Прибывшие из соседних городов целители разводили руками.

Никто сначала не понимал, почему люди, получившие небольшую царапину, которой понадобилось всего несколько швов, которая в обычных условиях заживала за пару недель, оставляя после себя аккуратный шрам, не выздоравливали, почему их раны продолжали гноиться и воспаляться, несмотря на все приложенные усилия.

Раненные метались в лихорадке, их плоть буквально гнила заживо, и дело было точно не в попавшей в кровь инфекции, как подумали изначально, хотя это и сомнительно – несколько бедолаг могли страдать именно от этого, но чтобы абсолютно все?

Вообще все?

Потом думали – яд.

Яд на оружии.

Дело грязное, непростительное, но, в общем-то, бесчестным и лишенным моральных терзаний дикарям вполне свойственное.

Но ими используемый яд убивал быстрее, увы – проверено не раз на практике.

…А потом со схожими симптомами лихорадки стали приходить к целителям люди, помогавшие с похоронами.

А потом – свалились сами люди-целители.

Только люди.

Не яд.

Не инфекция.

Эпидемия.

Неведомая колдовская болезнь, бившая только по старшему народу, но проходившая мимо шесс'ен.

Беспомощно наблюдая за гнившими заживо детьми и стариками, которым от мучительной боли не помогали избавиться ни дурманящие отвары, ни заклинания, ни артефакты, Веарди ощущал, как рушился его мир.

Не должно быть так.

Нельзя – так!

Почему – так?!

Веарди чувствовал собственное бессилие в сложившейся ситуации.

Все необходимые карантинные меры были предприняты, люди сидели по домам, раз в сутки им приносили воду и еду, но зараза продолжала стремительно распространяться по разоренному городу – всё бесполезно.

Всё бессмысленно.

Всё напрасно.

Всё – неправильно!

Неправильно – получать донесения о найденной орде нападавших, лежавшей в степи и разлагавшейся, ставшей жертвой все той же болезни.

Неправильно – осознавать, что выхода нет, что лекарства нет, и не было возможности хоть как-то помочь городу, потерявшему абсолютно всех своих защитников, надежду и шанс на будущее. Они были обречены. Каждый заразившийся – не жилец.

Кому они помешали?

Кого они разозлили?

Кого?!

Кто столь могущественный и темный решил им отомстить…?

Или… не им?

И кому – им?

Стражникам и сайши, то есть воинам и шесс'ен, в городе подарили относительно лёгкую, благородную смерть в бою. Они стали частью братской могилы, имена всех покоившихся в ней вряд ли будут до конца установлены, но тех, кого опознали, напишут на мемориале – чтобы помнить и чтить.

…Мертвецы не любят быть забытыми…

Так кому же, «им», мстили неизвестные, стоявшие за степняками?

Не шесс'ен.

Страдали – люди.

Сгорали, гнили заживо в лихорадке – люди.

Так кто же так отчаянно ненавидел людей, заставляя их души искажаться в страдании, опасно приближаться к преображению в тварей…?

В тварей…

Твари.

А кто лучше всех иных умел создавать тварей и управлять ими? Не цав'ен ли им мстили за поражение в недавней войне? В свете близящейся его свадьбы с Цонорой, это имело смысл… Но – слишком очевидно, ответ не мог быть столь поверхностным. Было что-то ещё…

А может – в этом дело?

А может – в это их хотели ткнуть носом?

Как просто в их отравленном мраком и скверной Бездны мире создавать Искаженных. Что все они, шесс'ен, – дети Тьмы, родственной тому Мраку? Ведь создал их не просто победитель, но и брат того Мрака.

Может – в этом дело?

Или Веарди всё себе придумал, выдавая желаемое за действительное? Где же во всём этом бесконечном кошмаре находилась правда? Где же найти виновных, которых следует наказать?

Допевая десятый катрен погребальной молитвы, Веарди не знал.

Читая очередную цепочку печатей, упокаивающих начавших преображаться в тварей трупов, Веарди не знал.

Пытаясь успокоить восставших против шесс'ен, уставших от собственной беспомощности и больных, безнадежно, неизлечимо, смертельно больных людей, Веарди не знал.

Не знал он в тот момент, когда приказал всем шесс'ен покинуть стены города, запечатывая врата снаружи – чтобы никто не мог выйти и позволить распространиться эпидемии на другие города.

И стоя лагерем рядом с Хэлиссом, ожидая ответа дядюшки Магни и отца – не знал.

Не знал – даже получив ответ.

Ответом тем стала боевая тройка Всадников.

Когда они приземлялись, когда спешивались, Веарди ощущал обреченность – он с самого начала догадывался, какой приказ ему отдадут, но до последнего отказывался верить, что ему придется поступить именно так.

Что плачем быть – ему.

Убийцей.

Цаиш нервничал рядом, клокотал, свет Очей отражался в его золотистой чешуе, когда дракон приветствовал своих младших собратьев. Те почтительно склонили голову перед ним, признавая главенство. В конце концов, помимо статуса личного дракона принца, Цаиш обладал ещё одним перед ним преимуществом – он был старше, а значит опытнее и крупнее.

Веарди не обращал внимания на крылатых – те сами меж собой разберутся.

У него были проблемы поважнее.

– С каких пор Всадники выступают в роли почтовых соколов? – нервно улыбнулся он подошедшему лидеру всадников.

Что иронично – человеку.

Смешная шутка, отец. Отправить на убийство людей единственного всадника-человека… Неужто он хотел избавиться от него?

Тот был ему смутно знаком лицом. Всадник протянул тубус, в которых обычно транспортировали свёрнутые в свиток письма. На тубусе, сделанном в имперских цветах, чернел герб Дома Талэ – черный дракон.

– Когда на то воля Владыки.

Коротко и по делу.

Он уже нравился Веарди – сработаются.

…Развернув послание от отца и пробежавшись взглядом по ровным строчкам, написанным строгим, угловатым почерком, он прикрыл глаза, обдумывая прочитанное.

Всё же он не ошибся.

Какая жалость.

Какое безумие…

– Как вас зовут? – Веарди устало потер переносицу.

– Рик Феан, Ваше Императорское Высочество.

– Называйте короче, дае Феан.

– Да, милорд.

– Чудно… Вы знаете, с какой целю Владыка вас сюда направил?

– Нам приказано зачистить очаг эпидемии и предотвратить её распространение.

– Зачистить очаг… какая обтекаемая формулировка… Точно матушка придумала!

– Милорд?

– Очагами являются город Хэлисс и Великая Степь.

– Город…?

– Город.

– И степь?

– Вся степь.

– Которую мы должны…

– Сжечь.

Великая Степь горела.

Столбы черного дыма поднимались к самому небу, растворялись в реденьких облаках, что так редко приносили летом в этот знойный край долгожданные дожди. Порою, даже случались грозы, когда в буйстве стихии грязевые реки устремлялись к Итарру, а единственного удара молнии хватало, чтобы сухая трава вспыхнула, и смертоносное пламя охватило бы всю равнину до горизонта. Потом, обновлённая, степь расцветала следующей весной, избавленная от многолетних накоплений давно мёртвых растений, не дававших хода новым росткам.

Была в том своя жуткая, потусторонняя красота – как всеобщая погибель оборачивалась буйством жизни, замыкая её великий круговорот…

Но то – воля Богов и самой природы, явление и суть жизни, лишённые вмешательства смертных, и не подходившее под рамки морали разумных народов. Естество, суть мира были выше этой морали, были вне её, и мерить такими категориями подобные события было откровенно глупо.

Но в нынешней катастрофе не было ничего созидательного…

Пепел летал в воздухе, кружась, подобно хлопьям снега зимой, и, возможно, было в этом тоже что-то по-своему красивое.

Чем был раньше этот пепел?

Простой травой, неизменным кормом гордых лошадей?

Прекрасными цветами, разливавшими свой аромат по округе, привлекавшими тружениц-пчел?