– Еще одна такая выходка – и я скормлю тебя ребятам Марка.

Ганс опять недовольно буркнул что-то, на этот раз неразборчивое, но по его тону понял, что он успокоился. Я подошел и протянул руку. Ганс мрачно сверкнул очами, но руку принял.

Я с трудом дотащил его кабанью тушу до дивана – он мог только прыгать на левой ноге, а на правую даже ступить боялся, так у него болело колено.

Николь пришлось еще дважды отлучаться из апартаментов: один раз запланировано – сделать мне кредитку у каких-то своих знакомых банковских клерков, а второй раз – менять костюм для Ганса. Тот, что она арендовала поначалу, оказался мал – недооценила наша девушка Гансовскую мускулатуру.

Во второй заход Николь привела длинного очкастого мужика в белом халате – мужик, не говоря ни слова, подошел к дивану, где недвижимо лежал Ганс, ощупал обе его коленки, определил по нервному дерганью, какая из коленок пострадала, и все так же молча всадил в нее укол – прямо через армейские штаны. Ганс пошел красными пятнами, но орать передумал – видно, решил показать Николь свою пацанскую крутость.

Потом врач достал из кармана небольшой флакончик с распылителем, показал его Николь и поставил на стол.

– Заморозка? – догадался я.

И доктор кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.

Николь ушла в спальню, тут же вернулась с котлетой денег и отсчитала доктору несколько купюр. Тот поклонился, бросил на прощание насмешливый взгляд на Ганса и вышел из номера.

– Он что, немой? – хором спросили мы с Гансом, не сговариваясь.

Николь растянула тонкие губы в снисходительной гримасе.

– Это клубный докторишка. У него стандартный гонорар – десять штук. А я ему сдуру сказала, что если он не будет задавать вопросов, гонорар удвоится. Вот он и прикалывался тут, Айболит хренов.

– Двадцать тысяч за один укол? – возмутился Ганс.– Да я бы лучше поллитровку водки выпил, а остальное взял на сдачу!

– Не переживай так за меня, я вычту эти деньги из твоей доли,– успокоила его Николь и снова ушла в спальню.

Ганс повернул ко мне непонимающее лицо.

– А что у меня будет за доля?

Я застегнул наконец все пуговицы на новой рубашке, поправил ремень на брюках и подошел к дивану, демонстрируя ему свой новый наряд.

– У тебя будет доля тяжелая, пацанская,– объяснил я.– А вот у нас, у финансовых магнатов, все будет хорошо.

Ганс даже не улыбнулся. Он наморщил веснушчатый лоб, несколько раз моргнул белесыми ресницами и очень серьезно сказал:

– Михась, мне теперь никак нельзя в казарму. Ты меня знаешь: я без уважения жить не могу.

– Да ладно, подумаешь, презик к жопе прилип. Может, это твой презик был,– начал неискренне возмущаться я, подстегиваемый чувством вины.

Но Ганс прервал меня мучительным выкриком:

– Суслик сказал, что Акула, падла, на весь московский военный округ растрезвонил, куда мы с тобой от него сдриснули! В батальоне только эту новость и обсуждают. При мне, конечно, пока шугаются, но чуть я выйду – сразу начинают про нас тобой тереть. А как вхожу в казарму – сразу все затыкаются. И смотрят так, будто я у каждого по ведру самогона стырил!

– Это называется гомофобия,– раздался голос из спальни.– Увы, нет еще должной толерантности в нашем нецивилизованном обществе. Не любят вашего брата простые гетеросексуальные россияне.

Ганс зарычал в бессильной злобе и отвернулся к стене.

Николь вышла из спальни изрядно похорошевшая – видно, красилась там, не покладая рук. Потертый гусарский мундир сменило облегающее платье с низким вырезом, на загорелой шее красовалось нечто вычурно-блестящее, а на руке неземным светом сияло кольцо с большим прозрачным камнем.

Мелкие кудряшки Николь теперь были расчесаны в пышные локоны, красиво обрамлявшие гладкую розовую кожу лица, губы перестали быть тонкими и жесткими, превратившись в призывные и нежные, а зеленые дерзкие глаза чуть затуманились – ровно настолько, чтобы пообещать покорность тому, кто окажется достаточно смелым.

И опять от нее пахло чем-то тревожно-сладким – я дурел от этого запаха, совершенно теряя себя, и мог только шагать на источник, расставив руки пошире, чтобы ухватить его наверняка.

Бац-бум-бах! Я получил по рукам и по лбу одновременно и отпрянул назад, приходя в сознание.

– Даже не думай сейчас об этом, кретин! – рявкнула на меня Николь.– Помоги лучше одеться нашему гопнику,– уже спокойнее продолжила она и показала на второй пакет с костюмом.

Так мы оказались с Гансом в лимузине, уже одетые, как подобает странствующим педрилам. То есть это Ганс так поэтично выразился – видимо, хорошая одежда плюс парфюм положительно воздействуют на то, что у Ганса заменяет мозг.

Николь по-прежнему немного сердилась на него, так что беспечно лежать пузом кверху на задних сиденьях она ему не позволила – из пустой вредности, как я понял, потому что арендованные для нас костюмы были из тех, что не мнутся, даже если ты неделю в них будешь трахать целый публичный дом.

– Мы сейчас немного по Москве покатаемся, я вам покажу, кто где тусуется, чтоб вы совсем детьми в кабаках не смотрелись,– крайне сухим, учительским тоном сообщила она, усаживаясь в одиночное кресло напротив столика.

На столике Николь разложила целую стопку буклетов, и, едва она устроилась, лимузин мягко тронулся с места, набирая ход.

– Что ты знаешь о гламуре? – строго спросила меня Николь.

И Ганс, явно почуяв то же, что и я, немедленно откликнулся:

– Садись, Михась, двойка тебе!

Я принял вызов.

– Гламур – это популярный московский культ, основанный на радикальной потребительской идеологии и обожествлении денег,– поразмыслив пару секунд, твердо отчеканил я.

И они оба в крайнем изумлении вытаращили на меня свои озадаченные глаза.

Николь растерянно поправила свои бриллианты на груди, потом пригладила волосы и только тогда сказала:

– Не умничай, солдат. Не в казарме.

Я развел руками и ухмыльнулся ей.

– Вообще-то, я младший сержант. Это намного круче. Вроде как муниципальный депутат супротив директора овощного рынка.

Николь отвернулась от меня, вперив ошалелые глаза в Ганса.

– Эй ты, фриц! Ты такой же умник? Тоже просто косил под дубину?

Ганс нервно почесал затылок и, неуверенно хмуря на меня белобрысые брови, ответил:

– Я в Саратове две улицы на одном авторитете держал! А клавы за мной табунами бегали. Так что мы без вашего гламура жили нормально… и еще проживем.

Облегчение явственной волной пробежало по напряженному лицу Николь, расслабляя ее черты до обычного снисходительного спокойствия. Она повернулась ко мне.

– Ну и ладно. Он, в конце концов, всего лишь охранник. Будет молчать и принимать красивые позы. Эй, браток, ты умеешь принимать красивые позы?

Ганс, обидевшись, отвернулся к окну, но, затылком чувствуя заинтересованный женский взгляд, невольно расправил плечи и напряженным поворотом головы обозрел дорожно-транспортную ситуацию за бортом лимузина.

Николь засмеялась.

– Годится!

Лимузин притормозил возле залитых рекламным огнем витрин и теперь двигался медленно и значительно, как океанский лайнер во время швартовки.

– Посмотрите направо,– с откровенно лекторскими интонациями сказала Николь.– Перед вами самый блядский притон столицы, называется «Стильные штучки». Мы туда не пойдем – олигархи в таких местах не светятся, разве только с биоаксессуарами.

– С кем? – не понял я.

Ганс тоже не понял, но молчал, потому что не хотел снова слышать про свою тупость.

– Bioaccessory – человек, которого берут в общество в качестве выгодного фона,– все тем же лекторским тоном сообщила нам Николь.– При этом в разных тусовках нужны разные виды вioaccessory.

Наша машина продолжала неспешно плыть в неоновом безумии, и я понял, что экскурсия по этой улице будет обстоятельной.

– Посмотрите налево – это клуб…

Что там за клуб, я не услышал, потому что в наше раскрытое рядом окно засунулась волосатая нечесаная харя и заорала страшным голосом: