У сытых вырастает в горле кость.

В утеху позволяют всходам вызреть, —

С упрямым полем справится покос,

Оратаев[18] настигнет точный выстрел.

И падким до рифмованных сенсаций,

Тела выносит пьяным рёвом «Бис!» —

Волна самоубийств…

С легендами останутся долги,

Тугие сплетни вкруг голов разбитых;

Останутся сиротами колки

И жены – не прорвавшиеся в титры…

Ветер, будь добрее – прости своих сыновей.

Запомни тех, кого погребли облака,

Кто вызвать гром зимою рискнул,

Кому не довелось перешагнуть

Порог сорока.

Январь 1988 г., Новосибирск

Не придёт пора

Выдавят испарину хищные взгляды,

Сгинут непонятные стонами рядом.

Ров у реки – пни да коряги,

Здесь сопляки-соколы лягут

Плечо в плечо.

Выпьют беды хохотом гулкие души,

Палево нутра поздней клятвой притушат.

Лопнет воротник у беспутного брата,

Надвое разрубит век секира-расплата.

Высохнет кулак бесполезною дракой,

Свяжет День грозу свежерубленой плахой.

Пеной пустой выкипят крики;

Кто в зыбь-устой видел великим

Слово своё,

Дело своё,

Имя своё!

Не придёт пора отвечать за потеху —

Не придёт пора…

Апрель 1988 г., Москва

Дикарь

Константину Кинчеву

Как заварена каша громкая —

Шевели дрова, рты слюной кипят.

Крутит Дон чубы, Волга о́кает —

Распоясались с головы до пят.

Где в горячих снах сила бражная

С высоты побед знай плюёт.

А в беззубых днях голь овражная

Глушит горькую да блюёт.

Вижу в плеске знамён хищный блеск топоров

Насыпает курганы безумных голов.

Полыхают пожары, ноздри рвёт гарь —

В пекле место твоё, последний дикарь.

Лето – осень 1987 г.

Казак

Александру Башлачёву

Когда простреленный навылет казак

оставлял скакуна,

В пылу на камень налетела коса

разгул унять.

Когда мирянам не хватило слюны

проглотить соль молитв,

Твой русый голос в хохот ерни-Луны

стал темней смолы.

В тот год цыганы не гасили костры,

торопились на юг.

Ножи весною оказались остры,

проклюнул нюх.

Не удержала в чёрном теле узда

сумасбродную голь.

В тот год без волокит младенца уста

запечатал кольт.

Пропетый висельник скользил каланчой

по широкой реке.

Округи щерились ордой-саранчой

по грудь в грехе.

Земля бессильной самкой слёз запаслась,

заскулила от ран.

Певец упрятал вычет в омуты глаз,

прошагал в Иран.

Ша, дотошный юноша…

В пир историй

Кто чего стоит, —

Спрашивай у могил.

Нестор резвый,

Озаглавь срез вый, —

Зрячему помоги.

Где мордует осень,

Бились грудью оземь.

В кровь разбили лица

Думой примириться.

Тешились Колочей[19] —

Вытек глаз Кирочей[20] —

Где снега раздеты,

В голос воют дети.

Лапти износили

В поисках России.

Душу в клочья рвали,

Выродились в тварей.

Край, где правит ноготь,

Светлым одиноко

Не расправить плечи,

Нерв трубою лечат.

Я и сам помечен

Одичалым смерчем.

В сочных травах, Ольга,

Кто нам крикнул: Горько![21]

Не смог обрезать уши в пепельный звон

Горемыка-юнец.

Тягучим дёгтем поженил голос свой,

сгрыз губ пунец.

Где чрево матери вспорол таган свай,

копоть смыла слеза.

Там степью утренней хозяина звал

сирота-рысак.

День промозглый выспался,

Как тонул в любви босяк,

Краем стола лоб рассечен.

Не согреешь голого,

Пальцы стынут оловом.

Снял с бедолаг пробу сечень[22].

Лето – осень 1988 г.

Тяжёлые медали

Тяжёлые медали

врасплох меня застали —

Кто думать мог?

Глубокие печали

в теплицах измельчали,

Дно выстлал мох.

В глухих подвалах бреши,

пророком ворон брешет —

Кто смел – лети!

Рвануться сизой тучей —

Да осенью-падучей

Трясёт ряды.

Считает череп течи,

Грудь чует визг картечи —

Полно, братцы! Полно.

Битых не трожь.

Конюшню лихорадит свара-делёж.

Октябрь 1988 г., Новосибирск

Последняя охота

Не оставлю след на снегу —

Я, седой якут.

Ухожу в метель берегом Лены.

Вскормленный суровым гнездом,

С ветром заодно, —

Ноздри рыскают запах оленя.

Мудрый, в молчаливом краю

Чёрной тенью тундру крою, —

Острый глаз вокруг веком мелеет.

Влюбиться убийцей!

Пляшут хищно костры,

Бубен пробует ночь,

Отблеском ранит нож,

Пальцы плетут узлы.

Свой последний наказ

Плюнуть спешит шаман,

Следом ползёт сама

Смерть на кривых ногах.

Не сожмёт кулак копьё,

Не вернуться на тропу.

Племя пляской звезды пьёт,

Мой язык во рту распух.

Не измерить взглядом Лены изгиб,

Не пропеть Луну, не встретить рассвета.

Смерти дожидаясь, лопнут виски, —

Как пришлось рассудок страхом изведать.

Боги просят честно отпеть

Одного в толпе,

Зубы крепкие песней ощерить.

Славят хором стрелы мои, —

Как огонь молил.

Жжёт и жмёт петля старую шею

Январским коварством.

Чует верный пёс беду, —

Шерсть дыбом!

Заскулил, заскулил,

хвост прижал,

Бросил тёплый лежак,

Обнажил клыки

И вокруг убийц

Сузил круги —

Без боязни…

Не оставлю след на снегу —

Я, седой якут…

Отпетый лохматым псом…

Осень 1988 г., Москва

Декабрь 1989 г., Забайкалье

Сам

Я сам себя розгами выпорю…

Костром запалю плен-уют…

Узлы требухи песней вызолю…

У Ветра прощения вымолю…

Октябрь 1988 г., Москва

Горе-витязь[23]

А день угасал, виноватый

В печали глубокой,

Когда угрожали сосватать

Бога.

Покоем обмануты ставни —

Эй, не зевай, сны стреножь.

Как покорный слуга

Закатал рукав

Вековечить нож

Стародавним.

Кто волосы смял в узел чёрный,

Оврагами рыскал,

Кто заводи вырезал чёлном

В брызги.

Запёкся в уста серым волком —

Эй, кто очаг засмеял?

Я в разбой прокажён,

Бросил верных жён, —

Не зови меня

Ночью волглой[24].