В воскресенье 28 апреля мы прочитали в афинской газете «Век» официальное сообщение, в котором говорилось, что Король гор потерпел крупное поражение. Он якобы потерял двадцать человек убитыми, лагерь его сожжен, банда рассеяна, а самого его преследовали до самых Марафонских болот. Эти новости обрадовали всех иностранцев, но грекам они пришлись не по душе и в особенности — нашим хозяевам. Лейтенант ополчения Христодул не демонстрировал никакого энтузиазма, а дочь полковника Жана чуть не плакала, когда читали вслух сообщение о разгроме банды. Харрис, который и принес эту газету, не скрывал своей радости. Что же касается меня, то я был просто счастлив: отныне все предместье было в моем распоряжении. В общем, я не стал терять время, и уже 30-го рано утром, вооружившись палкой и заплечной коробкой для сбора растений, отправился в путь. Димитрий по моей просьбе разбудил меня в четыре утра, а сам поплелся в «Иностранный отель», где должен был выслушать распоряжения одной английской семьи, остановившейся в отеле несколько дней тому назад.

Я дошел по улице Гермеса до Великогреческого перекрестка и свернул на улицу Эола. Проходя мимо Пушечной площади, я поприветствовал скромную артиллерию королевства, мирно дремавшую в ангаре в ожидании будущей осады Константинополя, и довольно скоро добрался до бульвара Патисия, засаженного с обеих сторон мелиями, на которых уже начали распускаться ароматные цветочки. Светлеющее небо слабо мерцало между вершинами Гимета и Пентеликона. Далеко на горизонте виднелись вершины Парнаса, напоминавшего стену с выщербленными краями. Именно туда я и держал свой путь. Затем я спустился по боковой тропинке к дому графини Янте Теотоки, в котором разместилось французское посольство, пересек сады князя Михаила Суцу и академии Платона, разыгранные несколько лет тому назад в лотерею президентом ареопага, и вошел в оливковую рощу. Проснувшиеся дрозды вместе со своими сородичами скакали с ветки на ветку и весело щебетали над моей головой. За рощей простирались поля, засеянные овсом, на которых кони аттической породы, низкорослые и коренастые, лакомились сухой соломой, оставшейся после сбора урожая.

Стаи горлиц, дружно воркуя, взлетали при моем приближении, а хохлатые жаворонки круто взмывали в небо, словно ракеты праздничного салюта. Иногда попадались черепахи, равнодушно тащившие через все поле свои дома. Одну такую черепаху я аккуратно перевернул на спину и двинулся дальше, предоставив ей возможность самой выпутываться из неловкого положения. Прошагав таким образом часа два, я оказался в пустынной местности. Все следы человеческой деятельности разом исчезли. Куда ни взглянешь, повсюду лишь высохшая земля, усеянная пучками тощей травы, луковицами птицемлечника и длинными засохшими стеблями асфоделя. Между тем солнце поднималось все выше, и я уже ясно различал ели, которыми ощетинился склон Парнаса. Тропинка, на которую я свернул, показалась мне не очень надежным проводником, но я тем не менее решительно двинулся в направле-

нии россыпи домов, примостившейся на дальнем склоне горы, которая, по всей вероятности, была не чем иным, как деревней Кастия.

Между делом я перешел вброд речку — к великому неудовольствию маленьких плоских черепашек, которые резво, словно лягушки, дружно попрыгали в воду. А затем через сто шагов тропинка затерялась в широком и глубоком овраге, намытом дождями за две, а то и за три тысячи зим. Подумав, я решил, что овраг — это и есть дорога. Во время моих предыдущих экскурсий я понял, что сами греки никогда не станут протаптывать тропинки, если за них это может сделать вода. В этой стране человек не мешает природе делать свое дело, и в результате мощные потоки воды формируют национальные дороги, ручьи прокладывают дороги областного значения, а из оросительных каналов получаются дороги проселочные. Бури здесь выполняют работу инженеров дорожного строительства, а дожди действуют, как дорожные смотрители, обслуживая по собственному разумению дороги национального и местного значения. В итоге я поплелся по дну оврага, продвигаясь между двух его берегов, за которыми не было видно ни равнины, ни горы, ни конечной цели моего путешествия. Неожиданно дорога раскапризничалась, стала выделывать бесчисленные повороты, и вскоре я перестал пони-

мать, в какую сторону бреду, и не двигаюсь ли я в обратном от Парнаса направлении. В таком положении самым разумным было бы подняться на один из берегов оврага и сориентироваться на местности, но откосы в этом месте были очень крутые, а я к тому времени сильно устал, проголодался и мне не хотелось выходить из тени на палящее солнце. Поэтому я уселся на мраморный валун, достал из заплечной коробки кусок хлеба, ломоть холодной баранины и фляжку с вином, о котором уже успел сказать много теплых слов. Устроившись таким образом, я подумал: «Если я и вправду нахожусь на дороге, то по ней обязательно кто-нибудь пройдет. Вот тогда я обо всем его расспрошу».

И действительно, не успел я сложить свой нож, намереваясь улечься в тенечке, чтобы ощутить душевный покой, который после трапезы всегда нисходит на путешественников и змей, как мне показалось, что где-то вдалеке раздается топот копыт. Приложив ухо к земле, я понял, что ко мне приближаются два или три всадника. Я забросил коробку за спину и решил, что пойду за ними, если, конечно, они направляются в сторону Парнаса. Пять минут спустя появились две дамы, сидевшие на смирных лошадках и одетые так, как одеваются путешествующие англичанки. Вслед за ними пешим порядком двигался знакомый мне персонаж. Это был Димитрий.

Вот вы, сударь, человек бывалый, наверняка объездили много стран и не могли не заметить, что обычно путешественник, отправляясь в дорогу, ничуть не задумывается о состоянии своего туалета, но стоит ему повстречать даму, даже если она старая, как голубка с Ноева ковчега, то он тут же забывает о былой небрежности и начинает с беспокойством осматривать свою пропылившуюся оболочку. Вот и я, еще не успев различить за голубыми креповыми вуалями лица амазонок, уже начал оценивать свой внешний вид и нашел его вполне удовлетворительным. На мне была та же одежда, что и сейчас, которая, как вы видите, еще весьма презентабельна, хоть я и ношу ее, не снимая, почти два года. Сменил я только головной убор: моя нынешняя фуражка несмотря на ее красоту и добротность не в состоянии защитить путешественника от палящего солнца. В тот день на мне была серая фетровая шляпа с большими полями, прекрасная уже тем, что пыль на ней совершенно не заметна.

При виде дам я вежливо снял шляпу, но они, похоже, не заметили моего приветствия. Я протянул руку Димитрию, и он коротко ответил на все интересующие меня вопросы.

— Можно ли по этой дороге добраться до Парнаса? — спросил я его.

— Да, туда мы и держим путь.

— Могу я присоединиться к вам?

— Почему нет?

— Что это за дамы?

— Это мои англичанки. Их милорд остался в отеле.

— Кто они такие?

— О! Это лондонские банкирши. Та, что постарше, — миссис Саймонс из банкирского дома Барли и К°, милорд — ее брат, а барышня — ее дочь.

— Симпатичная?

— Кому что нравится. Лично мне больше нравится Фотини.

— Вы собираетесь дойти до крепости в Филе?

— Да. Они наняли меня на неделю за десять франков в день плюс питание. Я должен организовывать их прогулки. Начал я с этого маршрута, потому что знал, что встречу вас по дороге. Но что за оса их укусила?

Старая дама, которой надоело смотреть, как я отвлекаю от работы ее слугу, пустила свою лошадь рысью, причем произошло это в таком месте, где, по мнению лошади, прежде ей никогда не приходилось переходить на рысь. Другая лошадь решила, что ей предложили побегать наперегонки, и перешла на тот же аллюр. Если бы мы с Димитрием поговорили еще пару минут, то дамы успели бы удалиться на нежелательное расстояние. Димитрий помчался за ними вдогонку, и я услышал, как госпожа Саймонс сказала ему по-английски: