Мы тщательно взвесили ситуацию. Грюнера мы на время спасли от смерти. Мы пришли к заключению, что после того, как выполнение приговора отложено на неопределенное время, мы ничего не добьемся, если будем держать двух наших пленников. Кроме того, удерживать англичан становилось все труднее. Коллинз находился в более или менее безопасном месте, и его обнаружение либо англичанами, либо Хаганой было маловероятным. Но Уиндхема, нашего самого важного пленника, задержанного в спешке, мы держали почти в-открытую. Если бы англичане ввели военное положение, то маленький домик, где содержался Уиндхем, был бы почти тотчас же обнаружен. Уиндхем происходил из старинной английской семьи. Несомненно, его задержание нами и предопределило решение лейбористского правительства Великобритании отложить смертную казнь Дова. В конце концов, арест Иргуном двух англичан привлек внимание всего мира к делу Грюнера. Британские власти очутились в тяжелом положении, создались условия, которые могли привести к отмене приговора. Мы решили освободить господ Уиндхема и Коллинза.
Господин Уиндхем вел себя как джентльмен, что, кстати, составляло резкий контраст с поведением других пленных офицеров. Они дали нам честное слово, слово офицеров британской армии, нигде и никогда не говорить о том, что видели и слышали. И все же, сразу после освобождения они направились прямехонько в полицию и привели ее в британский лагерь в Рафияхе, где указали на двух наших людей, охранявших их. Оба наших бойца были приговорены военным трибуналом к 15 годам лишения свободы. Один из них, ейменский еврей Амрам Дарай, воспользовался возможностью последнего слова на суде и выступил с блестящей речью. Речь Амрама Дарая возмутила судей. Он и его товарищ открыто осмеяли приговор, воскликнув: ’’Неужели вы действительно верите, что будете оставаться здесь еще целых 15 лет?”
Господин Уиндхем знал, где его содержали. Люди, взявшие его в плен, забыли завязать ему глаза. Он видел и дорогу, и дом, где его содержали. Но он не сообщил своим ничего.
Господин Уиндхем был просто приличным человеком. Наши ребята прекрасно относились к нему, как они относились, впрочем, и ко всем нашим пленникам. Он отказался уплатить предательством за доброе к нему отношение. Уиндхем был честным врагом.
После его освобождения широкое распространение в стране получила совершенно фантастическая история. Она гласила, что причиной ареста Уиндхема послужило настоятельное требование майора Коллинза предстать перед британским судьей. Поскольку, согласно британскому законодательству, каждый обвиняемый имеет право быть судимым британским судьей вместо ’’туземца”, то уважающий законы Иргун не мог отказать в просьбе майора Коллинза и соответственно призвал судью Уиндхема.
Сразу же после задержания Коллинза и Уиндхема британские власти приказали всем своим чиновникам постоянно находиться в специальных ’’зонах безопасности”, окруженных колючей проволокой. Им позволялось покидать эти ’’гетто” только лишь в сопровождении моторизованного конвоя с солдатами, вооруженными автоматами ’’Брен”. Теперь чиновники проводили в своих учреждениях дни, полные страха, и возвращались ночью к смертельной скуке в своих домах.
Никогда ни в какой оккупированной стране оккупационные власти не оказывались в таком затруднительном положении. Как сказал Амрам Дарай своим судьям, британские власти превратили всю страну в тюрьму, в которой вынуждены были запереться сами.
Однако, нас мало волновали правительственные ’’гетто”. Судьба британских властей как единовластных правителей нашей страны была предрешена, мы это знали. Мы боялись за Дова Грюнера. Они хотели повесить его, но решили подождать, пока шумиха во всем мире, вызванная его мужественным поведением на ’’суде”, утихнет, и возобновятся трения между Хаганой и Иргуном.
В начале февраля в британской палате общин состоялись дебаты по палестинской проблеме. Иргун Цваи Леуми и Дов Грюнер были главной темой выступлений членов британского парламента. Уинстон Черчилль снова потребовал полной эвакуации из Палестины всех британских сил, чье пребывание в этом районе Ближнего Востока стоило жизни многим британским военнослужащим и было сопряжено со значительными денежными затратами. Кроме того, британское присутствие в Палестине не служило какой-либо стратегической цели. И снова Черчилль призвал Палату общин вернуть мандат на Палестину Организации Объединенных Наций, если Соединенные Штаты Америки отказываются разделить вместе с Соединенным Королевством бремя ответственности правления этой страной. Однако яростнее всего Черчилль ополчился на ’’мягкую” политику правительства по отношению к террористам. ’’Бесспорно, — говорил Черчилль, — что то, что происходит в настоящее время в Палестине, приносит нам огромный вред ... Мне противна вся эта история с евреями. Но если вы уже ввязались в это грязное дело, то ведите себя хотя бы как подобает мужчинам”. Британское правительство, отметил Черчилль, заявило, что приговор Грюнеру не был приведен в исполнение в намеченный срок из-за апелляции в Тайный совет. Однако это было всего лишь отговоркой. В это дело впутали Еврейское агентство. Осужденный отказался просить о помиловании. Мужество этого человека, хотя и преступника, достойно уважения. ’’Перед лицом угрозы террористов, — заключил Черчилль, — британское правительство не нашло в себе силы придерживаться закона”.
Смысл его слов было ясен. Грюнер должен быть повешен и лучше позже, чем никогда. Эта мысль отозвалась эхом в речи одного из сторонников Черчилля Оливера Стенли.
В случае с обоими недавними похищениями, —сказал Стенли, — британское правительство выполняло все требования террористов. Чтобы наша страна впредь не страдала от унижений подобного рода, я бы предпочел, чтобы мы убрались из Палестины и объявили всем народам мира о своем бессилии удерживать мандат на Палестину”.
Указав на ’’угрожающее развитие событий”, достигшее апогея в вынесении смертного приговора Грюнеру, похищении Уиндхема и Коллинза, их добровольном освобождении террористами, тогда как правительство не смогло обнаружить похищенных, Стенли заметил: ”Я не думаю, что можно продолжать управлять Палестиной таким образом. Никакая власть не в состоянии это выдержать”. В заключение Стенли потребовал проведения жесткой политики как единственного способа укрепления авторитета правительства.
Эти атаки консерваторов повергли несчастного министра по делам колоний Крич-Джонса в отчаяние. ”Мы разделяем со всеми чувство унижения, — сетовал он, — и прекрасно знаем, что престиж Великобритании уязвлен действиями террористов”.
В продолжение, скандально искажая факты, он заявил, что Главнокомандующий отклонил исполнение приговора Дову Грюнеру не из-за похищений, а потому что адвокат, который должен был дать на подпись Дову Грюнеру апелляцию для подачи в Тайный совет, не мог попасть к нему в тот день по причине ’’восстания в тюрьме”. Эта история была сфабрикована от начала до конца. Однако дебаты в Палате общин заставили Крич-Джонса, Бевина и Баркера доказывать, что они были ’’мужчинами”, и что их рука была не менее тверда, чем у Черчилля или Стенли.
Солдат идет в бой вооруженным, обычно вместе с друзьями по оружию. В бою есть упоение и страсть, которые подсознательно испытывает боец. Слева и справа от него находятся его товарищи; оружие готово к бою, ураган боя мчит его на врага. И если он погибает, то умирает без сожаления о прожитой жизни, ибо не успеет почувствовать прикосновения ангела смерти.
Иное происходит с человеком, приговоренным к смертной казни. Его враг подстерегает свою жертву за запертой железной дверью... Нет благородной битвы, нет горячего боя. Есть только скорбные, мрачные мысли... Мысли о времени, которое истекает с тиканьем часов. И мысли вне времени. Дни длинны, а ночи еще длиннее. Есть слишком много времени для размышлений. Кто-то или что-то всегда незримо присутствует. Голос старой матери, юной любимой, хоть и далекие, они слышны очень ясно. Темно-красная одежда смертника постоянно напоминает о том, что дни его истекают. Что солнце, подымающееся и садящееся за зарешеченными оконцами камеры, приближает ночь, бесконечную ночь. Здесь уже нет моментального преодоления инстинкта самосохранения. Борьба с ним длится бесконечно; она начинается заново каждое утро, она ведется каждый час и каждую минуту. Когда он ложится и когда он встает, и когда он меряет шагами свою камеру. Не каждый, даже очень храбрый солдат, способен выдержать это испытание.
