– Лет двадцать никто не живёт, а то и больше, – ответил Николай Петрович, потом, почесав лоб, добавил: – На этом краю поговаривают, что ведьма жила. Умереть не могла, так люди все окна вынесли, только тогда душа и вышла. Вот ведь как за этот мир держалась.

– Вы в партии состоите? – спросил Чижиков.

– Не, я так… И в комсомоле чуток походил…

– Оно и видно. То бога вспоминаете, то ведьму какую-то. Советские люди, а рассуждения как у дореволюционных царебожников.

– Так я не настаиваю, что бог есть. Но и не знаю, есть ли он на самом деле. А про ведьму говорю только то, что старики рассказывают. Я ведь и Танюшке говорил всегда, чтобы ни ногой в эту сторону. Плохое это место. Вот, пошла и принесла домой такую штуку… Говорил же, Танюша?

Девочка застенчиво кивнула и позвала всех внутрь каменного дома с покосившейся черепичной крышей. Милиционеры придержали за плечо девочку и вошли первыми.

– Вот здесь, под доской! – громко сказала Таня, указывая пальцем на пролом в изрядно выгнившем полу, по всей видимости, прихожей комнаты.

– Точнее, Танюша, – попросил Чижиков.

– Ну, вот, здесь…

– Так, биоматериал Нилова доставайте, все остальные покинуть помещение, фотографии сделаем потом, – приказал капитан. – Кинолог, работайте. Работайте, Вася, на вас вся надежда! Давай, Бобик, давай!

Кремовый лабрадор с длинными рыжими ушами, словно нехотя, сунул морду в принесённую криминалистом металлическую банку и, вместо того, чтобы броситься в дом, а затем двинуться по следу преступника, сел, мечтательно окинув взором окруживших его людей.

– И что бы это значило? – недовольно спросил Чижиков. – Бобик, след! Может, ему надо что-то посильней понюхать? Носки Нилова что ли? Не заболел он?

– Никак нет, – отозвался кинолог Вася. – Здоров и весел. И не прочь перекусить. А носки тут, даже самые вонючие, не помогут. Не Нилов это.

– Как не Нилов?

– Не было в этом доме Нилова, Бобик бы учуял. Я бы это понял.

– Ну, так что делаем-то? – зло замешкался Чижиков. – Ищем или как?

– Времени уже прошло много. Бесполезно. Боюсь, что зря вы нас дёрнули, – сказал кинолог.

– Ясно. Дрянь дело, – расстроено взмахнул руками Чижиков. – Слушай, кинолог, ну, а как-то дать ему хорошенько обнюхать всю территорию, всё в доме или в этой руине, может, возьмёт след?

– Вряд ли. Я сделаю, но всё зависит от Бобика, – пожал плечами Вася и завёл лабрадора в дом. Через несколько минут вышел, приложив к фуражке правую руку в виде отдания офицерской чести. – Задание выполнено…

Чижиков чувственно хлопнул себя по бёдрам и отошёл в сторону. Долго стоял задумчиво, смотря в одну точку – на нацистскую свастику, нарисованную на скале. Потом подошёл к заскучавшей под высокой выспевшей вишней Тане.

– Девочка, ты видела тех ребят, которые в этом доме собирались? – спросил вежливо, словно рублём одарил.

– Видела, – отозвалась Таня.

– А что они тут делали, видела?

– Костёр жгли во дворе, книжки в них жгли, потом что-то кричали в доме. И всё. Больше ничего не видела. Я ушла, мне страшно стало.

– А кого-то из этих парней ты знаешь или хотя бы в лицо запомнила?

– Запомнила. Он по нашей улице часто проходил в эту сторону. На ставке у нас купался. Он большой, огромный такой.

– Ставок?

– Нет, тот человек.

– Стоп! Значит, ты бы могла его узнать в лицо, этого огромного человека?

– Наверное. Но я боюсь его. Он на цыгана похож.

– А почему в дом сама пошла? Как ты этот нож нашла?

– Я подсматривала вон с той шелковицы. Залезла на дерево и всё видела, а они меня не заметили. А как ушли, я зашла.

– Это было вчера вечером?

– Ну, когда солнце начало заходить.

– И ты видела, как этот нож под пол кто-то положил?

– А этот человек и положил. Помахал у всех перед лицом, что-то им сказал и убрал под пол.

Чижиков оставил в покое Таню и снова вошёл в дом. Стены изнутри были тоже обрисованы свастикой. В углу комнаты, которая, скорее всего, когда-то служила спальной, лежала разорванная газета с латинскими литерами. Чижиков учил в школе английский, но тут разобрал, почувствовал нутром, что газета напечатана на немецком. Под окном комнаты – пепел от истлевшего костра, рядом – несгоревшие корешки книг. Чижиков ловко выпрыгнул в проём окна, не прикасаясь ни к чему руками, прочитал название «Они сражались за Родину».

«Что за чертовщина? Ребус какой-то, – подумал он. – Вроде, ехали сюда, всё было в целом понятно. Но Нилова собака не учуяла. Все эти костры со сжиганием книг… Свастика… Какие-то молодёжные ритуалы… Недобитки фашистские что ли в городе завелись? Как они могут быть связаны с убийствами? И могут ли? Надо ехать в отдел…»

Не дождавшись окончания работы экспертов, Чижиков спустился вниз к улице Тургенева. По ней мог проходить потенциальный убийца. Или тот, кто убийцу знает. Но качественный фоторобот с ребёнком не составишь. Надо подключать участкового Смирнова, он всю местную шантрапу должен знать в лицо. Да и этой свастикой заодно пусть всерьёз займётся. Совсем вверенной территорией перестал интересоваться.

Приехав в горотдел, Чижиков первым делом заглянул в кабинет к командиру службы участковых. Попросил, чтобы Смирнов по приезду срочно зашёл по очень важному делу. Затем устало поднялся в приёмную. Секретарша привычно подскочила, Чижиков махнул рукой, чтобы села на место.

– Разрешите доложить? – спросил, приоткрыв дверь руководителя.

– А, Чижиков, заходи! Заждался тебя, – пригласил к столу начальник. – Сразу информирую – на ножичке обнаружена кровь всех трёх жертв. Будем считать, что судьба нам просто подбросила подарок. Но есть и другой нюанс. Пальчиков Нилова на ноже нет. И вообще Нилов его, по всей вероятности, в руки не брал. Такой расклад.

– У меня картина та же, – пробурчал уставший от палящей жары Чижиков. – Бобик сдулся. Кинолог сказал, что Нилова на месте обнаружения вещдока не было.

– Ну, это и ежу теперь понятно. Что ещё нашли?

– Эх, товарищ командир, мне бы мозги этого ежа, которому всё понятно, – Чижиков подробно изложил начальнику всё, что видел в Княгиневке, и суть своих соображений по дальнейшим действиям.

– Свастика? Цыган, говоришь? Смирнов? Брать надо этого цыгана, незамедлительно. Понимаю, что у нас все уже на ногах не стоят, но других вариантов не вижу, как говорится, в ружьё, – поднял брови начальник.

– А что с этим Ниловым делать?

– А что с ним делать? Задерживать. Будем разбираться. В Жданове у бабки его нет, местные телеграфировали. И отца там тоже нет. Попытались у его брата, Андрея Нилова, кажись, расспросить, кто у них в Вольном ещё из родных остался, так пацан, как сумасшедший, несёт какую-то околесицу про какую-то воду, в которой он тонет, слюной брызгает, задыхается, руками во все стороны машет. Надо психиатру парня показать, или придуривается, что-то знает, но включил дурака, или действительно от всего пережитого двинулся малость. И инспекция по несовершеннолетним пусть вопрос не запускает, ищет батю Андрея. Не сиротать же пацану в детдоме.

На ровных изгибах белоснежного подвесного потолка в спальной комнате деловито хозяйничал беспечный паук. Раньше Ирина никогда его не замечала, а сегодня утром неожиданно обнаружила, поймав себя на мысли, что самоуверенные движения этого непрошенного хозяина чертовски её раздражают. Хотела встать, но боковым зрением увидела, что за её нагим телом пристально наблюдает лежащий рядом Максим.

Вчера вечером всё произошло так стремительно, что Ирина не успела даже бегло осознать случившееся. Эта злосчастная бутылка вина, окончательно размывшая остатки воли и самоконтроля… Этот безумный напор Максима… И вот теперь он рядом, смотрит на неё мечтательным поедающим взглядом, а там, наверху, паук, и чтобы сбросить его с потолка, необходимо встать во весь рост и бесстыдно вытянуться, попав в пробуждающийся поток дневного света.

Ирину угнетали мысли: что это было – зачерствевшее многолетнее желание близости, или всё-таки минутная слабость, вызревшая на дрожжах излишне выпитого алкоголя? Кто он, этот Максим Гущин, – случайный пассажир, на неизвестном полустанке забежавший в вагон её размеренной, как стук колёс, жизни, или новый хозяин уставшего от одиночества сердца? Ирина перебирала в сознании всевозможные варианты развития этих внезапно вспыхнувших отношений, но ни один из них не вписывался в логику её насущной реальности. Посмотрев в глаза Максима, Ирина, похоже, увидела то же самое внутреннее смятение, которое одолевало и её.