Сергей Иванович снова раскатился довольным смехом, а потом, играя, пропел:

– «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги!..» А гляньте-ка, Елена Сергеевна, какую я шаль матери привёз, тёплая, в узорах, с кистями, бухарская. В Бухару летал! С головы до ног закутаться можно, и ещё останется. И тапочки – войлочные! А то ходит в допотопных катанцах, смотреть страшно. Ты их в подпол-то не прячь, носи! Все старухи завидовать будут! Давай, давай закутывайся! – и, подхватив кипящий самовар, водрузил на стол. – Всё, чай пить!

Пили чай, говорили про школу, про новогодний концерт в клубе, про ёлку, которую завтра обязательно надо притащить из леса, про самолёты, полёты, кино. И Елена Сергеевна, немного оттаяв, даже смеялась задорным шуткам Сергея Ивановича. Хитриха, любовно и гордо поглядывая на сына, всё говорила:

– Вот какого белеюшку я вырастила, даже не верится. Серёженька, сыночка, ты ли это?

– Да я, я это, мама! – хохотал Сергей Иванович и подмигивал Елене Сергеевне. – Соскучилась маманя! Зову в Питер ехать – ни в какую!

– Елена Сергеевна! А вы сами-то в Питере были? – спрашивал Сергей Иванович. – Нет? Надо, надо ездить, мир смотреть. Вот возьмите мою матушку: в городе только раз и была, да и то не помнит ничего. Ведь не помнишь ведь ничего, а, мама?

– Пошто же не помню, Серёженька, на транвае даже каталась. Карточка есть.

– На трамвае! А ты бы видела небо, облака! Как там у Королёва: «Самолёт поднимается выше и выше, и моторы на взлёте протяжно гудят…» Знаете, какие строчки дальше, Елена Сергеевна?

– Знаю.

– Басёна всё у нас знает! – сказала Хитриха. – Её в деревне любят. Давеча творог ей принесли. А кто принёс, неведомо! Постучат в окошко да сбегут!

– Басёна! – повторил Сергей Иванович. – Значит, красивая. А вы и вправду красивая, Елена Сергеевна. Вам кто-нибудь говорил об этом?

– Дак я же и твержу ей то с самого начала! – удивилась Хитриха. – Я, как увидала её, сразу поняла: басёна!

– Не надо об этом! – попросила, нахмурив тонкие брови, Елена Сергеевна.

Через час она сумела отпроситься, ушла в свою горенку и ещё долго читала. Когда глаза устали, она просто лежала, укрывшись широким шерстяным платком. За окном задувал ветер и пошевеливал занавеску. Она погасила лампу, в окно тут же, будто ждала этого, заглянула яркая северная звезда и долго стояла, покачиваясь, в синем стекле.

Под утро, когда гирька часов стукнула об пол и часы остановились, проснулась Хитриха. Яркая луна заливала кухню, и клетчатая тень от спинки стула добралась до дверей. Голова слабо кружилась, и сердце ныло от какой-то непонятной тревоги. Что-то было не так, что-то нарушало привычную предутреннюю тишину. Она стала вслушиваться: кто-то дышал тихо и ровно совсем рядом, в соседней комнате. Ей стало страшно. Встрепенувшись, она быстро и осторожно слезла с печи, сразу попав ногой в печурку. Лавка не брякнула. Подкравшись к буфету, она заглянула в раскрытую дверь смежной комнаты. Там тоже была луна. Петлистая тень из окна бежала через кровать на стену. Кто-то спал, раскинув большие белые руки. Она отпрянула. Маленькая карточка сына посмотрела на неё с дверцы буфета. Вынув карточку и прижав её к груди, она долго стояла, обмирая от страха, беспомощно глядя перед собой, не зная, что делать и как поступить. «Фроська! Не балуй!» – сказал из лунного света таточка. Чья-то шинель, серая, чужая, тускло светилась рядом пуговиц. «Сынушко приехал! – вспомнилось ей. – Где же он, белеюшко?» – и взглянула на карточку. Глаз видел плохо. Она прокатилась мимо страшной раскрытой двери, ткнулась в сени и там, не сразу нашарив скобку, заскреблась в ужасе в двери Елены Сергеевны.

«Басёна, открой!» – зашептала она громко, оглядываясь на кухню. Какая-то жилка, туго натянутая, так и дрожала, надрываясь, в груди. «Открой!»

Елена Сергеевна испуганно вскинулась и замерла, прислушиваясь, не понимая, что там, за дверьми, потом впустила Хитриху:

– Что, что стряслось, Ефросинья Егоровна?

Хитриха, не слушая, крутанулась, щёлкнула крючком, запирая двери и прижимая к груди руки, прошептала дрожащими от страха губами:

– Ой, Басёна! Там у меня кто-то чужой! Мужик какой-то чужой, пришёл и спит!

– Какой мужик? – вздрогнула Елена Сергеевна. – Где? Кто?

– У меня в комнате!

– Так это же сын ваш, Ефросинья Егоровна, что вы! Успокойтесь, не надо, это же сын, сын ваш, Серёжа! – Она уже хотела облегчённо рассмеяться.

– Нет, Басёна! Это не мой сыночек, это мужик какой-то чужой. Мой сыночек вот какой! – И она, отняв от груди руки, показала школьную карточку Сергея. – Он у меня маленький, худенький, курточка на молнии – я её в райцентре на картошку выменяла, а тот большой, здоровый! Неужели я своего сыночка, кровинушку, не узнаю. Басёна, поди прогони его! Я боюсь!

– Как же я прогоню его, Ефросинья Егоровна, когда он сын ваш! Он приехал к вам вчера из Ленинграда. Вы разве не помните? Что с вами? Господи!

– Это не он! – Губы Хитрихи дрожали. Она замотала головой. – Не он. Я знаю! Пойдём, ты сама всё увидишь!

Испуганная, Елена Сергеевна прошла на кухню, помедлив, зажгла свет. Хитриха уселась поближе к дверям и попросила, прижимая кончик платка к губам:

– Разбуди его! Скажи ему, пусть уходит. Я боюсь его!

«Как же я разбужу его? – подумала в страхе Елена Сергеевна. – Что ему скажу? Господи, да что за беда-то такая!» В её глазах заблестели слёзы. Но, слава богу, кровать в тёмной комнате скрипнула, и в дверях показался заспанный и удивлённый Сергей Иванович:

– Вы чего не спите-то? Ночь на дворе! Мам, ты чего?

– Уходи! – тихо, почти плача, прошептала непослушными губами Хитриха. – Уходи! – сдавленно крикнула она. – Ты – не мой сынок! Я не знаю тебя. Мой сыночек вот какой! – И она протянула Сергею его же карточку. – Ты на него не похож!

– Мама, ты что? Это я, Серёжа, Сергей!

– Не подходи! Это не ты!

– Ефросинья Егоровна! Ну как вы можете? – в отчаянье вскрикнула Елена Сергеевна. – Это же он, Серёжа! Ефросинья Егоровна!

– Елена Сергеевна! Елена! Вы подите к себе, пожалуйста, я сам с мамой поговорю! Не бойтесь, идите! – взволнованно попросил Сергей Иванович. – Это с ней бывает! Всё сейчас пройдёт!

– Не уходи! – жалобно попросила Хитриха. – Пусть он уйдёт! Сам!

Сергей Иванович быстро подошёл к Елене Сергеевне и мягко и настойчиво подвёл к дверям:

– Пойдите, пожалуйста, пойдите, я вас прошу. Всё хорошо будет!

Елена Сергеевна видела, что он нервничает и едва сдерживает себя. И подчинилась.

В своей комнате она слышала тихие голоса и плач, что-то брякало и стучало. Она несколько раз порывалась бежать на кухню, но удерживала себя. Ей было страшно и не по себе от увиденного. В висках ломило – так сильно разболелась голова. И даже выпитая тройчатка не помогала.

За окном светало. Елена Сергеевна прижалась лбом к холодному стеклу. За ручьём, над домами, заструились к небу первые розовые дымки. Вставало солнце. С берёз беззвучно сыпался снег. В доме было тихо. Потом дверь скрипнула, и кто-то постучался к ней.

– Войдите! – сказала Елена Сергеевна и обернулась.

Это был Сергей Иванович. Он был в незастёгнутой шинели и в лётной фуражке. Она подошла и заглянула в его расстроенное и печальное лицо.

– Я так и знал, что вы не спите, – сказал он.

– Как мама, Ефросинья Егоровна? – спросила она.

– Всё так же! – Его голос дрогнул. – Она меня не признаёт. Она согласилась выпить лекарство, успокоительное, – я из Ленинграда привёз, и сейчас уснула. Я с утра схожу в больницу. Не знаю, что делать… Она меня гонит!

– Вы можете остаться у меня, – сказала Елена Сергеевна. – Я через час уйду на работу. Вы чаю хотите?

– Нет, спасибо! Нет. Я, пожалуй, пойду – так будет лучше.

– Но куда же вы пойдёте из своего дома, Сергей Иванович?

– Пойду! Не могу в четырёх стенах. У меня одноклассники здесь живут, к ним пойду. – Он посмотрел на неё, невесело усмехнувшись. – Такие вот дела! Домой ехал! А вам спасибо за всё, что вы для мамы делаете!