* Гашомер Гацаир была крайней левой партией в сионизме, члены которой стремились использовать преимущества еврейского национализма, придерживаясь в то же время политической идеологии марксизма в чистом виде. Сейчас они составляют основную часть партии Мапам в Израиле. Они продолжают проповедовать идеалы коммунизма, от которых Советский Союз, по их мнению, к сожалению, отошел. Это группа богатых людей, влияние ее не соответствует ее численности. Они фанатически антирелигиозны, строго дисциплинированы, четко организованы и политически гибки до оппортунизма.
Однажды ночью наша дискуссия сосредоточилась на революции как решении еврейского вопроса, на Биробиджане* и антисемитизме. Следователь твердил, что только победа революции решит национальную проблему, частью которой является еврейский вопрос. ”Но революция, — настаивал он, — нуждается в борцах, а не в дезертирах, которые бегут в несуществующее государство. Почему вы не присоединились к Народному фронту, который преградил бы путь реакции?”
* Биробиджан — автономная еврейская республика, созданная в Советском Союзе.
Я попытался объяснить нашу точку зрения с помощью аллегории:
’’Представьте себе, гражданин следователь, что Вы идете по улице и видите, что горит дом. Что Вы делаете? Очевидно, вызываете пожарную команду. Но если Вы вдруг слышите из горящего дома крик женщины или ребенка, разве Вы станете ждать пожарных? Конечно, нет. Вы броситесь в дом и попытаетесь их спасти. Такое положение и у нас. Допустим на минуту, что революция является окончательным решением проблемы для бездомного еврейского народа — хотя эксперимент с Биробиджаном показывает, что даже Советский Союз понимает, что евреям нужна своя территория — разве Вы не видите, что мы подобны людям в горящем доме? Вы знаете, что сделал с нами воинствующий антисемитизм. Вы знаете, что делают с нами немцы. Не только дома наши горят — наши семьи в огне. Разве мы могли, разве мы можем ждать, пока приедут пожарные? А если они опоздают? Нет, наш народ надо спасать сейчас. Мы пытаемся вывести его из огня — на Родину. Разве это плохо?”
В такие минуты, я, кажется, проявлял склонность к риторике. В маленькой пустой комнатке, ночью, с обритой наголо головой, с косматой бородой, беспомощный, я сидел перед представителем всемогущего государства и — что было еще важнее — теории, не допускающей сомнений. К чему доводы и доказательства? И тем не менее, в такие минуты все окружающее будто отступало, и у меня возникало чувство, что я выполняю миссию защиты своего народа и его национального возрождения.
Но следователь сохранял спокойствие и отвергал мои аргументы одним словом: ’’Чушь!”
Наши ’’дебаты” продолжались из ночь в ночь. Следователь обычно сохранял спокойствие и вежливость. Правда, несколько раз он все же вышел из себя. Он стучал по столу кулаком и употреблял выражения, которые, как я напоминал ему, советский закон запрещает употреблять в судебной практике.
Об одном из таких случаев стоит вспомнить.
Однажды я привел цитату из конституции Советского Союза, напомнив ему о параграфе 129, который гласит, что СССР предоставит убежище гражданам зарубежных стран, преследуемым за борьбу за национальное освобождение. Как я убедился позднее, текст таков: ’’Советский Союз предоставляет убежище иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или в связи с их научной деятельностью, или вследствие их борьбы за национальное освобождение.
”Вы не имеете права, — утверждал я, правда, довольно наивно, — держать меня в заключении. Наоборот, вы должны предоставить мне и мне подобным убежище и помощь. За границей нас преследуют и убивают только за то, что мы прямо или косвенно боремся за свои национальные права в Эрец Исраэль. В СССР мы имеем право просить и получить убежище”.
По мере того, как русский слушал меня, его лицо то краснело, то бледнело. Куда девался лоск? Он сжал кулаки и заорал: "Прекрати болтовню! Ты смеешь цитировать сталинскую конституцию?! Ты ведешь себя как та бешеная собака, враг человечества, международный шпион кого это он имеет в виду? — подивился я, — Бухарин, — рявкнул он. Ты говоришь точно, как предатель Бухарин, который цитировал Маркса и Энгельса, чтобы доказать, что он прав. Но это ему не помогло. Сталин научил нас, что учение Маркса и Энгельса представляет собой единое целое, цитаты из которого нельзя брать вне контекста”.
Эта вспышка меня поразила. Он был безусловно прав в одном: цитаты вне контекста часто имеют целью обман. Но я сказал ему, что хотя конституция является единым целым, в ней имеются параграфы, выражающие законченную мысль, вне зависимости от других параграфов. То, что я процитировал, было не частью, а целым параграфом. Он касался права убежища в Советском Союзе и не был связан ни с чем другим, с порядком выборов в Верховный Совет, например.
Мои аргументы не произвели на следователя ни малейшего впечатления. Он настаивал на сравнении с ’’международным шпионом Бухариным”.
Когда я услышал, с каким пылом сие порождение коммунистичекой революции обличало знаменитого автора ’’азбучного коммуизма”, я начал понимать многое из того, что раньше удивляло меня. Я понял, как Бухарина и подобных ему, довели пытками и мучительными допросами до того, что они сами признали себя шпионами и врагами советского общества.
Все мы читали о том, что русские, якобы, пользовались таинственными лекарственными средствами, чтобы загипнотизировать заключенных и вынудить их действовать в соответствии с волей тюремщиков. Не знаю. Меня, во всяком случае, за все время, пока допрашивали, никто пальцем не тронул. И это несмотря на то, что меня считали серьезным ’’политическим преступником”. Из сотен заключенных, с которыми я встречался впоследствии, ни один не жаловался на рукоприкладство. Некоторые из них говорили мне, что они слышали, что других били. Но даже если предположить, что советская полиция применяет силу, только те имеют право бросить камень, чьи полицейские, агенты безопасности или офицеры никогда не прибегали к таким варварским ’’аргументам”. Нам в Израиле пришлось узнать кое-что о садистских привычках полиции ’’демократических” британских мандатных властей. Впрочем, если говорить честно, мы не можем полностью снять и с нашей еврейской полиции подозрения в принятии в отдельных случаях таких отвратительных мер. Трудно признаваться в этом, но у полиции везде много общего.
Каким же образом советская полиция добивается при допросах результатов, которыми никакая другая полиция похвастаться не может? Как, например, молодой советский гражданин, скорее всего внимательный читатель ’’Азбуки коммунизма”, приходил к твердому убеждению, что Бухарин предатель? Чтобы ответить на этот вопрос, следует попытаться заглянуть в мысли самого Бухарина и многих разделивших его судьбу. Мы увидим человека, весь мир которого внезапно рухнул и который остался совершенно одинок — в изоляции не только физической, но, что значительно хуже, нравственной и политической. Такая изоляция абсолютна. Такой была изоляция, в которой оказались мы: маленькие люди в Лукишках. Такой не была изоляция и более видных деятелей в Лубянской тюрьме в Москве. Одиночество. Ни одно ваше слово не дойдет ни до кого во внешнем мире. Сквозь тюремные стены проникнет только то, что хотят сообщить ваши тюремщики. Бывают страны, бывают времена, когда выходят нелегальные газеты, сообщающие определенные воззрения, которых не публикует легальная печать. Здесь стену молчания не пробить. Никто не услышит, никто не прочтет. Заявления, сделанные в стенах тюрьмы, не вызовут никакого резонанса. Так иссякает воодушевление революционера, и рушатся основы его убеждений. Революционер идет с гордо поднятой головой навстречу обвинителям, судьям или палачам лишь до тех пор, пока он знает, что за ним стоят многие, которые знают о его стойкости, до которых дойдут его слова. Он становится носителем идеи, она поглощает его. Он не боится ни пыток, ни смерти, потому что верит, что его идея найдет последователей, что она распространится и победит.
