Кроме того, отмечена и личная неприязнь Брежнева к хрущевскому ставленнику Новотному. В свое время с Новотным Хрущев был особенно откровенен и говорил ему такие вещи, которые не мог высказать другим лидерам Варшавского блока. После смещения Хрущева в октябре 1964 года Новотный имел беседу с послом СССР в Чехословакии Михаилом Зимяниным и поведал ему о некоторых откровениях Хрущева. Об этом Зимянин незамедлительно сообщил в Москву: «Тов. Новотный сказал, что в прошлом году тов. Хрущев в разговоре с ним заявил, что Чехословакия, мол, жиреет за счет Советского Союза», кроме того, на переговорах в Праге «Хрущев дал такую характеристику отношениям СССР и КПСС с некоторыми братскими странами и партиями, в частности ГДР, Польши, Румынии, а также характеристику руководителям этих стран и партий, что при разглашении его высказываний был бы нанесен определенный ущерб интересам КПСС и Советского Союза»[805].
Андропов, занявший кресло председателя КГБ в мае 1967 года, видел главную задачу в борьбе с «крамолой» и помощи партии в насаждении единомыслия в обществе. Но, памятуя о своей прежней специализации по социалистическим странам, он обратил внимание на хорошо известный ему 11-й отдел КГБ. Этот отдел, руководивший представителями КГБ в социалистических странах, прежний председатель Семичастный в ноябре 1966 года вывел из состава разведки, сделав самостоятельным отделом и введя в сферу собственного кураторства[806].
Стараниями Андропова все вернулось к исходной точке. Решением Политбюро ЦК КПСС (П84/91) от 4 июня 1968 года 11-й отдел КГБ, отвечавший за контакты с госбезопасностью социалистических стран, был вновь возвращен в аппарат разведки и стал именоваться 11-м отделом при 1-м Главном управлении КГБ при СМ СССР. С просьбой об этом обратился Андропов (письмо в ЦК КПСС № 1252-А от 30 мая 1968 года). Просьбу он мотивировал тем, что выделение 11-го отдела в самостоятельное подразделение «ослабило его деловые контакты» с подразделениями разведки и затруднило работу и в итоге, по мнению Андропова, работа 11-го отдела свелась «к протокольным мероприятиям» по приему делегаций органов госбезопасности социалистических стран, в то время как «империалистические державы» и их разведывательные органы «активизировали деятельность, направленную на срыв единства социалистических стран и ликвидацию достигнутых ими социалистических завоеваний»[807].
Толчком к развитию ситуации в Чехословакии в неблагоприятном для Кремля направлении стала смена власти в Праге в январе 1968 года. Именно с этого времени в Политбюро ЦК КПСС регулярно рассматривается и обсуждается информация, поступающая из Чехословакии. Так, 25 января 1968 года обсуждалась информация, поступившая от посла СССР в Чехословакии Степана Червоненко, и было принято следующее решение (П67/III): информацию Червоненко «принять к сведению» и «поручить Брежневу переговорить с Александром Дубчеком в соответствии с обменом мнениями на Политбюро»[808]. Во всех обсуждениях ситуации в Чехословакии шеф КГБ Андропов играл весьма заметную роль. Он был включен в состав всех комиссий, которые сформировались Политбюро для рассмотрения проблем Чехословакии.
Важнейшую роль в формировании позиций советского руководства по отношению к процессам, происходящим в Чехословакии, сыграл пленум ЦК КПСС, состоявшийся 9–10 апреля 1968 года. На пленуме выступил Брежнев с докладом «об актуальных проблемах международного положения и о борьбе КПСС за сплоченность мирового коммунистического движения». В прениях много говорилось о состоянии идеологической работы в СССР, некоторые выступавшие требовали повысить внимание к идеологической работе. Например, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии Петр Машеров потребовал искоренения «идеологических сорняков», полагая, что в литературе имеет место «очернительство и клевета на все советское», и настаивал на необходимости укрепления идеологических кадров и «воспитательных усилий»[809]. Машеров и раньше, на декабрьском пленуме (1966) ЦК КПСС, выступал с резкой критикой недочетов в идеологии: «Отрицательно сказалась, на мой взгляд, односторонняя, порой ошибочная интерпретация экономического соревнования двух противоположных систем… В результате кое у кого из нестойких в идейном отношении людей терялось чувство советской гордости, возникала мещанская зависть к тому, что есть на Западе, появлялись настроения унылого скепсиса и гнилого критиканства»[810]. Машеров говорил об «идеологических диверсиях против СССР», о «размывании» коммунизма, критиковал социал-демократов за «хлесткую демагогию»[811]. Еще шаг, и назвал бы их социал-предателями. Да, Машеров был непримиримым идеологическим бойцом. Куда уж многим до него!
Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидов твердил об «идеологических диверсиях» и «тлетворном влиянии» Запада, что, по его мнению, способствовало появлению диссидентов: «…такие люди оказались даже в среде литераторов. Это презренные отщепенцы Даниэль, Синявский, Гинзбург, Галансков, Добровольский, Лашкова и другие»[812]. Министр культуры Екатерина Фурцева нашла повод критиковать на пленуме Театр на Таганке и его руководителя Юрия Любимова.
Озабоченность членов советского руководства вызывала позиция Румынии. Первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест обрушился с критикой на Чаушеску, заявив, что тот «получает похвалу» не от тех, от кого надо. Его особое возмущение вызвал тот факт, что председатель Совета министров Румынии Маурер в ходе правительственного визита в Финляндию посетил могилу Маннергейма. По этому поводу Шелест заявил, что во главе правительства Румынии «стоит очень сомнительный коммунист, если не сказать большего»[813]. Но особая озабоченность высказывалась о ситуации в Чехословакии. Так, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов, рассказывая о встречах с коллегами из Чехословакии, заявил, что «мы критиковали чехов» по поводу их снисходительного отношения к западному модерну. Как пояснил Павлов, «речь шла в том числе о непонятной настойчивости в рекламе отупляющей музыки битлов, о повсеместном создании так называемых ансамблей биг-бит, о повальном распространении патологических танцев»[814].
С заключительным словом на пленуме выступил Брежнев, смысл им сказанного приводит к выводу, что и он сделал ставку на политику «закручивания гаек». Имея перед глазами пример Чехословакии, Брежнев полагал, что любое послабление или промедление может пошатнуть советские устои, поэтому «нужно укреплять дисциплину во всех звеньях, не доводить до крайних мер». На пленуме по предложению Брежнева состав Секретариата ЦК КПСС был увеличен на одного человека. Секретарем ЦК КПСС был избран Константин Катушев, до этого занимавший должность первого секретаря Горьковского обкома КПСС. И хотя Брежнев не объяснил членам ЦК, каковы будут обязанности нового секретаря, всем было ясно, что углублявшиеся противоречия в «социалистическом лагере» срочно требовали заполнения вакансии, образовавшейся после ухода Андропова с должности секретаря ЦК КПСС, ранее отвечавшего за взаимоотношения ЦК КПСС с «братскими партиями» социалистических стран.
С весны 1968 года тревога Кремля по поводу развития внутриполитической ситуации в Чехословакии постоянно возрастает. Растет и число претензий к Дубчеку и его руководству. Признаком серьезной озабоченности Политбюро можно считать формирование узкой группы высших руководителей партии и государства для оперативного рассмотрения вопросов, возникающих в связи с развитием событий в Чехословакии. Впервые это происходит на заседании Политбюро ЦК КПСС 6 мая 1968 года. В этот день Политбюро одобрило сообщение Брежнева, Косыгина и Подгорного о положении в Чехословакии и проведенных ими беседах с руководителями Чехословакии, которые находились в Москве 4–5 мая. Было принято решение поручить Суслову, Демичеву, Катушеву и Русакову «подготовить очередную информацию по вопросу о положении в Чехословакии для партийного актива КПСС». Но помимо этого разового поручения им вменялось в обязанность «обеспечить повседневную ориентировку работников печати, подготовку и публикацию статей и материалов для радио и телевидения в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро ЦК». Кроме того, МИД СССР было поручено подготовить проект заявления ТАСС «о неправдоподобных версиях, распространяемых в печати и по радио ЧССР по поводу смерти Масарика».
