Юрий мотнул головой:

– Езжай.

Акинфий свернул в сторону и краем ока подметил, как рядом с князем опять приспособился Кряж.

Вернувшись с обедни, владыка Митрофан, прежде чем отобедать и отойти к дневному сну, по обыкновению занимался хозяйственными делами. Епархия требовала хозяйского ока. С тех пор как Андрей Боголюбский возвысил Владимир, минуло много времени, но дела его жили и приумножались новыми князьями и трудовым людом. Строились храмы, богатели приходы. Владимирская земля превратилась в одну из богатейших епархий. А больше дохода – больше забот. Без толкового помощника не обойтись. Немало было таких у владыки, но одного, протодьякона[24] Акима, он выделял особо за его честность и житейскую сметку, которая простиралась куда дальше амбаров и скотниц[25].

– Итого, батюшка, на нонешний день такой расклад получился, – Аким старательно выкладывал на счетах епархиальные расходы и доходы, – большой расход вышел. А коли бы великий князь на золочение храма Пресвятой Троицы не пожертвовал, то и в убыток бы вошли.

Искоса Аким поглядывал на владыку Митрофана, зная его нрав:

«А ну как не поверит? Хошь на богоугодные дела он доходов не жалеет, за растрату спрашивает строго. Это с виду он такой отрешенный, а седая голова не хуже его вместе со счетами». Но протодиакон беспокоился напрасно.

– Не каждый день такой расход, Аким. Много хороших дел сделано. Да и не для того скотницы наши, чтоб в них гривны[26] грузом лежали… Все наше добро людьми множится во славу Божию. – Владыка встал и перекрестился на огромный образ Спасителя, взирающий на них из красного угла. Аким поспешил сделать то же самое, но не уходил.

– Ступай с Богом, Акимушка. Свое дело ты сделал добро. – Владыка повернулся к протодьякону. – Али еще есть чего молвить?

– Есть, отче… Есть. Сказывают, ромеи в городе объявились…

– Што с того… Владимир город торговый, не впервой сюда гости издалека съезжаются.

– То не гости, отче… Монахи ихние. Сколь годов на свете живу, а такого не помню. У боярина Акинфия остановились.

– От кого узнал?

– Да от челяди[27] боярской и узналось.

Внутреннее, душевное спокойствие владыки стала сменять нарастающая тревога, но этого он не желал показывать никому.

Так же тихо повторил:

– Ступай, Акимушка. К обеду время.

Оставшись один, он думал о случившемся: «Давно легаты[28] римского папы тревожат Русь… В Киеве их увидеть дело привычное, но сюда, в Залесский край, нога их еще не ступала…»

Владыка присел на лавку. Взгляд его упал на тяжелую епархиальную книгу, оставленную, по обыкновению, Акимом, как того он требовал сам: «Пошто они сюда? Опять бередить раны давним расколом… От ереси нам и так отбоя нет. Хвала Спасителю, князь Юрий Всеволодович в вере тверд. Немало тому подтверждений. И щедрость его известна… Но будет день, будет и пища. Всевышний не оставит верных раб своих».

Ярослав Всеволодович был моложе своего среднего брата – великого князя Юрия. Но резкий нрав и немалые испытания, выпавшие на его долю, состарили его раньше брата. Лишь бойкая поступь и осанка выдавали в нем человека, полного сил и стремлений. Своей долей князь не тяготился. Сколько раз приходилось оставаться в жизни битым, а все одно судьба хранила его. Даже битые старшим Константином оба брата не оставались без удела. А ныне, когда минуло уже столько зим, о былом стыде вспоминать не хотелось. Много бы что сделал не так Ярослав, вернуть бы то время, да былого не воротишь.

Однако Константин, когда стала прибирать его хвороба, поступил по уставу. Передал великокняжий стол Юрию. Ярославу же отошел Переславль, а позже и Господин Великий Новгород перестал противиться его воле. Приглашал к себе, не помня старых обид, где и княжил он вдалеке от родного брата по своему разумению. Пусть дерзкая мысль о великом княжении и не раз подступалась в его разум, но дальше дело не заходило. Помнил и он, что вряд ли на кого, кроме родного брата, может положиться, случись чего.

Но встать вровень с Юрием желал он страстно, быть младшим и вторым было ему не по нраву.

Вольный Новгород князей хоть и приглашал, но жаловал не сильно. Жил своею, отличною от других земель Руси жизнью. Тон всему задавал посадник, да и архиепископ Новгородский властью обладал сильной. Не первое и не последнее слово оставалось за князем. Потому держался Ярослав Новгорода, но мысли свои и дела направлял на юг. И даже к самому Киеву, где княжеская власть ослабла давно. Немало охотников объявлялось на княжение киевское. Стать киевским князем в исконных землях значило стать равным Юрию. Почет был велик. Недаром охотников на киевский стол меньше не становилось.

Ярослав, ехавший с меченошей[29] впереди всех, повернулся в седле и позвал вполголоса:

– Елизарий…

Тут же из кучи всадников отделился верховой.

Остальные придерживали коней, уступая дорогу. Чтобы Ярослав Всеволодович, да повернувшись в седле, кого звал – случалось нечасто. Скорее зыкнет, едва повернув голову, и все тут. Видать, надобность словом перекинуться великая приспела.

– Как приедем в Торжок, коней не распрягай. Так в узде пусть и стоят. Чаю, долгим разговор не выйдет. Неча воду в ступе толочь… И ночевать в Торжке не останемся, – Ярослав говорил необычно тихо.

Елизарий лишь молча кивал головой. Не осмеливаясь перечить.

Днями прискакал посланец к Ярославу от брата – великого князя Юрия. Честь меньшему брату была оказана немалая. Не к себе во Владимир требовал Юрий Ярослава. По-братски предлагал встретиться в Ярославовых владениях. Потому и лежала теперь дорога новгородского князя к Торжку.

– А коли великий князь ранее нас заявится? – решился все-таки спросить Елизарий. – Кабы не осерчал… Вельми припозднились мы с дорогой. И не встретивши, и не проводивши…

Ярослав оборвал его:

– Не твоя кручина. – Он махнул плетью, отпуская боярина.

Елизарий поспешил отъехать, в душе сожалея о сказанном.

Ярослав же думал: «Ничего, ежели и подождать придется братцу. Чай, сам звал…»

Однако великий князь приехал в Торжок много позже Ярослава. Так что и лошадей распрягать, и ночевать пришлось в Торжке. К немалому неудовольствию Ярослава Всеволодовича.

Встреча на княжеском подворье получилась холодной, но ни тот ни другой на людях своего недовольства не выставляли. Встав из-за гостевого стола, говорить отправились наедине.

О чем пойдет беседа, догадывался Ярослав, но с чего бы брату вдруг в его дела с Михаилом Черниговским встревать захотелось, этого он в толк взять не мог. Много обид накопилось между князьями из-за Новгорода, и ладить дело миром с Черниговом Ярослав не собирался. Про себя думал, что не обошлось, видать, без сестры Михаиловой – жены Юрия, а потому решил не уступать ни в чем.

Дело шло к ночи, когда сели они один напротив другого за широким, накрытым темно-красной скатеркой столом. По родственному обычаю, расспросив о житье-бытье, Ярослав ждал, о чем заведет беседу Юрий. Но владимирский князь не спешил говорить о деле. Медленно подводил разговор к своей сокровенной мысли:

– Слухи идут, брат, от торговых людишек, что прижимаешь кого с хлебной торговлей. Не вдруг стало жито в Новгороде сбыть… Уж не свово ли жита стала земля родить вдоволь?

Ярослав встрепенулся:

– И кто же такие слухи про меня распускает?.. Тебе, брате, и не хуже меня ведомо, что князь над торгом новгородским власти не имеет. Что вече порешит, так и деется.

– Ведомо-то ведомо. Да токмо гостей торговых с Чернигова да Киева твои стражи от Новгорода отвернули… Немало таких найдется.