Министру внутренних дел Николаю Щелокову вся эта история не понравилась. Провал был у КГБ, а все свалили на милицию и трубят об этом на весь мир. Щелоков предпринял необычный шаг. В октябре 1971 года он написал Брежневу записку о своем видении проблемы с Солженицыным. Рецепты Щелокова были гуманны и либеральны. Он исходил из лучших побуждений, полагая, что «проблему Солженицына» создали неумные администраторы в литературе. А врагов, по мнению Щелокова, надо не публично казнить, а «душить в объятиях», при том что с Солженицыным власть повторяет ошибки, какие ранее допустили в публичной кампании против Бориса Пастернака. Щелоков предлагал не препятствовать поездке Солженицына за Нобелевской премией, «ни в коем случае не стоит ставить вопрос о лишении его гражданства», дать писателю квартиру в Москве, прописать в столице и проявить к нему внимание: «С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь тот горький осадок, который не могла не оставить травля против него»[953].

А.И. Солженицын у гроба А.Т. Твардовского

Декабрь 1971

[Из открытых источников]

Брежнев очень внимательно прочел записку Щелокова, сделал ряд подчеркиваний, особенно там, где были предложения, и сделал помету для своего помощника: «т. Цуканову Г.Э. Эту запись иметь временно у себя. Л. Брежнев». Записку Щелокова обсудили 7 октября 1971 года на заседании Секретариата ЦК. Доложил Суслов. Борис Пономарев высказал предложение отправить Солженицына в Рязань, Демичев возразил — у него там нет квартиры. Катушев предложил разрешить Солженицыну построить для проживания дачу на его садовом участке. Суслов подытожил: надо посоветоваться с КГБ, что лучше — выслать Солженицына за пределы Москвы или разрешить ему проживать в московской квартире у новой жены, что «обеспечит лучшее наблюдение за ним»[954]. Вот где у Андропова радетели — Суслов заботится о том, как лучше обеспечить условия для работы КГБ против Солженицына. И что важно, никто принципиально не возражал и не подверг сомнению предложение Щелокова искать путь примирения с Солженицыным. Понятно, Андропова-то на этом заседании не было, хотя о предложениях Щелокова он узнал и вряд ли был в восторге от них.

Люди Андропова продолжали охоту за бумагами писателя и в октябре 1971 года рапортовали об успехе: «Направлена информация в ЦК КПСС о содержании рабочих записей “Паука”»[955]. Сотрудники 1-го отдела Струнин и Запорожченко, просмотрев записи, составили их конспект, и Андропов направил 27 октября записку в ЦК, где говорилось о набросках Солженицына о генерале Власове и трагедии 1941 года[956].

В декабре 1971 года умер Твардовский. Солженицын был на похоронах, о чем Андропов сообщил в ЦК письмом, приложив и фотографии, на которых запечатлен Солженицын. Там же и о распространяемом на Западе письме Солженицына на смерть своего редактора и друга: «В почетном карауле те самые мертво-обрюзгшие, кто с улюлюканьем травил его»[957].

В 1972 году идея высылки Солженицына за границу вновь обрела популярность в окружении Брежнева. Помощник генсека Александров-Агентов написал 24 марта записку Брежневу с предложением выслать Солженицына, пользуясь спокойной обстановкой и затишьем вокруг имени писателя[958]. Буквально через три дня Андропов и Руденко направили письмо в ЦК с перечислением выступлений и публикаций Солженицына и вновь внесли предложение о высылке писателя из страны[959]. Вопрос обсуждался на заседании Политбюро 30 марта 1972 года. Основным было выступление Андропова, и он поместил вопрос Солженицына в более широкий контекст — активизация в стране критиков режима и их консолидация. Андропов обрисовал весь круг вопросов, связанных с враждебными проявлениями в стране, сделав особой упор на национализме. Говорил о влиянии буржуазной пропаганды, об обострении идеологической борьбы, о действиях враждебных элементов и их попытках «сколачивания политических блоков», о распространении «самиздата»[960].

Обсуждение было серьезным. Его начал Брежнев. Он долго говорил, упирая на то, что «народ предан партии» и «морально-политическое состояние нашего общества хорошее, здоровое». Но при этом отметил причины обсуждаемых явлений: притупление бдительности, когда «часть этих отщепенцев за последнее время идут прямо в открытый бой», «отсутствие постоянной борьбы с проявлениями национализма», при всем этом «ослаблена идеологическая работа». Брежнев оставил в стороне Солженицына, даже не упомянув его фамилии, но обрушился с критикой на ЦК Компартии Украины, своевременно не принявшем меры против националистов[961].

В выступлениях членов Политбюро склонялись фамилии Солженицына, Сахарова, Петра Якира и других критиков режима. Гришин призвал: «Я думаю, что надо с Солженицыным и с Якиром просто кончать. Другое дело, как кончать. Надо внести конкретные предложения, но из Москвы их надо удалить. То же самое и с Сахаровым. Может быть, с ним надо побеседовать, я не знаю, но надо тоже кончать как-то с этим делом, потому что он группирует вокруг себя людей. Хотя и небольшая эта группа, но она вредная»[962]. Соломенцев вспомнил Хрущева, который «открыл и поднял Солженицына — этого подонка общества», и хрущевское заявление, что у нас нет «политических врагов». Вывод Соломенцева был прост: «Я считаю, что надо Солженицына и Якира как врагов народа выслать из Советского Союза»[963].

При упоминании «врагов народа» Брежнев встрепенулся:

«Брежнев. Дело в том, что, как сообщил Андропов, у нас нет закона, карающего за политическую болтовню.

Андропов. Действительно нет такой статьи о политическом шпионаже»[964].

Члены Политбюро не отреагировали на этот обмен репликами и не стали углубляться в скользкую тему — где проходит грань между политической болтовней и шпионажем. И вообще, что именно хочет этим сказать Андропов? Он что, хочет любую «политическую болтовню» приравнять к шпионажу? Только осторожный Суслов глубокомысленно заметил: «Я думаю, что говорить о недостатке законов не совсем правильно. Законов у нас достаточно. Надо ими пользоваться и пользоваться смело и уверенно»[965]. А относительно Солженицына Суслов призвал выселить его из Москвы, но оговорился: «Другое дело, внутри страны или за границу. Об этом надо подумать»[966].

Кириленко поддержал предложении о выселении писателя за границу, Демичев был более осторожен в выражениях, а удивил всех Подгорный: «Я думаю, что его не следует выдворять. В Советском Союзе есть такие места, где он не сможет общаться»[967].

Косыгин высказался решительно, но неопределенно: «Солженицын перешел все рамки терпимого, все границы, и с этими людьми должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он этот вопрос решит. Если неправильно решит, то поправим его»[968].

Такой поворот дела совсем огорчил Андропова, добивавшегося конкретного решения. Он воскликнул: «Поэтому я и советуюсь с Политбюро». Брежнев вдруг заторопился подвести черту, заявив, что тут все едины в «принципиальной оценке этого вопроса». Раздались голоса «за», и был подведен итог: