна. Они с Элисон и Джинкс сидели в гостиной, когда вдруг зазвонил телефон. Джинкс нервно вскочила, а Бетс осталась сидеть в недоумении от того, кто бы мог заставить ее невестку так нервничать. Эли дернула Бетс за рукав.

— Вот они, смотри. — Она открыла последний номер «Уорлд мэгэзин», там, где были помещены новые фотографии Толмэна. — Вот та, о которой я тебе говорила, — сказала она. — Они принадлежат к некоей антиамериканской группировке в Китае.

— Одну минутку, Эли. — Бетс наблюдала за тем, как Джинкс пересекает комнату и берет трубку. Лицо Джинкс побледнело. Она выслушала, затем произнесла несколько тихих слов. Бетс, стараясь расслышать что-либо за болтовней Элисон, уловила что-то вроде «вызвать полицию». Потом Джинкс бросила трубку и дрожащими пальцами разгладила юбку.

Бетс положила руку на плечо Эли.

— Что-нибудь не так, Джинкс?

— Нет, всего лишь глупый звонок. Элисон подняла голову.

— Это опять та женщина, мама?

— Да, дорогая. — Она нервно рассмеялась. — Этот телефон не звонил целую вечность до вашего приезда. А теперь так неожиданно…

— Ты расстроена, Джинкс. Кто она и чего хочет?

— Если не возражаешь, я бы лучше не стала говорить на эту тему. Она всего лишь неприятная женщина.

— Однажды мама из-за нее плакала, — сказала Эдисон.

Джинкс вспыхнула.

— Мы, несомненно, можем найти более приятную тему для разговора. Дорогая, сбегай, пожалуйста, наверх и принеси новый дамский журнал! Там есть одно платье, которое, как я думаю, могло бы тебе понравиться. Посмотрим, что скажет о нем твоя тетя Бетс.

Эли послушно пошла к двери.

— Еще чаю? — спросила Джинкс. Бетс покачала головой.

— А чем сейчас занимается Киф? Он обычно находит для меня несколько минут, но с прошлого воскресенья я его ни разу не видела.

Джинкс умышленно поменяла тему разговора, но Бетс даже обрадовалась такому повороту в их беседе, потому что ей хотелось обсудить кое-что о Кифе в отсутствие Эли.

— Я сейчас не очень-то знаю, как у него идут дела, — сказала она. — Он теперь все время что-то ищет в книгах. Наверное, какой-то новый больной озадачил его, но когда я спросила его об этом, он мне чуть голову не оторвал.

— Мой братишка все воспринимает слишком близко к сердцу. Он всегда таким был.

— Да, он очень беспокоится о людях, — согласилась Бетс, прихлебывая чай. — Но обычно Киф рассказывает мне обо всем. О нет, он не упоминает имен, но говорит о наиболее интересных больных.

— Но не на этот раз?

— На этот раз он не сказал ни слова.

— С тех пор, как вы побывали здесь в прошлое воскресенье? Ты ведь не думаешь, что я сказала что-то?

Бетс поставила чашку и нахмурилась.

— Вообще говоря, это началось на следующий день после того, как мы были здесь — в понедельник. Он ездил возложить цветы на семейные могилы.

— Киф взял цветы? Бетс кивнула.

— И в тот вечер он был необычно притихшим. Помню, он плохо ел и поздно лег.

— Киф такой чувствительный. Должно быть, поездка на кладбище так расстроила его.

— Но расстройство не усадило бы его за конспекты.

— Мама, — закричала сверху Элисон, — мама! Не могу найти журнал!

Джинкс с шутливым отчаянием покачала головой.

— Боже, я и не представляла себе, какие ужасные манеры у моей дочери. Я сейчас вернусь. — И она быстро вышла из комнаты.

— Мама!

— Тише, дорогая. Тебя через озеро слышно.

Бетс встала и подошла к длинным окнам. За изгородью лежало широкое поле травы, испещренное солнечными бликами. Рядом с ней зазвонил телефон. Она машинально сняла трубку. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до телефона.