– Ты же увидела больше, чем они, – сказал он Эллен, понижая голос и давая понять, что эти слова не предназначены для детских ушей. – Неужели ты не поможешь мне подготовить детей? Мы видели всего лишь маленький намек на то, что уготовано нам, да, я понимаю, они твои друзья, пусть так, но разве ты не заметила, насколько это прекрасно?

Похоже, он ее переоценил. Лицо Эллен словно завязалось в узел вокруг рта, как будто она не доверяла себе самой настолько, чтобы ответить ему. Она бросила взгляд ему за спину, такой быстрый, что он сразу понял: она обдумывает, как ей вытащить детей из комнаты. Он тяжело навалился на дверь, и тело напряглось от нетерпения.

– Я не говорю, что мы кончим так же, – начал он. – Я не знаю, как именно мы кончим, но мне не терпится выяснить. А тебе разве не интересно, хотя бы чуточку? Ты пойми, мы же будем все вместе, они ведь были, ты сама видела. – Внезапно пришедшая мысль растянула его губы в улыбке. – Если ты спросишь меня, вероятно, в телефонной трубке мы слышали и их, и всех остальных, и они дали понять, что дожидаются нас.

Бен улыбался столько, сколько смог, но даже когда он вложил в эту улыбку всю свою мольбу, он не добился ответа, и тогда он ощутил, как уголки его рта опустились, словно у клоуна. Бен сочувствовал ей, когда она была сбита с толку в начале, но как ему выразится еще яснее? Неужели она сознательно отказывается принимать правду? Наблюдая за Эллен и детьми, раскрасневшимися в тепле дома, отчего их лица казались неочищенными от скорлупы, он был уверен, что она не может этого не замечать: эти их сырые, мягкие формы вовсе не то, какой должна быть жизнь. Эллен выпал шанс, но он не может и дальше впустую растрачивать на нее время, когда еще предстоит достучаться до детей. По крайней мере, здесь, наверху, ей будет не так просто помешать ему говорить с ними, и в их возрасте они явно должны быть больше открыты всему новому, чем она.

– Кто-нибудь из вас уже догадался, о чем мы говорим с вашей матерью?

– Конечно же, нет! – воскликнула Эллен.

Внезапно Бен понял, что больше не в силах сдерживать свое нетерпение, которое как будто ломало его тело прямо под кожей, придавая ему новую форму.

– Пусть они сами скажут.

Маргарет явно силилась ответить, и он улыбнулся, чтобы подбодрить ее. Но все, что она сказала:

– Перестань, папа, ты нас пугаешь.

– Ну, ты-то не боишься, Джонни, – обратился Бен к сыну, настолько уверенный в ответе, что даже не удосужился придать своим словам вопросительную интонацию. Мальчик замотал головой и с пристыженным видом придвинулся ближе к матери. Так значит, он хватал ее за руку вовсе не для того, чтобы помешать положить на место телефонную трубку, – на самом деле, он боялся услышать. Вдруг все трое стали внушать Бену отвращение, как и его попытки им помочь. – Я не пытаюсь вас напугать. Совсем наоборот, – произнес он сквозь стиснутые зубы.

Дети прижались к матери. Все трое смотрели на него огромными глазами. Что ж, по крайней мере, он сумел привлечь их внимание, может быть, теперь они выслушают его, не перебивая – вид у них был такой, словно говорить они не в состоянии. У них за спиной лес снова шевельнулся – паук, ощутивший колебание паутины, хотя, разумеется, все было не так, просто его разум цеплялся за привычные метафоры.

– Нельзя и дальше просто сидеть и бояться, – заговорил Бен торопливо. – Если вы не взглянете на то, чего боитесь, то никогда не увидите, сколько всего там скрыто, а потом уже будет слишком поздно, чтобы оценить это. Я хочу, чтобы мы разделили этот опыт, неужели вы не понимаете? Вы ведь не хотите остаться с этим один на один, правда?

Они смотрели на него так, словно не могли поверить всему, что видят и слышат. Да что с ними такое?

– Ваша мама поняла, о чем я говорю, пусть даже не хочет в этом признаться, – продолжал он, слыша, как его голос делается тонким и холодным. – Не так уж трудно понять, если позволить себе увидеть это во сне, вместо того чтобы заставлять работать сознание. Считайте, это сказка, которая оказалась правдивее всего, что вы считали правдой. То, что случилось со Старгрейвом, всего лишь предвестие того, что приближается, достаточно простой образ, который мы способны понять, словно рисунок в детской книжке для самых маленьких.

Бен подумал, что такое сравнение рассмешит их, а засмеявшись, они поймут, насколько оно точное, однако, похоже, его слова не тронули их.

– Если вам интересно, почему Старгрейв начал меняться, а мы еще нет, – сказал он, всеми силами стараясь добавить в голос немного тепла, поскольку сейчас явно был тот самый момент, который должен сблизить всех четверых, – мне кажется, это потому, что Стерлинги всегда были частью происходящего, с тех самых пор, когда Эдвард Стерлинг вышел под полуночное солнце. Думаю, нас оставили напоследок, потому что мы и так уже ближе всего в нему. Ну же, взбодритесь, вы должны радоваться, понимая, что нас избрали за то, кто мы есть!

– Избрали для чего?

– Заткнись, Джонни! – вскипела Маргарет, набрасываясь на него. – Я не хочу слышать.

– Тебе и не придется, – с жаром пообещала Эллен, обнимая их обоих и бросая на Бена вызывающий взгляд. И Бен внезапно понял, что с него хватит. Он пытался понять, отчего эта картина, когда детишки трусливо бегут под крыло своей матушки, которая напрочь отказывается включить голову, кажется ему такой знакомой, а потом его осенило: втроем они в точности напоминают ту безмозглую бабу с ее безмозглыми отпрысками, мешавшую ему вернуться на могилу семьи и в лес в тот день, когда он сбежал из Нориджа. Он смотрел в их глаза, по-коровьи влажные, на их шмыгающие носы на упрямых и тупых лицах, и отвращение переполняло его.

– Если не слушаете, то можете хотя бы смотреть, – прорычал он и треснул по выключателю с такой силой, что пластмасса хрустнула.

Лес приливной волной набегал на дом, оставаясь при этом совершенно неподвижным, и его свечение проникало в комнату. Бен надеялся, это привлечет их внимание к окну, потому что там было на что посмотреть: бледный контур, возникший в середине леса, мог быть только лицом, пусть даже шириной в несколько деревьев и собранным из роящихся иголочек инея. Хотя глаз лица он не видел, он знал, что они заглядывают в комнату.

Оно было там, чтобы они увидели, такое зрелище даже они не смогли бы отрицать, но они не увидят, пока не перестанут с ужасом таращиться на него. Он же не угрожал им насилием, и только отчаяние вынудило его ударить по включателю. Слова были бесполезны. Бен поднял руку и указал на лицо у них за спиной.

Он так и стоял, и дрожь медленным волнами проходила по телу. Фигура, восставшая из леса, подняла бледную руку и указала на него. Он позволил своей руке упасть, и рука фигуры исчезла в снегу, затем снова появилась, когда он вскинул руку, чтобы коснуться своего лица. Дети рыдали, Эллен цеплялась за них, словно сама не понимала, защищает их или защищается ими. Бен немного не донес руку до подбородка, поняв, что и они, и он видят одно и то же: лицо проступало из морозных узоров, подобных музыке, застывшей во льду и сделавшейся видимой, – его собственное лицо, на отражение которого в стекле он смотрел.

То была просто еще одна метафора, еще один знак грядущего перевоплощения, однако он так и не смог заставить себя коснуться собственного лица и выяснить, что есть что. Виновата была Эллен с детьми, они отшатнулись от его отражения с таким ужасом, что он уже начал терять самообладание. Он не в силах больше их выносить. Они завизжали, когда он подался к ним, и он подумал, что они могут опрокинуть стол и выброситься в окно. Больше его не заботила их дальнейшая судьба. Он отодвинулся от двери, чтобы открыть ее, чтобы оказаться подальше от них. Развернувшись к ним спиной, Бен схватился за ручку – от его движения иней расползся по дверным панелям, – и вышел из комнаты.

Спускаясь по лестнице, он слышал, как дети хнычут, а Эллен что-то вполголоса втолковывает им. Пусть говорит о нем что угодно, если это улучшит ее настроение. Уже скоро и она, и дети будут лишены подобного утешения, готовы они или нет. Он рывком распахнул входную дверь и шагнул в объятия ночи.