Как бы там ни было, после моей беседы с Кестлером британская пресса опубликовала очередную серию небылиц обо мне. Выдумка о том, что я подвергся пластической операции, распространилась по всему миру. Мы были еще больше удовлетворены, когда прочли в популярной британской газете сообщения,

что я подвергся не одной пластической операции, а целым четырем. Не больше, не меньше. Когда я вышел из подполья, некоторые журналисты, главным образом американские, спросили меня, какова доля правды во всех этих рассказах. Я ответил: ’’Совершенно верно. Мне были сделаны четыре пластические операции, но непосредственно перед тем, как англичане покинули страну, я сделал пятую операцию, чтобы восстановить свое настоящее лицо.

Я должен попросить прощения у Артура Кестлера за то, что заставил его просидеть со мной в кромешной тьме на протяжении двух часов и выкурить так много сигарет. Я надеюсь, он простит мне это так же, как и наш добрый друг Иван Гринберг*, которого я также принял в темноте и которому пообещал встретиться еще раз при полном свете. Так и случилось.

* Тогда Менахем Бегин, извинившись перед Иваном Гринбергом за то, что заставил его сидеть в кромешной тьме, вспомнил, что сказал Жаботинский, когда они как-то попытались сообщить ему некоторые секретные сведения, касающиеся Иргуна: "Ради Бога, не говорите мне, не говорите мне. То, чего я не знаю, а абсолютно уверен, что не смогу сообщить другим, даже под пыткой!”

В конце 1946 года в Эрец Исраэль прибыл Кларк Болдуэн, американский конгрессмен, чей визит в Великобританию и на Ближний Восток был одобрен президентом Гарри Трумэном. В Великобритании Кларк Болдуэн встретился с Эттли и другими британскими министрами. Кларк Болдуэн, сочувственно отозвавшийся о нашей борьбе, выразил желание встретиться со мной. Опять друзья мои колебались и предлагалось посадить меня за занавес или в темную комнату. На этот раз я восстал, и было решено принять американского политического деятеля в ’’открытом подполье”.

Встреча должна была состояться на квартире Алекса. Конечно, и на эту квартиру могли нагрянуть британские ищейки. После взрыва в отеле ’’Царь Давид”, отряд британских солдат прибыл на квартиру ’’господина Сломницкого”. ’’Господин Сломницкий” вышел навстречу им, одетый в белый передник, держа в руках большой кухонный нож. Перед англичанами стоял добропорядочный, уважаемый семьянин, воспользовавшийся в связи с комендантским часом вынужденным досугом для приготовления чего-то вкусного. Допрос, поэтому, был краток. Алекс сам постарался, чтобы допрос прошел как можно быстрее. ’’Извините меня, джентльмены, — сказал он, — я жарю картошку и боюсь, что она подгорит”. Солдаты решили не мешать доморощенному повару дожаривать картошку и отправились восвояси. Уж, конечно, в этой-то квартире не скрывались террористы. Между тем, в комнате в глубине квартиры на диване спал молодой человек, свалившийся после бессонной ночи. Это был Гидди.

В той же комнате, пропитанной секретами, бедами и радостями подполья, я встретился с Кларком Болдуэном. К моему несчастью, я заболел накануне встречи, и так как американский конгрессмен должен был покинуть страну через день или два, мне пришлось принять его, лежа в постели.

Мистер Болдуэн был очень любезен. Он сообщил нам о своих встречах с британскими государственными деятелями и подчеркнул свое полное понимание нашей борьбы. Он даже провозгласил тост за независимое еврейское государство, которое, по его мнению, должно быть вот-вот провозглашено. Он обратился к нам с вопросом, сможем ли мы на время прекратить наши боевые операции в надежде, что американское правительство предпримет решительные действия для открытия ворот в Эрец Исраэль. Наш ответ был четким и ясным. Однако, поскольку Кларк Болдуэн выступил позднее с публичным заявлением по этому поводу, мы, чтобы избежать недоразумений, были вынуждены опубликовать и наш ответ. Мы писали:

”..Мы сожалеем, что не в состоянии выполнить вашу просьбу. Мы не можем полагаться лишь на обещания, какими бы искренними они ни были. Нашему измученному и страждущему народу нужна конкретная помощь. Если этой помощи нет, то для сыновей нашего народа нет иного выхода, чем постараться помочь самим себе, полагаясь на свои собственные силы.

В этой справедливой борьбе нас поддержат свободолюбивые граждане в вашей великой стране и во всем мире”.

По возвращении в Соединенные Штаты Америки Кларк Болдуэн отправил подробный доклад президенту Трумэну, который вскоре был опубликован. Мы получили из этого доклада настоящий урок конспирации. Кларк Болдуэн писал, что я, стараясь скрыть свое лицо, приклеил бороду и принял его в кровати, чтобы скрыть свой рост. Вообще-то подполье подстегивает любопытство и воображение людей непосвященных. Обыкновенная болезнь считается трюком. Что касается бороды, то она должна быть фальшивой. Я прощаю Кларку Болдуэну его сомнения относительно моей болезни, но не думаю, что прощу ему неуважительное отношение к моей бороде.

Мне привелось встретиться в подполье лишь с немногими журналистами. Только на последних стадиях нашей борьбы я встретился с несколькими корреспондентами. Ричард Маурер был очень сердечен. Он был ранен в результате взрыва в отеле ’’Царь Давид”, и я направил ему письмо в госпиталь, в котором выразил наше глубокое сожаление по поводу его ранения и в котором объяснил, что у нас не было ни малейших намерений причинить страдания ему или кому бы то ни было. Хотя Маурер испытывал сильные боли на протяжении многих месяцев от последствий ранения, он, тем не менее, не роптал на нас. Он не всегда соглашался с нашими действиями, но на него не производила никакого впечатления злопыхательская кампания, направленная против нас. Он одобрял нашу борьбу и не раз писал, что мы были не террористами, а борцами за свободу.

Тернер, корреспондент газеты ’’Нью-Йорк Геральд Трибюн”, проявил исключительное мужество во время взрыва здания газеты ’’Палестайн Пост”. Пренебрегая опасностью, он бросился в дым и пламя, чтобы помочь спасти людей, оказавшихся в ловушке. Когда я впоследствии встретился с ним, он был, по-видимому, не очень-то уверен, что я и был тем человеком, с которым ему обещали интервью. Он не знал толком, как я выгляжу, только видел мою фотографию, имевшуюся в каждом полицейском участке страны. Но, как и многие другие, он представлял меня совсем другим. Увидев меня, он удивленно и разочарованно воскликнул: ”Вы же должны быть очень крупным человеком!”

Я спросил: ”С большими бицепсами и рогами?”

Мы оба рассмеялись. У воображения есть крылья. У действительности же нет рогов.

Писательница Лорна Линдсей всегда проявляла теплые, даже материнские чувства к солдатам Иргуна. Она сама пережила большую личную трагедию. Ее дочь, вступившая в ряды французского Сопротивления, была убита за день до окончания Второй мировой войны. Лорна Линдсей много рассказывала мне о ней. Я говорил ей о моих товарищах. Наше общее чувство скорби сближало нас. Интервью превратилось в дружескую беседу. Я говорил с матерью, которая все понимала.

Дважды, после происшествия с ’’Алталеной”, я встретился с писателем Робертом Сен-Джоном. В своей книге ’’Шалом — означает мир” он подробно описал инцидент с ’’Алталеной” и наши беседы с ним. Я не буду обсуждать здесь достоинства этой книги. Но я должен отметить одно: при чтении его книги я живо почувствовал значение слова ’’сенсационность”. Сен-Джон писал, например, что у входа в мою комнату он наткнулся на двух телохранителей, которые легко могли сойти за эсэсовцев. Спрашивается: какую цель преследуют такие ’’описания”? Я мог объяснить это лишь стремлением к сенсации. Более того, откуда писателю пришла идея приставить к двери моей комнаты двух телохранителей? Сен-Джон ведь не мог видеть их по той простой причине, что, как я уже говорил, у меня их никогда не было. Литература, пытающаяся добиться эффектов, от которых у читателей дыбом встают волосы, часто достигает этого за счет ценной мысли и почти всегда — за счет правды.