– Всё! – сказала Елена Сергеевна и выжидательно посмотрела на хозяйку.

– Читай ещё! – потребовала Хитриха. – Мало прочитала, сначала начни.

И Елена Сергеевна прочла письмо ещё раз, а потом ещё раз. Хитриха сидела важно, сложив на коленях тяжёлые руки, и слушала внимательно, боясь потерять хотя бы одно слово.

– Стоскнулся! – наконец улыбнулась она. – Подарков навезёт мне разных. Лонись кофту мне привёз, тёплу, пухову, как у тебя платок. Я её в подпол спрятала. Никому не показала.

– Зачем же спрятали? – удивилась Елена Сергеевна. – Её носить надо – ведь от сына подарок. Да и морозы сейчас такие. И ему приятно будет.

– Что ты, Басёна! Ведь украдут, утащат. И не говори больше, нечего ересь городить. Полно! Давай полудновать! – Она соскочила с места, вспорхнула на лавочку и стала листать настенный календарь, перетянутый резинкой. – Неделя ещё до Нового года! – объявила она, повернувшись к Елене Сергеевне. – Вот через седьмицу-то и заявится.

Всю неделю ходила Хитриха блаженной, улыбалась, от книг отказывалась: «Спать хочу. Один рот, да и тот надвое дерёт. Во снях-то и время скорей пролетит!» – и полезала на печь, но долго ещё там не засыпала, ворочалась, как птица в гнезде, и пела свои длинные протяжные песни.

Елена Сергеевна на праздники собралась было ехать в город, но в школе не отпустили – начались детские утренники и дежурства. Она расстроилась и с тревогой и беспокойством стала ожидать приезда Сергея. Нарочно подолгу сидела в школе, рисовала в учительской новогодние газеты, смотрела в густое от зимних сумерек окно. На колхозной площади вспыхивала редкими огнями тёмная ёлка. Падал снег. Было грустно и одиноко.

На улице её окликнул председатель Павел Иванович:

– Елена Сергеевна! Садитесь! Докину до дома! – Он широко распахнул дверцу «козлика». – Быстрей, быстрей! Дело есть. – И уже в кабине, улыбнувшись, спросил: – Что, начальник домой не отпускает? Расстроились, поди? Не говорите – всё ясно. Мы вот что с Полинушкой подумали: приходите к нам на Новый год. У нас всё тихо, по-семейному. И шампанское у нас есть – мне по разнарядке досталось две бутылки. Сами подумайте, кто у вас тут есть? Хитриха? Да к ней сын приедет, вам-то, может, не очень удобно, что он на Новый год домой нагрянет, а? То-то! Вижу – беспокоитесь. А коллеги-то приглашали?

– Нет ещё, – покачала головой Елена Сергеевна, – не приглашали.

– Ну и хорошо, значит, к нам! По рукам? – засмеялся Павел Иванович. И она, видя его довольное, улыбающееся лицо, вдруг неожиданно для себя сказала:

– По рукам! Только что же я с собой возьму? Мама с братом посылку обещали, но не пришла пока, а в магазине пусто. Карамель одна!

– Не извольте беспокоиться, Елена Сергеевна! Что вы? У нас с Полинушкой всё за вас решено. Ну, едем?

– Едем! – засмеялась Елена Сергеевна. Она была смущена и обрадована предложением Воловых и, положа руку на сердце, совсем не хотела оставаться в новогоднюю ночь у своей хозяйки с её сыном, который вот-вот должен приехать. Она совсем его не знала и не знала, как себя вести, когда он приедет, что говорить, о чём. Может, придётся сидеть за одним столом? Ведь, если позовут, не отказаться! К тому же он ей не нравился: два-три письма в год – разве это дело? Совсем мать забыл! Да и самой к кому-то в гости напроситься было неловко…

– Ну, до послезавтра! – весело попрощался Павел Иванович. – Я заеду часиков в шесть-семь. У вас как раз праздник в школе закончится, идёт?

– Идёт! Спасибо! Полине Тимофеевне поклон передайте! Скажите, я очень благодарна!

Дверца машины громко стукнула, и «козлик» умчался. Елена Сергеевна осталась в тишине у тропинки к дому.

За ней ещё тянулся гул мотора, весёлый голос Павла Ивановича и густое машинное тепло. Дорожка была разметена, окна домика были освещены, и её сердце вдруг болезненно сжалось от предчувствия: приехал! Душистый запах табачного дыма долетел до неё. Делать нечего – надо идти! В тесном тёмном крылечке кто-то стоял, высокий, в серой фуражке, несмотря на мороз, и курил. На длинной серой шинели тускло блестели пуговицы.

– Здравствуйте! – сказала Елена Сергеевна. – Наконец-то вы приехали! Вы ведь Сергей Иванович?

– Да, – сказал он, – Сергей Иванович! – и, пряча сигарету в жестяную баночку, широко улыбнулся: – А вы наша постоялица, значит? Елена Сергеевна? Мне о вас матушка много чего рассказала: и про чтения ваши, и про жениха вашего, Пушкина. Рад, рад с вами познакомиться! – и уж совсем по-домашнему позвал: – Давайте-ка в дом – морозно на улице. И прямо к нам на кухоньку! Я из Питера, знаете, дефициты разные привёз, вам здесь и не снились, чаи начнём гонять да громко разговаривать!

Отказаться не получилось. Она только забросила сумочку в свою летницу, поправила волосы перед зеркалом, как в комнату вкатилась Хитриха:

– Пойдём, пойдём! Покажу, что сынушко, белеюшко мой привёз. Таки подарки, таки подарки!

В половине Хитрихи была ввёрнута новая сильная лампочка. Яркий жёлтый свет широко освещал заваленный свёртками стол. Высокий, всё ещё в шинели Сергей Иванович двумя руками сразу весело доставал из сумки мандарины и складывал в белое блюдо.

– И сервелатик есть у нас, и коньячок! – улыбаясь, говорил он. – Давайте, давайте, Елена Сергеевна, проходите. Матушка без вас чай ну никак не хотела пить, так что я сам, признаюсь, вас заждался.

Елена Сергеевна села к столу и как-то беспомощно оглянулась – всё было не так. Вроде, как всегда, победно пел самовар, но только громче была теперь его бурлящая песня. И звонче, и жёстче стучали часы. И всё на кухоньке было ярче, сильнее, тревожнее – наверно, это от непривычного света. Высокий, какой-то прямоугольный Сергей Иванович что-то рассказывал, смеялся, и от его громкого голоса и смеха, и от того, что он был вот такой большой и шумный, кухонька казалось маленькой и тесной, непривычной и отчего-то неуютной. Ниже стал потолок, ближе маленькие окна. И она ясно увидела то, что раньше не бросалось ей в глаза, просто казалось стёртым, затемнённым. Теперь же всё: побитая печка, покосившийся буфет с облупленной краской, закопчённые чугунки, раздёрганный коврик на затоптанном полу – всё вызывало жалость и муку, всё выставлялось на свет в своей неприглядности и горечи. Длинная чёлка падала на широкий лоб Сергея Ивановича. Он небрежно отбрасывал её назад, за ухо, и насмешливо взглядывал на Елену Сергеевну:

– И как вы? Прижились в нашей деревне? Понравилось? Это хорошо. Я, признаться, тоже по ней соскучился. Но долго прожить здесь не смог бы…

– Серёженька! Ты хоть бы шинелюшку-то снял. Упаришься! – напомнила Хитриха.

Сергей Иванович аккуратно повесил шинель на плечики и, обернувшись к Елене Сергеевне, спросил:

– А вы сами-то надолго сюда приехали? Надолго? Я б не поехал, угол здесь уж больно медвежий, до станции полдня попадать. Хорошо, я сегодня прямую попутку до деревни поймал, так живо долетел. Да и сами посудите: ни театров здесь нет, ни музеев. В клубе, я уверен, только старое кино кажут. Словом, никакой культуры. Если б не матерь, не поехал!

– Вот оттого что здесь ничего нет, я и поехала! – раздражённо сказала Елена Сергеевна. Ей совсем не хотелось ни спорить, ни доказывать, ни объяснять – всё равно не поймёт.

Хитриха жалобно взглянула на неё. И Елене Сергеевне стало неловко за свою несдержанность, она опустила глаза, а потом снова посмотрела на Ефросинью Егоровну. Маленькая, худенькая, со сморщенным тёмным личиком, Хитриха совсем не походила на своего рослого, огромного сына и, как показалось Елене Сергеевне, даже немного побаивалась его и того шума и стука, который следовал всюду за его живым и стремительным телом. Робко потоптавшись, Хитриха наконец решилась спросить:

– Серёженька! Картошка-то поспела, дак доставать?

– Доставай, мама, не спрашивай! Что в печи, то на стол мечи! – и, обняв её за плечи, засмеялся: – Глядите, Елена Сергеевна! Какие мы разные: она маленькая, а я такой здоровый да дородный! Это я в батю пошёл, в отцову породу. Батя-то наш был ого-ого! А насчёт того, что никакой культуры, так вы не обижайтесь и не думайте ничего, это я вас на пушку взял! Выучился бы я на лётчика, если б не наши учителя!