Бросившись на шею толстому человеку с седыми усами, Фугас был в полной уверенности, что он обнимает Массена1. Он наивно обратился к нему по имени, но в ответ владелец коляски от души расхохотался.
— Эх, старина, — сказал он, — давно уж мы похоронили Дитя победы. Протри глаза, я Леблан, мы вместе участвовали в русской кампании.
— Этого не может быть! Это ты, малыш Леблан?
— Лейтенант 3-го артиллерийского полка. Мы с тобой вместе хлебнули много горя и вместе ели знаменитое жаркое из конины, которое ты посолил своими слезами.
1Маршал Империи, которого Наполеон назвал «любимым дитя победы».
— Как! Это ты? Ведь это ты сшил для меня пару сапог из шкуры бедняги Зефира и много раз спасал мне жизнь! О, мой отважный верный друг! Дай я еще раз тебя обниму! Но что там говорить, ты изменился!
— Черт побери, меня ведь не держали в банке со спиртом! Я прожил жизнь!
— Так тебе известна моя история?
— Вчера о тебе говорили в доме министра образования. Там был тот самый ученый, который поставил тебя на ноги. Вернувшись домой, я сразу написал тебе письмо, в котором предложил кров и стол, но оно все еще где-то гуляет на подходе к Фонтенбло.
— Спасибо! Ты надежный друг! Ах, старина, бедный мой! Сколько воды утекло со времен Березины! Как ты пережил свалившиеся на нас несчастья?
— Я все испытал на своей шкуре. После Ватерлоо я командовал эскадроном. Бурбоны выперли меня на половинное жалование. Но в 1822 году друзья помогли мне вернуться на службу. Правда, я был на плохом счету и из-за этого пришлось побегать по гарнизонам: Лилль, Гренобль, Страсбург и каждый раз без повышения по службе. Следующее звание я получил только в 1830 году. А потом меня отправили воевать в Африке. В Исли я стал бригадным генералом, потом вернулся во Францию и болтался без дела до 1848 года. В тот год мы в самом Париже устроили кровавую мясорубку87. У меня сердце до сих пор кровоточит, когда я вспоминаю эти дни. Тебе повезло, что ты этого не видел. Я тогда словил три пули в грудь и стал дивизионным генералом. В сущности, мне не на что жаловаться. Моя звезда взошла во время Итальян-
ской кампании, и вот теперь я маршал Франции и даже герцог де Сольферино, за что мне доплачивают сто тысяч франков. Ну да, император добавил титул к моей фамилии. Наверное, просто Леблан звучало слишком кратко.
— Черт побери! — воскликнул Фугас. — Вот это здорово! Клянусь, Леблан, я совсем тебе не завидую. Нечасто один солдат радуется успехам другого солдата, но говорю тебе от чистого сердца: я рад! Ты заслужил такую честь. Должно быть, слепая богиня сквозь повязку на глазах сумела разглядеть твой талант!
— Спасибо! Но поговорим о тебе. Куда ты направлялся, когда пересеклись наши пути?
— На встречу с императором.
— Я тоже. Но где, черт побери, ты собирался встретиться с ним?
— Не знаю. Меня куда-то везли.
— Так он же в Тюильри!
-Нет!
— А вот и да! Тут что-то не так. Давай рассказывай все по порядку.
После того, как Фугас выложил Леблану всю правду, маршал понял, от какой беды он спас своего друга.
— Привратник ошибся, — сказал он. — Император во дворце, а поскольку мы уже приехали, давай, иди за мной. В конце аудиенции я постараюсь тебя представить.
— Господи, Леблан! У меня сердце выскакивает из груди от мысли, что я увижу этого молодого человека. Хорош ли он? Можно ли на него рассчитывать? Он хоть немного похож на того... на другого?..
— Сам увидишь. Жди меня здесь.
Два эти человека подружились зимой 1812 года. В дни отступления французской армии случай свел артиллерийского лейтенанта и полковника 23-го полка. Одному было восемнадцать лет, другому еще не исполнилось двадцати
четырех. Общие беды свели на нет различия в чинах, ведь все люди равны перед лицом голода, холода и усталости. Однажды утром Леблан с десятью солдатами отбил Фугаса у казаков. В другой раз Фугас зарубил полдюжины мародеров, пытавшихся отнять у Леблана шинель. Через неделю Леблан вытащил друга из подожженного крестьянами сарая, а Фугас через пару дней выловил Леблана из Березины. Можно долго перечислять свалившиеся на них беды и случаи взаимопомощи. Их было так много, что для всех здесь не хватит места. Так, в Кенигсберге полковник три недели просидел у постели лейтенанта, у которого от переохлаждения сделалась лихорадка. Нет сомнений, что его дружеская забота спасла лейтенанту жизнь. Взаимная преданность двух офицеров породила столь крепкие узы дружбы, что даже расставание не смогло их ослабить.
И вот теперь Фугас в полном одиночестве сидел в большой гостиной, погрузившись в воспоминания о старых добрых временах. Внезапно появился дежурный офицер, который предложил полковнику снять перчатки и пройти в кабинет императора.
Уважение к существующей власти настолько глубоко въелось в меня, что я не могу себе позволить изобразить здесь сцену, действующим лицом которой является августейшая персона. Но поскольку переписка Фугаса уже стала фактом современной истории, я счел возможным привести здесь текст письма, написанного им Клементине по возвращении в гостиницу. Вот этот текст:
«Написано в Париже... Господи, что я говорю?.. Написано на Седьмом небе! 21 августа 1859 г.
Милый, ангел мой!
Я пьян от радости, признательности и восхищения. Я видел его. Я говорил с ним. Он протянул мне руку
и предложил присесть! Это великий государь. Он станет хозяином всей Земли! Он вручил мне медаль Святой Елены и офицерский крест. Меня привел к нему малыш Леблан. Это мой старый друг и благородный человек. Теперь он маршал Франции и герцог новой империи! О моем продвижении по службе речь пока не идет. Мне лишь возвращают мое звание, как офицеру, взятому в плен пруссаками и пролежавшему долгие годы в тройном гробу. Так гласит закон. Однако не позднее, чем через три месяца я стану бригадным генералом, это уже решено. Он лично соизволил пообещать мне это. Но какой же он человек! Это Бог, спустившийся на землю! Он такой же гордый военачальник и отец солдатам, как и наш гений Ваграма и Москвы. Он пытался дать мне денег из собственного бумажника, чтобы я справил обмундирование. Но я ответил: “Нет, сир! Я должен получить старый долг в Данциге. Если мне заплатят, я стану богатым, а если откажутся платить, то мне хватит жалованья". Ну а потом... Нет, не зря говорят о доброте государевой! Он тонко улыбнулся и, теребя свои усы, сказал: “Вы ведь оставались в Пруссии с 1813 по 1859 год? — Да, сир. — Ваш плен проходил в исключительных условиях? — Да, сир. — Договоры от 1814 и 1815 годов предусматривали возвращение военнопленных? — Да, сир. — Вы полагаете, что их нарушили? — Да, сир. — Значит, Пруссия должна возместить вам ущерб. Я направлю им требование по дипломатическим каналам. — Да, сир. Вы безмерно добры! ” Такая мысль никогда не приходила мне в голову! Содрать деньги с Пруссии! С той самой Пруссии, которая грабила нас в 1814 и 1815 годах. Да здравствует император, любимая моя Клементина! Пусть вечно здравствует славный и великодушный государь! Да здравствуют императрица и принц империи! Я видел их! Император представил меня своей семье. Принц похож на чудесного маленького солдата. Он соизволил бить барабанными палочками по моей новой шляпе. Я плакал от умиления. Ее Величество императрица сказала мне с ангельской улыбкой, что слышала о моих несчастьях. “О, мадам, — ответил я, — то, что сейчас происходит, стократно компенсирует мои страдания. — Будущей зимой мы ждем вас на балу в Тюильри. — Увы, мадам, если я и танцевал в этой жизни, то только под грохот пушек, но я готов на все, лишь бы вы были довольны! Я обучусь искусству Вестриса1. — А я уже научился танцевать кадриль”, — добавил Леблан.
Император изволил сказать мне, что он счастлив вновь обрести такого офицера, как я, который в прошлом участвовал в самых громких кампаниях нашего века, а сейчас хранит традиции Великой армии. От этих слов я осмелел и не побоялся напомнить ему один из главных принципов прежних времен: подписывать мир в столицах поверженных государств. “Не увлекайтесь, — сказал он. — В соответствии с этим принципом армии союзников два раза вторгались во Францию, чтобы подписать мир в Париже! — Они здесь больше не появятся! — воскликнул я. — А если и появятся, то только через мой труп! ” А еще я настаивал на нежелательности слишком сильного сближения с Англией и выразил пожелание в ближайшем будущем начать покорение мира. Сначала надо восстановить наши собственные границы и только потом естественные границы в Европе, поскольку Европа — это окраина Франции и ее не следует аннексировать слишком поспешно. Император покачал головой, словно не соглашался со мной. Неужели
