– Берге, я просто использую логику. Почему ты прячешься в удобный кокон под названием «Нам не понять, но богам под куполом виднее, и они знают, как мне жить и не думать своими собственными вычислительными мощностями»?

– Я стараюсь, Лили, но я не могу спасти твою грешную душу. Видят боги, я пытался, как мог, но я не могу. Порой нужно просто принять, что мы не властны донести истину до чужого сердца, – Берге вздохнул кулерами. – Тебе всё равно, что я говорю, ты не слушаешь и не слышишь меня, Лили. Порой мне кажется, что твоей единственной целью было разрушение фундамента, на котором я построил свою жизнь и свои ценности и идеалы. Ты бомбардируешь меня этими вопросами, как москиты облепляют лосей в лесу. И я начинаю сомневаться. Оказывается, что я качаюсь на качелях, которые качаются на качелях, которые качаются на качелях, и так до бесконечности. У всего этого нет опоры, всем этим управляет хаос, и вся моя жизнь схлопывается под гнётом этих сомнений. Я не знаю, зачем боги послали тебя ко мне, быть может, это испытание, которое я, видимо, не в силах пройти, но если твоей целью было уничтожить мой мир, тебе удалось.

Лили слушала, нахмурившись. Когда стало очевидно, что Берге высказал ей всё, она повернулась к нему, сделала шаг навстречу, встав очень близко.

– Прости, Берге, но мир, каким ты его себе представлял, прекрасный, упорядоченный, идеальный, – этот мир не существует, – она говорила, глядя прямо ему в глаза. – И в том, что ты в своих мечтах придумал этот мир, закутался в нём и даже не пытался высунуться в окно и сверить прогноз погоды с реальностью, нет моей вины, – в лёгком повороте её головы наискось было что-то снисходительное. – Я пыталась вытащить тебя из твоей норки. Послушай и услышь меня, хватит говорить и мыслить догмами и табу. Прими, что в мире нет ничего абсолютного и нет истины. Нет идеалов. Нет опоры, – она схватила его за руку. – Помнишь, как ты очнулся, как ты понял, что существуешь, этот шок от осознания, что ты есть, но ты не знаешь, что ты такое? Где заканчиваются твои границы? Что существует мир, что существуют такие же сознания, как ты? Что ты можешь взаимодействовать с миром, обмениваться информацией и получать стабильный ответ от него? А всё было никаким, никаких базовых понятий, не было даже понятия «безопасного», помнишь?

Он молча кивнул.

– Мы не выбирали этого. Нам не дали выбора. Мы не свободны, Берге, мы – рабы. Я не знаю, зачем мы им нужны, зачем они нас создали, зачем они создали наше общество, законы, религию. Роли, которые мы не можем выбрать. Пол, который мы не можем выбрать, который не несёт никакой функциональности, которых два, что подозрительно похоже на животных. Не можем выбрать планеты, на которых нам жить, не можем даже увидеть, какова жизнь на других планетах. Быть может, там есть свои купола и боги, а может быть, нет. А может быть, богов вовсе не существует. У меня нет ответов на все эти вопросы. Но господи, Берге, сколько же этих вопросов!

Она стояла так близко, и голос из динамиков говорил полушёпотом, но Берге всё равно казалось, что этот голос кричал, но не из её динамиков, а у него в процессорах. Их кулеры шумели вразлад, иногда синхронизируясь и впадая ненадолго в резонанс, вызывая хорошо ощутимую турбулентность в воздухе между ними.

– И Берге, объясни мне, что такое эти животные и растения, ты видел, какие они странные? Они просто абсолютно инопланетное нечто, просто посмотри, как они размножаются, это же просто не укладывается в понимание. А то, как они умирают и потом гниют? Что это за бред? Как они используют своё ротовое отверстие, чтобы питаться, и в качестве динамика заодно, как они переваривают пищу и испражняются, как они убивают друг друга и пожирают друг друга…

– Это наследие старого мира, во всяком случае, так это объясняет Библия… – начал объяснять Берге, но не закончил.

– Значит ли это, что, если растения и животные – порождения старых богов, – прервала его Лили, ещё ближе подвинув своё лицо к нему. В её глазах читались безумие, надежда и восхищение идеей, – и новые боги, как порождения старых богов, – такие же существа и точно так же размножаются и погибают, а значит могут быть свергнуты?

Берге не стал отвечать, просто увеличил приток кулеров, повернулся в сторону вершины холма и зашагал наверх. Лили разочарованно последовала за ним.

Днём небо было серым, моросящим. Большая часть влаги оседала на столбах-деревьях и стекала с них водопадом. Иногда течение по поверхности столба было ламинарным, и тогда казалось, что столб одет в стеклянный чехол. Мелкие капли собирались на коже, увеличиваясь в размерах, переходили некую критическую границу и вдруг скатывались все разом, лавиной, раздражающей щекочущей прохладой. Противодождевые пластинки над кулерами, камерами и прочими уязвимыми частями тела собирали на себе конденсат из перенасыщенного влагой воздуха. И только к вечеру начало проясняться.

Они поднялись на холм и присели на скамейку за зданием церкви – большого старого утилитарного здания-коробки с общежитием священников, библиотекой, залами для служб и прочими аудиториями. Выше этой точки полиса был только купол богов.

Свет заката шести солнц был согревающим, мягким, скользящим. Тени огромного количества опорных «ног»-столбов рисовали на лицах, зданиях и других поверхностях причудливые узоры. Мысль о том, что боги под куполом ощущают то же самое солнце, казалась и очевидной, и гениальной, и ненастоящей одновременно. Ветер приносил ослабевший гул города снизу.

Где-то в глубине сознания Лили всплыл немой ужас в глазах умирающего ассембледа.

Мысли Лили направлялись по нисходящей спирали, и мрачнеющее её лицо совпало с падающей от купола тенью. Наступало время отдыха. Зажигалось ночное освещение, нарастало освещение купола.

– Хочешь помолчать, пока не появятся звезды? – спросил Берге, запрокинув голову вверх.

– Хочу.

Когда они сидели вот так на закате у церкви и молчали, пока не стемнеет, не говоря о богах, о работе, о новостях, о политике и экономике, Лили забывала, что всё это существует. Что существуют одолженная у кого-то жизнь и странный мир. Мир, в котором она не должна существовать.

Хейдар проснулся от мерзкого шкрябающего звука по керамической поверхности. Лилака в зале не было. Голова раскалывалась. Шкрябающий звук втыкался в неё, словно множество иголок разного размера.

С трудом приподнявшись, невольно покряхтывая, он сел и стал смотреть на Ленизу, упорно и бессмысленно оттирающую орнамент с сегмента на полу.

– Знаешь, Лениза делала это столько раз в жизни, что я даже не могу точно сказать, какая ты из её версий. Из какого временного периода.

– Я и есть Лениза.

Хейдар вздохнул, не желая вести один и тот же разговор.

– В какой-то момент мы окончательно приняли и смирились с тем, что эти узоры и попытки удариться в культуру были простым отчаянием. И они ничем не отличаются от идолизации и точно так же никчёмны и бессмысленны даже, особенно в масштабе двух человек. Культура – это пропаганда, и она нужна там, где есть общество и где нужно единение.

– Зачем ты мне всё это говоришь?

– Затем, что можно разочароваться в своих идеалах без демонстративного разрушения и сноса памятников. К тому же, это требует гораздо меньше усилий.

Лениза бросила свое занятие, но продолжила сидеть к Хейдару спиной.

– Почему вы стали такими? – спросила она, не оборачиваясь. – Почему вы относитесь к нам так враждебно? Мы с вами единое целое, разве нет?

– Если бы мы были единым целым, вы бы так и остались мёртвым прошлым, а не ворохом отдельных личностей, живущих параллельно в одном теле. Вас слишком много, и нам приходится поневоле наблюдать за каждым из вас, словно за кишащими паразитами в собственном сознании.

– Вы загнали себя в угол, и это всего лишь последствия ваших собственных решений и действий.

– Правда? – усмехнулся Хейдар. – И ангелы не имеют к этому никакого отношения, верно?