”Не доезжая до Вильгельмы, я решил остановить машину и ускользнуть в апельсиновую рощу. Но шофер потерял контроль над автомобилем и врезался в барьер из колючей проволоки, который англичане выставили на дороге. В это же время по нам открыли огонь из пулеметов ’’Брен”. Через несколько минут наш автомобиль был окружен ’’анемонами” с наведенными на нас пистолетами. У нас не было выхода. Элиезер был ранен в спину, а Мордехай шофер в плечо. Пуля вошла в мякоть мышцы и вышла с другой стороны. Как только мы вышли, меня ударили в спину, и я скатился в кювет. Лежа, я услышал выстрел и краем глаза увидел солдата, целившегося в Мордехая. Он выстрелил в Мордехая, промахнулся и убил своего товарища, англичанина. В сердцах он стукнул Мордехая рукояткой револьвера по голове и сбросил его ко мне в кювет. Мы оба, как могли, встали на ноги; держа пистолеы нацеленными на нас, они продолжали избивать нас. Послышались еще выстрелы. Я думал, что они прикончат нас. Когда они, наконец, бросили нас в бронемашину, мы обнаружили там двоих других. Элиезера с ними не было. Мы не видели его больше. Другие тоже не знали, что случилось с Элиезером. Они видели, как он с большим трудом выбирался из джипа. Похоже, что солдаты застрелили его прямо в нашей машине.

В тюрьме нас начали бить. Избиение закончилось лишь примерно в 17.00 на следующий день. Нас били 20 часов подряд.

Они бросили нас бесчувственных в небольшой броневик, где каждого из нас охранял вооруженный солдат. Охрана тотчас вывернула нам всем карманы, приказав поднять руки вверх. Вскоре в их руках очутилось все: наши часы, около 50 фунтов деньгами, бумажники, записные книжки, авторучки, карандаши и даже носовые платки и расчески. Когда все это было закончено, снова началось избиение. Кованые сапоги солдат метили нам в лицо и живот. Когда мы скрючивались от боли, они били нас по лицу, что заставляло нас инстинктивно выпрямляться. Я помню, что у меня из носа текла кровь, как из водопроводного крана. Один солдат крикнул другому веселым тоном: ”Гляди-ка, я сломал ему нос!”

Они вытащили нас из машины и вывели в открытое поле. Затем они заставили нас выстроиться в ряд; около 10 солдат построились прямо напротив нас и щелкнули затворами винтовок. В этот момент к солдатам подбежал офицер и начал отчитывать их. Солдаты, по-видимому, действительно думали покончить с нами. Нас провели в комнату, где продержали около получаса. Все время, начиная с момента, когда нас поймали, мы вынуждены были держать руки вверх. Через полчаса, когда наши руки превратились в камень от недостаточного кровообращения, они бросили нас в кузов большого грузовика и приказали нам лечь на дно кузова. Совершенно случайно они увидели кольцо на безымянном пальце Мордехая и попытались снять его. Кольцо не снималось. Они начали со всей силой дергать Мордехая за палец, пока не решили, что палец сломан, и лишь тогда оставили его в покое. Нас привезли в лагерь ’’анемонов”. Офицер приказал ввести нас в одну из хижин. Она оказалась кухней, которой уже давно никто не пользовался, размерами около 45x15 футов. Здесь они раздели нас, сняли с нас все... но так как на нас были наручники, то одежда осталась висеть на наших руках. Чтобы снять ее, они стали стягивать одежду силой, калеча нам при этом руки. То, что им не удавалось вырвать у нас из рук, они отрезали бритвами. Через пять минут нас оставили буквально в чем мать родила.

Тогда началось организованное избиение. Они били каждого из нас отдельно, а потом всех вместе. В избиении принимали участие четверо или пятеро солдат. Когда уставали одни, их сменяли другие. Они били нас кулаками в голову и ноги, пинали носками сапог под ребра и, особенно, в пах. Среди наших мучителей были два полицейских, которым, видно, поручили охранять нас. Один из них избивал нас большой дубинкой, молотившей изо всех сил по нашим спинам, ногам и животам. Я чуть было не потерял сознание от удара в шею. Это продолжалось до позднего вечера. После захода солнца пришел офицер и приказал им перестать избивать нас, дать нам воды помыться и одеяла для сна. Наши мучители опрокидывали на нас ведра с водой, и каждый из нас должен был мыть товарища. Обливание это мало помогло нам, ибо наши раны кровоточили, и мы тотчас же снова перепачкали друг друга кровью. Все четверо из нас, измазанные кровью, мокрые, голые, дрожащие от холода, улеглись на одеяле, постеленном прямо на цементном полу, и укрылись двумя другими одеялами. Это было все, что они дали нам. Не успели мы забыться тяжелым сном, как пришла охрана, пинками разбудила нас и сорвала с наших дрожащих от холода тел одеяла. Такие визиты повторялись каждые 15 минут.

Перед рассветом они приказали нам снова ’’мыться”. Одеяло, на котором мы лежали, оказалось пропитанным кровью и стало вместо серого бордовым. Когда мы помылись, они выдали нам одежду. Трое из нас оказались без башмаков. Одетые в изодранные лохмотья, мы побежали трусцой под окриками мучителей в ’’медпункт”. На пути каждый солдат, которого мы встречали, считал своим долгом ударить нас кулаком или прикладом винтовки. Разумеется, наша охрана тоже не щадила нас. Мы бежали, подняв руки высоко над головой. В приемной они держали нас около 45 минут, с поднятыми вверх руками, пока не пришел врач.

Врач, пожилой мужчина небольшого роста, осмотрел наши раны и спросил солдат, хотят ли они продолжить ’’игру” с нами. Солдаты ответили утвердительно. ”Ну, ладно, — ответил врач и добавил, — я перевяжу их раны позже”. Они не знали, что я понимаю по английски.

Они заставили нас бежать к хижине, из которой мы пришли. Они снова приказали нам раздеться, вывели нас наружу и облили помоями. Глазевшие на нас солдаты получили приглашение бить нас. В добровольцах недостатка не было. После избиения они снова завели нас в хижину, приказали вымыть пол и смыть пятна крови со стен. Только тогда я увидел, во что превратилась бывшая кухня. На стенах были сгустки запекшейся и засохшей крови, которые нам приходилось скрести ногтями. Они избивали нас, пока мы это делали. Внезапно один полицейский приказал нам стать на колени и целовать цементный пол. Когда мы отказались исполнить это, нас снова избили дубинкой. Но мы не сделали того, что он нам приказал. Они надели на меня еще одну пару наручников. Очевидно, они заметили, что я подстрекал своих товарищей к бунту. Когда они надели на меня наручники, я вообще отказался что-либо делать. Они снова начали бить меня. Наконец, они сняли с меня вторую пару наручников.

Примерно около 9 часов они снова дали нам помыться и дали каждому из нас по паре брюк. Пришел тот же врач и наложил гипсовые повязки на двоих из нас. После этого вошел полицейский офицер в сопровождении нескольких сыщиков и еврейского офицера по фамилии Карлик. Они почти не допрашивали нас и спросили лишь наши имена и адреса. Весь день полиция то приходила, то уходила. Тем временем солдаты не переставали ’’играть” с нами. К вечеру, когда в соседней комнате оставался только Карлик, нам велели подписать обвинительный акт. В это время в комнату вошел огромный детина в звании капрала и приказал нам делать всякие непотребные вещи. Мы отказались и были нещадно избиты им. Я велел ребятам кричать во всю силу легких, чтобы наши крики услышал Карлик. Я, пытаясь говорить внятно, сказал ему, что так как он был единственным евреем, кого привелось нам здесь встретить, он должен сделать все возможное, чтобы вызволить нас из этого ада, ибо, в противном случае, они изобьют нас до смерти. Он обещал...”

В течение длительного времени члены Иргуна искали этот концентрационный лагерь с его обитателями, садистов и ’’врача”. Если бы мы обнаружили этот лагерь, то с помощью взрывчатки сравняли бы его с землей. Но нам не удалось найти его. Мы получали сообщения, в достоверности которых я не был уверен, что соединение британских войск, участвовавшее в избиении наших товарищей, было переведено за границу. Очень возможно. Англичане уже успели понять, что мы не прощаем подобного. В докладе Йоэля о муках, которые пережили наши товарищи, имеется следующее замечание: