– Ты что, всерьез решил сдристнуть, дрянь?! Закрой немедленно! – Она вернулась, добежала до окна, сама захлопнула его и стала передо мной, тяжело дыша.

Ее небрежно уложенные волосы совсем растрепались, тушь вокруг глаз смазалась, но зеленые глаза смотрели по-прежнему дерзко и вызывающе. А еще от нее снова как-то странно и необычно пахнуло. Это был очень тихий, но необычный запах,– я такого никогда в своей жизни не слышал.

Я поправил на ней гусарский мундир, заметив, что позолота галунов и всяких прочих причиндалов там здорово пооблезла – одноразовый он, что ли? – и потянулся было поправить меховые трусики, но тут же получил по рукам.

– Не лапай, не купил,– сквозь зубы бросила Николь и с тоской посмотрела мимо меня куда-то в гостиную.

До меня донеслось смачное хрюканье, и я, даже не оборачиваясь, понял, что это Ганс проснулся, нашел тележку с завтраком и наворачивает там за обе свои небритые щеки.

– Михась, чего там встал, давай дуй сюда. Здесь такая жратва нереальная! – пригласил он меня и снова начал хрюкать и причмокивать.

Николь повернула лицо ко мне и недоверчиво сощурилась.

– Тебя что, и вправду Михаилом зовут? Смешно. А фамилия у тебя какая?

Я ухмыльнулся и снова протянул к ней руку, поправляя ей трусики.

– Прохоров моя фамилия. И зовут Михаилом. Отчество только подкачало – Олегович.

– Круто! А тебе что, никогда не говорили, как ты похож на него? – не поверила она, но на этот раз не стала бить меня по рукам.

Я призадумался, вспоминая свою незатейливую и даже скучную гражданскую жизнь.

– Кто бы мне это мог сказать, интересно? В Политехе на металлургическом гламурных тусовщиков не водится, а больше я нигде по жизни отметиться еще не успел.

Николь шагнула ко мне поближе, совсем вплотную, взяла за отворот гимнастерки, будто придерживая, чтобы не сбежал.

– Я тебе не верю. Паспорт покажи.

Я мягко улыбнулся ей в лицо.

– Откуда у солдата паспорт? Его же в военкомате хранят, пока служба не кончится. А военный билет в канцелярии штаба хранится. Эх, женщина…

Николь нахмурилась.

– У тебя что, вообще никаких документов нет?

Из глубины гостиной послышался голос Ганса:

– Михась, чё там за разборки?! На деньги ставит, лахудра? Так пошли ее нах! В «Годзилле» скоро обед начнется, там пучок таких бесплатно возьмем – с пивом и креветками.

Николь повернулась к гостиной, шагнула туда, не выпуская из рук мою гимнастерку.

– Эй ты, жлоб белобрысый! Скажи-ка мне быстро, как его фамилия?

Ганс встал, с грохотом отодвигая от себя тележку.

– Ты чё, овца, «белочку» словила? Мне, правильному пацану, приказы зачитывать?

Николь повела меня поближе к Гансу, и я пошел за ней, жадно вдыхая ее запах – нечто тревожное и одновременно сладкое. Этот запах хотелось намазывать на себя, чтобы он подольше оставался рядом.

Мы добрались до гостиной, и там Николь ухватила за гимнастерку и Ганса тоже.

– Слушайте сюда, вы, два тупых горбатых троглодита!.. Если у этого смазливого хорька есть документы на Михаила Прохорова, мы за неделю в местных клубах столько бабла нарубим, сколько вам, кретинам, за десять тысяч жизней не накорячить!

Я промолчал, потому что тупой, а Ганс, заинтересованно глядя под срез мундира Николь, вымолвил:

– У него в казарме права лежат. В тумбочке. Там все чин чинарем написано – Михаил Прохоров, Российская Федерация. А как ты с этой его малявы денег выкрутишь? – спросил он, как бы невзначай приобнимая Николь за талию.

Она не стала отстраняться, позволяя обнять себя, но потом, когда Ганс уже начал пристраиваться к ней с серьезными намерениями, вкатила ему смачный щелбан в лоб и сказала:

– Ты сейчас пойдешь в эту вашу казарму и принесешь его права. Только быстро.

Ганс озадаченно потер лоб, потом обошел Николь, походя шлепнув ее по заднице, и встал передо мной.

– Чего затих, пес кудлатый? Будем с этой падшей женщиной темные дела крутить или как?

Я взглянул на падшую женщину. Николь отпустила мой воротник и тоже ждала моего вердикта, закусив губу от напряжения.

– До дембеля два месяца. Один хрен делать нечего,– сказал я Гансу.– Иди, короче. Заодно легенду там слепи для Суслика – типа нажрался я в дрезину, но завтра точно приползу.

– Это уже двое суток будет,– возразил Ганс.– Тогда надо пузырь ставить. А если я потом еще раз свалю, то два пузыря нужно.

Мы оба посмотрели на Николь, и она чуть не задохнулась от возмущения.

– Ну, вы даете, чмошники! Вас тут кормят-поят, да еще и трахают на халяву, а вам еще с собой подавай! Оборзели вы, служивые!

– А где я сейчас пузырь возьму, женщина? – показал свои пустые карманы Ганс.

– Без пузыря его легко в холодную закрыть могут,– поддакнул я.

Хотя, конечно, Суслик, наверное, отмазал бы и так. Старшина уже раз двадцать нам докладывал, как мы ему осточертели, и какой бы он нам отвесил пендаль в направлении исторической родины, была б на то его воля. Но ведь приказ о демобилизации подписывает комбат по представлению ротного, а старшина свое мнение может засунуть поглубже и держать там в холоде, чтоб не испортилось.

Николь тряхнула мелированными кудряшками, смерив презрительным взглядом каждого из нас.

– Да уж, пока такие гамадрилы служат в нашей армии, американские матери могут спать спокойно…

Она порылась в сумочке, достала оттуда целую котлету пятитысячных купюр и отмусолила одну купюру Гансу.

– На, гусар, бери.

Ганс цапнул деньги, не моргнув глазом, хотя я бы, наверное, постеснялся – и анекдот на этот счет есть соответствующий.

– Ну, я пошел? – спросил Ганс, пошло мне подмигивая.

– Иди,– скомандовала Николь.– Только сразу сюда возвращайся, нам же еще до вечера надо будет карту на его права зарегистрировать.

– Да ты прям хакер в трусах,– похвалил ее Ганс на прощание, задержался взглядом на тележке с деликатесами и, тяжело вздохнув, вышел в коридор.

Я подумал, что пожрать и в самом деле не мешает, но только уселся в кресло рядом с тележкой и начал орудовать вилкой, высматривая себе жратву попонятее, как дверь номера снова распахнулась, и в гостиную вбежал запыхавшийся Ганс.

– Михась, спалили нас здесь! Акула, вепрь краснорожий, у выхода засаду устроил, я еле ноги унес.

Николь холодно посмотрела на Ганса.

– Ты что, еще и в розыске, парниша? Кота снасильничал или у бабки пенсию отнял?

Ганс, демонстративно игнорируя девицу, прошел к окну.

– Здесь ведь задний двор, братуха? Ну да, так и есть – задний.

Он одним движением распахнул окно и неожиданно ловко перебросил свое грузное тело через подоконник. До нас донесся смачный шлепок, вроде как кальмар упал с пятнадцатого этажа.

Мы с Николь одновременно подбежали посмотреть, как он там плюхнулся, но Ганс уже стоял на ногах и делал нам ручкой с газона.

– Ждите к обеду! – крикнул он на прощание и пошел пружинистой походкой от плеча, точно зная, что мы смотрим ему вслед.

Однако реабилитировался пацан перед подругой…

Николь так на него смотрела, что мне даже стало немного завидно, и я вернулся к тележке со жратвой, чтобы не видеть этого восхищенного взгляда.

На меня так смотрели только раз в жизни – вчера, когда моя фамилия разнеслась по столикам ночного клуба. Но ведь это совсем не то – там ведь не мною восхищались, а моим прототипом.

А ведь хочется, чтобы на тебя смотрели и таяли.

Николь погнала меня в ванную, но вовсе не за тем, о чем я немедленно подумал. Хотя она тоже явилась туда и внимательно смотрела, как я моюсь, указывая, где я схалтурил и требуя от меня старательности так, как в прекрасном детстве не требовала от меня родная мать.

– Вот здесь отмой как следует, животное. И здесь не лажай, скотина! А уши! А шея! Мля, ты чего, детсадовский? Тебя что, в детстве шею мыть не научили?

Я терпел ее там минут пять, не больше – пока не понял, что давать мне в ванной она не будет. А как понял, так сразу встал, как есть мокрый и в пене, вытолкал ее из ванной и захлопнул дверь.