Задача борцов французской революции была значительно проще. Правда, они требовали сразу и свободы и равенства. Но неравенство, против которого они восставали, было очевидным и могло быть устранено одним росчерком пера. Наследственные привилегии можно уничтожить вместе с дворянскими титулами и их символами. Но сама жизнь создает реальные различия, не связанные с наследственными титулами или иными политическими привилегиями. Что делать с такими различиями?
Человечество продолжает поиски решения этих проблем. Продолжают их и люди в Советском Союзе — и пока не находят ответа. На основании практического опыта своей страны они отвергли основную идею коммунизма — идею абсолютного равенства. Принцип ’’всем поровну” давно перестал действовать. Его заменил принцип ’’каждому по труду”. Но не всякий труд равноценен. Часы сами по себе не определяют его ценности. Поэтому любой вид труда в Советской России имеет свою оценку, но она определяется не работниками, а их правителями, ’’государством”. Так, например, железнодорожнику платят гораздо меньше, чем кинозвезде. Правда, обещают, что настанет день, когда принцип ’’каждому по труду” будет заменен принципом ’’каждому по потребностям”. Но и это не будет означать абсолютного равенства — ведь и нужды людей неодинаковы. И снова возникает вопрос: кто должен определить, каковы эти нужды? Сам человек? Или опять следует обратиться к ’’высшей власти”, к правителям, к государству?
Панацея от всех общественных недугов все еще не найдена, хотя некоторые претендуют на ее открытие. Советские люди принесли огромные жертвы, пытаясь найти ее. Они, в частности, пожертвовали личной свободой. Это факт, который не приходится отрицать. В конце концов, если государство берет на себя удовлетворение всех нужд населения — от крупного машиностроения до производства зубных щеток и шнурков для ботинок — оно соответственно будет сначала производить машины, а с мылом и шнурками придется подождать. Это понятно и логично. Но тогда логика и ’’закон” вступают в противоречие с потребностями нормальной жизни. Для миллионов людей условия жизни и работы определяются не тракторами, а повседневными мелочами, парой ботинок или даже шнурками. Нужно испытать недостаток в этих мелочах, чтобы понять, как много они значат в жизни человека, не говоря уже о таких вещах как хлеб, сахар, молоко.
В России можно узнать, что такое всеобщая нищета. И можно научиться уважать людей, которые приняли эту нищету — пусть даже вынужденно — в поисках все той же панацеи. Границы человеческого страдания, принятые в других странах мира как предельные, за которыми жизнь невозможна, бесконечно отодвинулись в Советском Союзе. Расширение границ страдания — не самый приятный жизненный опыт. Но следует помнить, что это дало Рос ии возможность выжить под железным кулаком нацизма, остаться несломленной под его ударами и, наконец, разбить его.
Жизненный урок в концлагере весьма поучителен. Становится очевидным, что то, что мы называем ’’культурной жизнью”, отнюдь не является необходимостью. Это всего лишь привычка. Можно избавиться от привычек цивилизации точно так же, как можно бросить курить. Сначала с трудом, потом легче и, наконец, уже не хочется... В лагере бытует словечко, выражающее целую философию: ’’Привыкнешь”. Можно еще сказать: ’’Обойдешься”. Так оно и есть. Когда находишь на теле первую вошь — содрогаешься. Но ничего, привыкаешь. Привыкаешь обходиться без чистой рубахи. Привыкаешь к сотням вшей, покрывающим то, что прежде было бельем. Первая вошь — страшное создание. Сотая — привычный сосед. Она уже не пугает, она стала частью твоего существования. Трудно спать без пижамы? За несколько недель привыкнешь не только спать в грязных лохмотьях — привыкнешь отлично спать. Не можешь есть с немытыми руками? Будешь счастлив схватить что-нибудь грязными и сунуть в рот. Тебе надо чистить зубы утром и вечером? Тебе нужна постель? Глупости. Будешь лежать на досках, на полу, на снегу, на земле — и будешь спать.
Нет, цивилизация — это не самое главное. Но, как ни странно, чем меньше в жизни цивилизации, тем больше желание жить. Просто жить, жить, жить. Человек — сильное животное. Он привыкает ко всему, за исключением смерти.
Но необходимо ли создавать условия, в которых люди будут постоянно думать о еде, хотя они совершенно забыли вкус приличной пищи? Необходимо ли превращать человека в полуживотное? Нужно ли укреплять волю к жизни за счет самой жизни? Эти вопросы следует настойчиво поднимать везде, где общество, какой бы ни была форма его организации, вынуждает человека ’’жить” как полуживотное или терпит такое его существование. Почему, почему столько слез должно литься? Неужели те, кто решают судьбу миллионов, не могут облегчить их участь?
Судьба одного из этих несчастных глубоко врезалась в мою память. Я не уверен, что он еще жив. В списках его фамилия была Гарин. Его настоящей еврейской фамилии я не знаю. Сначала он не хотел говорить на своем родном языке, идиш, и даже не признавался, что он еврей. Мы много разговаривали и только по-русски. В прошлом он был видным советским политическим деятелем — генеральным секретарем коммунистической партии Украины и заместителем редактора газеты ’’Правда”. С юных лет он был верным членом коммунистической партии. Но его карьера закончилась в роковом 1937 году. Гарина арестовали и обвинили в ужаснейшем из возможных в Советском Союзе преступлении — троцкизме. Четыре года он был под следствием, но до суда дело так и не дошло. В 1941 г. он получил максимальную административную меру наказания: восемь лет в ’’исправительно-трудовом лагере”. Его сослали на Печору. Там и свела нас судьба.
Гарин уверял меня, что он не троцкист. Правда, в двадцатых годах, когда в партии шла открытая дискуссия, он склонялся к троцкизму. Но тогда была открытая официальная дискуссия, и много других бывших студентов, которые сейчас занимают важные посты в государстве, придерживались тех же взглядов. Впоследствии — так говорил мне Гарин — он не был связан с так называемым троцкизмом. Он даже боролся с Троцким. За несколько дней до ареста он опубликовал в ’’Правде” большую статью против троцкистской идеологии или ’’уклона”, как тогда говорили. Первоначальное название статьи было: ’’Полное отступление к меньшевизму”. Но когда он на следствии упомянул об этой статье, следователь заявил: ’’Генштаб троцкистов приказал Вам опубликовать эту статью, чтобы замаскировать Вашу подрывную деятельность против партии и государства”.
Как верный коммунист, Гарин пытался спорить с моими сионистскими взглядами. Он вспомнил, как боролся с сионизмом и, в частности, с сионистами-социалистами, которых он считал предателями рабочего класса. Мы подолгу беседовали, лежа на деревянных нарах, и он пытался убедить меня, что сионизм — не что иное, как обратная сторона антисемитизма. И то, и другое — национализм, несовместимый с прогрессом человечества. Национальная солидарность — выдумка буржуазии. Единственная истинная солидарность — солидарность трудящихся. Он не забывал, разумеется, наградить меня обычными комплиментами за мою ’’службу британскому империализму”. Палестина, утверждал он, принадлежит арабам. Сионисты — орудие, которым пользуются британские империалисты, чтобы эксплуатировать арабов. Наши споры часто бывали весьма бурными. Заключенные похожи на детей. Окруженные террором, они играют с необычной сосредоточенностью и совершенно забываются в отвлеченных спорах.
Но однажды что-то надломилось в душе Гарина. Мы разгружали баржу с тяжелыми рельсами, и он поругался с одним из уголовников, которых называли ’’урки” или ’’жулики”. ’’Пархатый жид!” — со злостью огрызнулся уголовник. Гарин окаменел, он стоял, как громом пораженный. По-видимому, это был для него самый страшный удар. Он давно утратил высокое положение, но такое унижение — он, он — и ’’пархатый жид”!
Гарин знал, что советское правительство борется с антисемитизмом со свойственным ему упорством. Советское правительство против антисемитизма, так как рассматривает его как орудие в руках врагов советского режима. Но это не мешает существованию антисемитизма внизу, происходящего от врожденной ненависти или всепоглощающей зависти. В концлагере, во всяком случае, бороться против него невозможно или почти невозможно. Лагерь представляет собой замкнутый мирок. Вооруженная охрана выводит людей на работу и приводит обратно на ночь. Она не вмешивается в споры между заключенными. Заключенные не обращаются к охране, жаловаться бесполезно, даже опасно. Правы вы или нет — доносить запрещается. Таковы основы морали в любой тюрьме и уж конечно в концлагере.
