– Чё ты там высматриваешь, дятел среднерусский! Ты же пустой, как карман у наркоши,– раздался голос от подушки, и я подвинулся на кровати, чтобы получше рассмотреть эту наглую женщину, укоряющую меня неизвестно за что.

Чуть оплывшее, но еще пронзительно молодое и красивое лицо кривилось на меня из-под подушки.

– Ты кто? – спросил я на всякий случай, но тут же зарылся в свою подушку поглубже, потому что слышать любые громкие звуки сейчас было просто мучением.

– А тебе не по хрену, пацан? – ответил мне все тот же наглый голос, и я согласился.

Какая в самом деле разница, как ее зовут?

«Лишь бы не Вася»,– подумалось вдруг мне, потому что я вспомнил, где именно мы познакомились.

– Ты… баба? – выдавил я сквозь онемевшие губы и тут же получил подушкой по башке.

– Вы чего, уроды солдафонские, оба инвалиды по зрению? Как ночью пялить меня во все дырки, так баба, а наутро, значит, член искать начнем? – Раздалось у меня в ушах.

И я отчаянно замотал головой, чтобы поскорее остановить этот противный визгливый голос.

Но голос не умолкал:

– Ты хоть знаешь, как попал, дурилка картонная? Мы ведь в люксе с тобой лежим. Штуку двести евро в сутки стоит, расчет в двенадцать нуль-нуль. Я в твоих штанах вонючих уже позырила – там вошь повесилась. Как платить будешь, родной?

Я вылез из-под подушки и посмотрел на нее внимательно.

– Ну чё ты вылупился, чувак? Губки бантиком в педрильном клубе складывай, а на меня эти фисгармонии не действуют. Через час демиурги явятся с завтраком и счетом. Вычислят, что ты лох, все, кранты, меня сюда тоже уже не пустят. А мне это надо?..

Я вдруг вспомнил, что являюсь олигархом по имени Миша, и резко прервал ее:

– Женщина, заткни свой фонтан. У меня бабла хватит, чтоб весь этот отель вонючий купить и продать…

Девушка выпрыгнула из-под своего одеяла и села передо мной на корточки, укоризненно подмигивая мне всеми неприличными местами сразу.

– Тормози, чувак! Я тебя еще ночью раскусила. И дружка твоего тупоголового тоже… Не катишь ты на Прохорова – от тебя солдатчиной несет за километр,– закончила она с видимым сожалением, а потом вдруг быстро поднялась с кровати и ушла в ванную.

– Это пот афроамериканских индейцев, галактический парфюм… – упрямо пробормотал я ей вслед, но она в ответ только сильнее шваркнула дверью.

Я тоже встал с кровати и осмотрелся.

Кроме привычной уже утренней головной боли, в моей голове возникло неприятное чувство тревоги – я не помнил всех наших ночных приключений, но запомнил круговорот загорелых лиц с внимательными, оценивающими глазами. Это были серьезные люди, и они вряд ли простят мне эту выходку – если, конечно, узнают о ней.

А еще эта шмара говорила про штуку с гаком, за которой скоро придут демиурги. Кто такие, и когда мы им успели задолжать?

Я нашел свою форму на ковровом покрытии пола – галифе были сравнительно чистыми, а вот гимнастерка вся была заляпана какой-то коричневой дрянью. Я, заранее морщась, понюхал эти пятна, но запах оказался неожиданно приятным. Несколько минут вспоминал его и, только отчаявшись сделать это и уже натягивая на себя гимнастерку, вспомнил: это был запах дорогого коньяка, позабытый на срочной службе, но хорошо знакомый мне в незабвенном студенчестве.

Кирзачей в спальне не нашлось, и я пошел искать их в гостиную. Там нашел Ганса – этот колхозник лежал одетый, мордой вниз на велюровом диване и безмятежно храпел, как бомж на бесплатном пляже.

Мне пришла в голову очередная шутка, и я вернулся в спальню. Презервативы грудой лежали на прикроватной тумбе, и я взял один, распечатывая его на ходу.

Ганс даже не хрюкнул, пока я приспускал штаны у него на заднице и заталкивал под трусы скользкую резинку. Конечно, по уму надо было совать глубже, но я вообще-то брезгливый, даже смотреть на волосатый мужской зад было противно, тем более трогать.

– Надо было туда еще кефира немного плеснуть для натуральности,– раздался голос у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел свой утренний кошмар – уже в прозрачном розовом халатике. Впрочем, отмокнув в ванной, блондинка вышла оттуда если не безмятежной, то хотя бы не такой злобной мегерой, что разбудила меня утром.

– Давай, пока он не очухался,– согласился я.

Она, метнувшись к столу, вложила мне в руку бутылочку айрана. Я снова оттянул штаны с трусами у нашего колхозника и аккуратно плеснул туда белой жидкости.

Ганс промычал что-то грозное, даже плечами повел, будто перед ударом, но глаза так и не открыл.

Потом я сел в кресло у окна и стал смотреть, как блондинка наносит на себя боевую раскраску.

В дверь постучали. Я встал, но блондинка выскочила в коридор первой, что-то там буркнула, потом хлопнула дверью, повозилась в коридоре и наконец появилась в гостиной с тележкой, полной графинчиков с соком и тарелок с какой-то снедью.

– Ну, чего уставился? Садись жрать, олигарх хренов! – сказала она, установив тележку ровно между нашими с ней креслами.

Я налил себе стакан сока и выпил его под бдительным взглядом изумрудно-зеленых глаз. Интересно, настоящие или это цветные линзы? На гражданке мне доводилось читать о поразительных достижениях гламурной медицины.

– Ты тоже не Ирина Абрамович, подруга,– сказал я в ответ на явный упрек.– Кстати, тебя как зовут-то?

Зеленые глаза напротив зажглись знакомым огнем, и я заранее виновато вскинул руки, заодно прикрывая лицо от возможного нападения.

– Николь меня зовут! Ты что, олигофрен? Не можешь запомнить одно слово? Николь, мля!

Потом она схватила со стола лак для ногтей и таки кинулась на меня, остервенело выкрикивая:

– Ща я тебе, уроду, на морде твоей костлявой все подробно нарисую. Надолго запомнишь, козлина!

Я успел поймать ее за руку, но кресло сильно накренилось, и мы оба упали на пол, причем она, зараза, оказалась сверху. Халатик призывно распахнулся, и я совершенно рефлекторно притянул ее за талию поближе к себе и поцеловал в грудь. Ее грудь пахла чем-то еле уловимым, одновременно знакомым и вроде бы чуждым, неземным.

Николь опешила, и я, воспользовавшись замешательством вероятного противника, поцеловал ее в грудь еще несколько раз.

– Но-но, боец! Такой команды не было,– сказала она с притворной строгостью, однако совсем не сопротивляясь моим домогательствам.

В дверь постучали, потом еще раз, и Николь скривила лицо.

– Твою мать!.. Уходить отсюда надо,– сказала она с совершенно пацанскими интонациями, и я вдруг подумал, как приятно с ней было бы грабить банк.

Дверь в коридоре отворилась, потом к нам в гостиную сунулась любопытная мордашка горничной, тут же пискнула, убравшись назад, и мы услышали, как хлопнула дверь номера.

– Убирать приходили. Может, ты продлишь номер на вторые сутки? – ехидно поинтересовалась Николь, слезая с меня.

Тревога опять подняла меня на ноги – сейчас и впрямь накроют, суки. Денег нет, значит, в комендатуру сдадут, как пить дать.

Я поставил на место кресло и подошел к окну. С нашего второго этажа было видно широкий проспект, забитый машинами от края до края.

– Да что тут уходить – один раз прыгнуть! – объявил я, примериваясь, как ловчее встать на узком подоконнике.

Николь услышала это из спальни, где одевалась, но ее возмущение было так велико, что она полуголой вбежала в гостиную и принялась орать:

– Тебе, козлу, сливаться не привыкать! А мне после такого прощания – прямая дорога на панель. В клубы дорожку закроют точно.

Ее красивое лицо сморщилось, и она стала похожа на мартышку из мультика про удава.

– Да будет тебе на жалость давить! Ты же корреспондент чего-то буржуйского? – вспомнил я.

Николь обреченно махнула рукой и ушла обратно в спальню.

– Я такой же корреспондент, как ты олигарх,– донеслось до меня оттуда горестное.

Окно я все-таки открыл, и на меня тут же дыхнуло перегретым дымным воздухом и напрочь оглушило уличным шумом. Май нынче выдался какой-то нереально жаркий.