Я встретился с Квентином Рейнольдсом после завоевания Яффо. Он был старым другом борющегося подполья и одним из наиболее деятельных сторонников американской лиги за свободную Палестину. Я выразил надежду, что он не сожалеет о помощи, оказанной нам, особенно его участием в пьесе Бена-Гехта ’’Рождение флага”.

Рейнольдс покачал головой: ”Я горжусь этим”. По его просьбе мы с радостью подарили ему винтовку ’’Стен” производства наших собственных оружейных мастерских. На стволе винтовки мы выгравировали памятную надпись. Эта винтовка сопровождала Квентина Рейнольдса в его скитаниях до возвращения в Америку.

В начале восстания я встретился с одним из ведущих офицеров Хаганы Моше Даяном, который предложил мне обменяться мнениями по ряду вопросов. Зная, что он был одним из ’’активистов” Хаганы, мы согласились. Он много рассказывал мне о своей деятельности в Сирии, куда проник в дни правления во Франции фашистского правительства для выполнения там ряда диверсионных актов. Он не хвастался, однако из его сухих и прозаических описаний было видно, что мужества ему не занимать. Он потерял один глаз в ходе одной из операций в Сирии.

Я говорил с ним о нашей борьбе и ее политическом значении. Мы были одного с ним мнения по многим вопросам, во всяком случае, в ходе беседы. После наших операций, сказал он, рабочие начали относиться к Иргуну с симпатией. Он заметил, что мы делаем все возможное, чтобы избежать жертв среди еврейского населения. Сейчас ему, да и многим другим, было ясно, что все наши операции были направлены только против британского мандата. Моше Даян не дал никакой оценки политическим последствиям нашей борьбы. По этому вопросу, отметил он, всегда могут быть два мнения. Моше Даян, однако, видел значение того, что мы делаем, какие уроки мы преподали еврейской молодежи страны.

В годы сопротивления у меня была короткая встреча со знаменитым американским сионистским лидером доктором Абба Гиллел Сильвером. Мы встретились в комнате у морского побережья, снятой на время Алексом. Мне суждено было жить там довольно долго: сообщения из района улицы Иегошуа Бин-Нун стали вызывать опасения. Я был нелегальным съемщиком другого съемщика.

Впрочем, последний был легальным съемщиком по отношению к квартирной хозяйке, но не к властям. Алекс должен был следить за тем, чтобы хозяйка никоим образом не увидела меня. Каждое утро мы должны были покидать комнату и идти каждый по своим делам. Но куда мы могли отправиться средь бела дня? Мы едва ли могли появиться на пышущих зноем, переполненных народом улицах. Поэтому у нас не было иного выхода, кроме как отправиться в ближайшее ’’укрытие” — к берегу моря. В дни хамсина, горячего ветра пустыни, мы наслаждались купанием в море. Борода причиняла некоторые неудобства. Никогда раньше мне не приходилось купаться в море с бородой. Я не знал, что делать и с кипой*,⁶ которая должна была прикрывать голову Исраэля Сассовера. Если бы я снял кипу, то это могло вызвать подозрения окружающих: как же, борода есть, а кипы нет! Но если я решился бы купаться с кипой, то ее могли унести волны. Проблема была очень серьезной. Я разрешил ее точно так же, как действуют простые люди, очутившиеся на великосветском рауте. Они исподволь наблюдают за соседями по столу. Придерживая кипу, я осторожно осмотрел пляж. К счастью, на пляже были и другие бородатые личности, которые не только купались в море, но даже загорали без кипы, одевая ее только тогда, когда уходили кушать. Я поступил точно так же, как они, и не привлек к себе ничьего внимания.

*Еврейские религиозные традиции требуют, чтобы во время молитвы или благословения голова была прикрыта, в знак уважения к Всевышнему. Ортодоксальные евреи ходят всегда с прикрытой головой. Однако существуют много степеней еврейской ортодоксальности.

Итак, в комнате Алекса я встретился с доктором Сильвером. Наша беседа была очень серьезной. Впечатление, которое доктор Сильвер произвел на меня надолго сохранилось в моей памяти.

Так как мне выпала честь быть на протяжении определенного времени одним из близких доверенных лиц Владимира Жаботинского, я не очень-то поддаюсь шарму выдающихся личностей. Я не могу дать точного определения — возможно, никто не может, — что подразумевается под словами ’’выдающийся человек”. Но я знаю, чувствовал всей душой, что Владимир Жаботинский был великим человеком; он предвидел на много лет вперед, он сочетал в себе благородство духа с железной логикой. Со времени моего знакомства с Жаботинским на меня не производят впечатления люди, которых принято считать ’’великими”, и уж, конечно, не люди, занимающие важные посты. Но я должен сказать, что во время нашей первой встречи Сильвер произвел на меня действительно большое впечатление. ’’Это личность,” — сказал я своим друзьям.

Доктор Сильвер был первым сионистским деятелем, из уст которого я услышал слова одобрения и поддержки нашей борьбы, вместо обычных обвинений в ’’смутьянстве”. Он выразил надежду, что единство, достигнутое в движении сопротивления, сохранится и впредь. Американское общественное мнение с симпатией и сочувствием относится к борцам за свободу, ибо, отметил доктор Сильвер, ’’американцы тоже сражались с англичанами всеми доступными и недоступными средствами”.

Говорят, что доктор Сильвер не был последовательным в своих суждениях. Я не знаю, правда ли это. Мне лишь известно, что в своей оценке нашего восстания доктор Сильвер оставался последовательным и настойчивым, несмотря на давление с разных сторон. Во время моего визита в Соединенные Штаты Америки доктора Сильвера убеждали присоединиться к декларации, клеймящей позором ’’смутьянов” от имени Чрезвычайного сионистского совета. Те же самые элементы оказывали давление и на великого поэта Залмана Шнеура, пытаясь заставить его уйти из приемной комиссии Шнеур опубликовал тогда решительный протест. Но Сильвер категорически отверг все предложения предать меня анафеме и препятствовал принятию этих предложений Чрезвычайным сионистским советом. Во время бурных дебатов он сказал нашим противникам:

"Иргун Цваи Леуми навсегда войдет в историю как фактор, без которого никогда не было бы создано государство Израиль”.

Глава XXIV. ДОРОГА К ПОБЕДЕ

Гораздо ранее, чем это предсказывалось самыми ярыми оптимистами, нам удалось сокрушить оккупационный режим. Этому явлению было дано почти научное название — ’’полное банкротство британского правления в Палестине”. Исторический поворот событий произошел в результате не какой-либо одной боевой операции, а целого ряда операций подполья.

В кратком резюме я не собираюсь заниматься анализом всех событий. Предоставлю документам, особенно британским, говорить самим за себя. Они красноречиво свидетельствуют о том, как правительство Великобритании на последнем этапе восстания пыталось спасти и консолидировать свое правление в нашей стране и как еврейские повстанцы шаг за шагом свели на нет все их усилия, заставили их обратиться к Организации Объединенных Наций и, наконец, навсегда покинуть Палестину.

После выдвижения предложения о создании так называемой ’’автономной федерации” план Моррисона, который был отвергнут как арабами, так и евреями, Бевин выдвинул ’’новый план” разрешения палестинской проблемы. Этот план был впервые предложен 10 января 1947 года во время тройственной конференции по палестинскому вопросу в Лондоне.

Англичане назвали этот план ’’кантонизацией”. Бевин предложил, чтобы страна была разделена на ряд зон, пользующихся значительной автономией в вопросах внутреннего характера, однако, находящихся под контролем центрального правительства. Переходный период продлится пять лет. На протяжении двух лет в еврейскую зону будут допущены 100 тысяч евреев. Месячная квота выдачи иммиграционных сертификатов достигнет 4 тысяч. По окончании этого периода все решения касательно иммиграции будут приниматься британским Верховным комиссаром.