Мы напомнили о наших трех ребятах, приговоренных к смертной казни. Гранадос рассказал нам об усилиях, которые он и Фабрегат предпринимали, чтобы расположить комитет ООН в пользу смертников. Я выразил им нашу признательность. Гранадос и Фабрегат заявили, что все сделанное ими вовсе не стоит благодарности, они только исполнили свой человеческий долг. На самом деле, добавили они, мы должны быть благодарны вам за то, что вы предоставили нам возможность приехать в Палестину.
’’Один местный житель сказал нам, — продолжал Гранадос, — что он не сердится на подполье за все те беды, которые причинили ему ваши операции, потому что в результате этого и был, собственно говоря, создан комитет ООН. Мы думаем, что он прав”.
Фабрегат добавил: ”Я был приглашен на прием генералом Макмилланом, но ответил, что не приму его приглашения из-за смертных приговоров, вынесенных вашим ребятам”.
Честный и достойный Фабрегат! Еврейские руководители, в отличие от него, не выказали подобного величия духа.
Появление Йоэля было сигналом об окончании нашей беседы. Мы тепло пожали друг другу руки. Перед уходом Гранадос сказал мне: ’’Скажете ли вы нам, с кем мы имели честь говорить сегодня? Нам бы хотелось быть уверенными, что мы встретились с полномочными представителями Иргуна”.
Он был прав. Мы ничего не сказали Фабрегату и Гранадосу в начале нашей встречи по той простой причине, что предположили, что Йоэль сообщил представителям комитета ООН о моем присутствии на встрече.
Я не видел причины скрывать от Гранадоса и Фабрегата то, что я сообщил судье Сандстрому.
Я ответил Гранадосу: ”Я не могу сообщить вам имена своих коллег. Их подпольные псевдонимы ничего не скажут вам. Мое имя известно, поэтому я не буду скрывать его от вас”.
Мне пришлось узнать за эти годы, до каких размеров подполье разжигало воображение непосвященных. Даже если члены подполья не совершали, собственно говоря, ничего исключительного. Когда я назвал Гранадосу свое имя, он отступил от неожиданности и громко воскликнул: ”Так это вы!”
Я был ошеломлен тоном, которым Гранадос произнес эти слова. Не зная, что ответить, я рассмеялся.
После многочисленных рукопожатий и дружеских излияний Йоэль увел наших гостей.
Глава XXIII. ВСТРЕЧИ ВО ТЬМЕ
В период сотрудничества Еврейского агентства с британскими властями, направленного против Иргун Цваи Леуми, я встретился с Артуром Кестлером. Кестлер, который отдавал все свое свободное время особому роду литературы, которую можно назвать "политической психологией”, прибыл в Эрец Исраэль для изучения событий на месте и сбора материалов для своих книг. Он тотчас же попытался связаться с подпольем, встретился с Фридманом-Еллиным из группы Штерна и настойчиво искал встречи со мною.
В то время я был Исраэлем Сассовером. За нами охотились как британские, так и еврейские ищейки. Мы должны были соблюдать крайнюю осторожность. Мои друзья, естественно, сомневались, следует ли мне, принимая во внимание обстоятельства, встречаться с Кестлером. Нам говорили, что он проводил большую часть своего времени в ’’обществе англичан”. Этой информации было вполне достаточно, чтобы вызвать наши опасения. Не имея никаких дурных намерений, Кестлер, находясь в этом обществе, мог случайно проговориться о чем-нибудь. Поэтому было решено вежливо уведомить Кестлера, что к нашему сожалению, встреча состояться не может. Однако Кестлер не так-то легко отказывался от материала для своей политической психологии. Мне пришлось пойти ему навстречу.
Естественно, что меня меньше беспокоила собственная безопасность. За меня больше беспокоились мои товарищи. Я был заинтересован во встрече с Кестлером. Поэтому я использовал все свое влияние для того, чтобы встреча состоялась. Мои друзья нехотя согласились, но с одним условием: встреча должна происходить в полной темноте. Кестлер не должен был видеть бороду Исраэля Сассовера. Я был не в восторге от этого условия. Разговаривать в темноте далеко не так приятно. Кроме того, зачем обижать Кестлера? Но мои товарищи твердо стояли на своем. Я сдался.
Конечно, хорошо пригласить гостя сесть, но как найти стул в кромешной тьме? Но Авраам и Реувен прекрасно ориентировались в этой обстановке, которую создали сами. Они усадили нас. Итак, разговор начался.
Кестлер сообщил мне, что в ’’дружественных к сионизму британских кругах” благосклонно относились к идее послевоенного переходного периода длительностью лет в десять, во время которого 100 тысячам евреев будет позволено въехать в Палестину. По окончании этого периода может быть принята резолюция о разделе Палестины. Я ответил, что мы не верим в эти ’’переходные периоды”, как и не верим в дружбу ’’дружественных кругов”. Кестлер постарался переубедить меня. В связи с этим он как представитель более молодых прогрессивных кругов британской лейбористской партии привел высказывания Майкла Фута.
Наш разговор переходил с одной темы на другую. Кестлер спросил, намереваемся ли мы и в дальнейшем использовать ”Фау-3”.
”А что такое ”Фау-3”?” — спросил я недоуменно.
”Да ведь вы знаете. Это электроуправляемая мортира, которая была найдена близ отеля ’’Царь Давид”. Англичане называют ее ”Фау-3””.
Я рассмеялся. Изобретение Гидди не было лишено, конечно, важности, но ”Фау-3”?
По мере того, как наша беседа продолжалась, у меня создалось впечатление, что Кестлер был более заинтересован в том, чего он не мог видеть, чем тем, что слышал. Мы оба много курили. Быть может, мы думали, что дым сможет как-то рассеять темноту. Но зажечь сигарету в таких условиях было не так-то просто. Мои ’’мучители” решили, что темнота должна быть действительно кромешной. Ни один луч света не должне был проникнуть снаружи, не говоря уже о том, что не должно было быть никакого источника света внутри. Эта проклятая борода! Для того, чтобы зажечь сигарету, мы исполняли особый ритуал ’’света во тьме”. Чтобы зажечь свою, я наощупь пробирался в соседнюю комнату. В этот момент Авраам и Реувен давали прикурить Кестлеру. Когда наши сигареты были зажжены, тогда мы снова могли ’’видеть” голоса друг друга.
Но Кестлеру не так уж легко было собирать материал для своих книг по ’’политической психологии”. Он начал необыкновенно энергично курить свои сигареты. Он почти что разрывал их на части.
Он делал длинную затяжку, выпускал из ноздрей дым, затем снова затягивался, до тех пор, пока вся сигарета не превращалась в пепел. Я следил за быстрой сменой сигарет с большим интересом. Я испытывал жалость не к сигаретам, чье назначение было превращаться в пепел, а к Кестлеру. Он переоценил стратегическое значение пламени и трудился напрасно. Яркий огонек его сигареты так и не мог осветить того, с кем он говорил. Наоборот, вспышки небольшого пламени позволяли мне увидеть кончик его носа. Он должен был бы попросить меня разжечь мою сигарету так же сильно, но и тогда он смог бы увидеть кончик моего носа, и, быть может, несколько волосков моей бороды! Поскольку такой просьбы с его стороны не последовало, то я и не старался. Стояла кромешная темнота.
Встреча с Кестлером, по-видимому, усилила слухи о моей пластической операции. Слухи эти были широко распространены среди британских властей. Я думаю, что они сами выдумали это, чтобы объяснить почему, несмотря на все обыски, обещанные награды и слежки, британская разведка не могла найти меня. Яков Меридор еще больше обосновал эти слухи. Когда офицер Интеллидженс Сервис, допрашивавший его в каирской тюрьме, спросил как-то: ”А правда ли, что Бегин подвергся пластической операции?” Яков заметно смутился: ’’Откуда вы это знаете?! Нет, нет, это неправда!”
Офицер британской разведки был в восторге. Он был уверен, что сумел ’’вырвать” важный секрет у Якова Меридора.
Кестлер, очевидно, добавил кое-что к пище, питавшей воображение полиции.
Конечно, Кестлер не обязывался не сообщать о том, как я не выгляжу. Он был очень удивлен тем, что я принял его в темноте. За несколько дней до встречи со мной он встретился с руководителями группы Штерна лицом к лицу. Почему он не мог в таких же условиях встретиться со мной? Ему не было известно, что в то время у Иргуна были особые причины соблюдать крайнюю предосторожность, каких не было у ЛЕХИ. Кестлер не знал также, что я был возможным кандидатом на пост второго помощника третьего служки в синагоге на улице Иегошуа Бин-Нун. Моя борода была крайне важным условием для приобретения мной этого важного поста. Стараясь разгадать загадку, которую я задал ему таинственностью нашей встречи, он, очевидно, поверил слухам о том, что я пытался прикрыть свое уродство пластической операцией. Вероятно, к такому же заключению пришли и те люди, которым он рассказал о разговоре со мной.
