Литмир - Электронная Библиотека

Я радостно замычал, онемев от счастья, тут же спрыгнул с кресла и принялся выплясывать вокруг нее в радостном нетерпении. Николь бережно сняла свои меховые трусики и, удобно расположившись на диване, строго сказала:

– Прическу не помни, Пигмалион хренов. Не для тебя сделана.

Глава 4

Второй раз в жизни я забирался в лимузин, но уже помнил, что самые удобные места там расположены в конце салона – можно не просто вытянуть ноги, но даже лечь, если приспичит.

Приспичило лечь не мне, а Гансу, но Николь рявкнула на него, чтобы не мял костюм, и Ганс послушно поднялся с кожаных сидений, сев возле дверей и хмуро глядя оттуда на разъяренную блондинку.

Последние два часа Николь была не в духе, и виноват был в этом Ганс. Он вернулся в «Хошимин», как и обещал, к трем часам дня, но в такой видимой невооруженным глазом безумной истерике, что даже охранники на входе расступились перед ним, не желая связываться с очевидно ненормальным, свихнувшимся типом.

Комендантские жабы, караулившие нас, к тому времени смылись – то ли на обед, то ли окончательно,– но в таком состоянии Ганс смял бы их, не задерживаясь.

Я как раз примерял шелковые брюки от готового костюма, который принесла запыхавшаяся Николь, когда в номер ввалился Ганс и замер посреди гостиной, бешено вращая красными с перепоя свинячьими глазками.

Я решил, что он подрался с комендантскими, и повернулся к нему, чтобы спросить о деталях, но Ганс вдруг задрожал всем телом и закрыл веснушчатое лицо своими огромными руками.

– Пиздец,– весомо и гулко сказал он сквозь натуральные всхлипы, и я поверил ему.

Я просто не представлял, что должно было случиться, чтобы Ганс заплакал. Однажды, минувшей зимой, в каптерке второй роты я едва не заплакал сам, когда нас там зажали с десяток обкуренных кубанских дембелей, но даже тогда этого позора со мной не случилось – Ганс с ходу свернул пару челюстей, и остальные деды расступились перед нами, позволив уйти обнаглевшим салабонам безо всякой сатисфакции.

Николь среагировала первой, подойдя к нашему немцу вплотную и мягко тронув его плечо ладошкой.

– Эй, приятель! Ты чего?

Ганс трагически уронил руки по швам и повернул к ней багровеющее на глазах лицо.

– Этой ночью меня кто-то трахнул в жопу! – всхлипывая, сказал он, с какой-то растерянной, безадресной ненавистью оглядываясь по сторонам.

Николь деликатно хмыкнула, обняла его сзади и, успокаивающе поглаживая волосатую ручищу, сказала:

– Поверь, это была не я.

Ганс тут же обернулся, кривя толстые губы, и я подумал, что он ударит ее. Но Ганс вдруг доверчиво прижался к ней и сказал:

– Тебе я верю.

Потом он снова огляделся по сторонам, злобно сощурившись и напрягая бугристые плечи.

Теперь я старался не смотреть на него, потому что чувствовал, как пульсирует в стокилограммовом теле Ганса темная злая энергия, требующая немедленного выхода.

Как всегда в минуту смертельной опасности, я сначала пошел прямо на нее, демонстрируя непоколебимость и природный пофигизм.

– Я тут тоже не при делах, противный,– сказал Гансу в лицо и быстро прошмыгнул мимо него в прихожую, а потом сразу в коридор.

Дверь хлопнула, но вслед никто не побежал, и я прошел по инерции весь коридор до зеркального холла, прислушиваясь к окружающим меня звукам.

Внизу, на первом этаже, мужики говорили о пиве – грубый басовитый голос заявлял, что пиво должно быть темным и сладким, а шепелявый тенор перебивал его, захлебываясь в собственной слюне, и утверждал, что лучше светлого, но при этом горького пива, на свете ничего не бывает.

Я осторожно перегнулся через перила и сощурился, глядя на спорщиков. Один из них был облачен в бордовую ливрею и сразу стал мне неинтересен, но вот второй мужик был одет в нечто цвета хаки, и мне это очень не понравилось. Но потом я увидел огромную надпись на его спине – «ЧОП ”Корнет”» и понял, что это всего лишь частный охранник, а не человек Акулы.

Я вернулся в номер, беззаботно напевая на всю прихожую: «Ты беременна, это временно», но Ганс уже немного успокоился, сидя на диване рядом с Николь и нервно ее ощупывая, будто искал наркотики или оружие. При этом непрерывно говорил, изливая свою горестную историю на спокойно сидящую девушку:

– …присел в толчке казарменном – в компании, как водится,– ничего такого ведь не думал! Газетку развернул, читаю спокойно, как НЛО в Москве до местных баб докапываются, а тут пацаны рядом вдруг как заголосят! Спрашиваю, что за базар, а они встают все, так и не срамши, и от меня шарахаются, как от инопланетного чудовища. Кричат: «Ганс, ты очко свое видел?» А как его увидишь, в натуре? Рукой провел – чувствую, прилипло что-то сзади. Ну, прилипло и прилипло, мало ли… Оторвал, к глазам подтаскиваю – а это презик! Весь изгвазданный уже, пользованный. Ну и что, думаю, ночь веселая была. А потом меня как током дернуло – я ведь не всю ночь помню, пара часов из башки реально выскочила. И пацаны по лицу моему тоже поняли, что я в себе не уверен. Конечно, такой сразу шабаш поднялся, вилы… Мне теперь вообще неясно, как я в казарме жить буду, без прежнего уважения.

Ганс начал подробно рассказывать Николь, как он жил в казарме с уважением, но ее это быстро утомило, и она убрала наконец маску вежливого сочувствия, резко вскочив с дивана и заорав что есть силы:

– Заткнись уже, придурок! Мне насрать, драли тебя в жопу, в уши или ноздри, ты мне вообще на хрен не нужен, кретин деревенский! Ты принес права другого кретина?! Принес?! Где они, бля?! Давай их сюда и закрой пасть!

Ганс, набычившись, пару минут молча смотрел на девушку, а потом повернулся ко мне.

– Михась, как думаешь, за нее реальный срок намотают, или так, отбояримся, вроде как за кошку?

Я понял, что он не шутит, по особой тряске его кабаньих ушей – перед крепким махачем на него всегда нападала такая странная трясучка, начинавшаяся где-то в районе жирной шеи и заканчивающаяся как раз ушами. Поэтому я быстро подскочил к Николь и успел одним движением зашвырнуть ее в спальню – только она и пискнула.

Потом встал у дверей, и, когда Ганс наконец поднял свою тушу с дивана, я уже был готов встретить его как полагается.

Ганс попер молча, а я, напротив, орал на него, надрывая глотку, потому что знал, что на немца такие вещи действуют лучше, чем удар рессорой. Хотя хорошая рессора мне там тоже бы не помешала.

Когда Ганс подобрался ко мне на расстояние замаха и понес свой волосатый кулачище прямо мне в морду, я со всей дури треснул его каблуком модного ботинка по коленке и еще добавил туда же для верности стулом, удачно подвернувшимся под руку.

Ганс рухнул сразу, как режим Чаушеску, а я прыгнул на него сверху, молотя кулаками по его тупой веснушчатой морде.

От этих моих потешных ударов Ганс только отдувался, неуклюже пытаясь встать, но, похоже, колено я ему пробил по-настоящему – немец крутился вокруг здоровой ноги и сквозь зубы грозил мне ужасными карами, но подняться во весь рост так и не смог. Я еще успел поднять стул и треснуть Ганса уже по башке, впрочем, без особого результата, когда дверь спальни распахнулась и на нас выскочила остервеневшая от злости и обиды Николь. В руках она держала прикроватную тумбочку, и я едва успел отскочить в сторону, когда эта тумбочка полетела в нас обоих. Ганс, вращаясь на месте, как подбитый танк, отскочить не успел и принял весь удар на себя – голова у него заметно погрузилась в плечи, а тумбочка с сочным хрустом разломилась пополам.

Тут же наступила тишина, потому что я перестал орать, а Николь и Ганс посмотрели друг на друга молча, но с каким-то пристальным, взаимно проснувшимся интересом.

– Ладно, охолони, лахудра,– примирительно буркнул ей Ганс и, стоя на одном колене, начал рыться в кармане галифе.

– Вот его права.

Николь сделал пару шагов из спальни, забрала права, внимательно их изучила, бросив взгляд на фото, а потом на меня, удовлетворенно выдохнула и наконец ответила Гансу:

9
{"b":"865556","o":1}