Тем временем Готон, еще недавно беспокойная и скандальная, а теперь повеселевшая и гордая, накрывала стол на двенадцать персон. Помощник Готон, молодой дере-

венский увалень по имени Селестен, который был родом из коммуны Саблон, выполнял ее поручения и развлекал приятной беседой.

— Надо же, мамзель Готон, — говорил он, раскладывая стопку мелких тарелок, — наш-то выходец с того света взял и побил комиссара и супрефекта!

— Можешь, конечно, называть его выходцем, этот несчастный молодой человек и вправду явился к нам издалека, но выходец — это неподходящее слово, когда говоришь о хозяевах.

— А правда, что он тоже станет нашим хозяином? Что-то их с каждым днем становится все больше. Лучше бы набрали побольше слуг нам в помощь.

— Молчи уж, ленивая гусеница! Небось, когда гости, уходя, дают тебе на чай, ты не жалеешь, что не надо ни с кем делиться!

— Да уж конечно! А как насчет того, что пока варили вашего полковника, я натаскал пятьдесят ведер воды, и точно знаю, что от него не дождешься и гроша ломаного! Похоже, что там, откуда он вернулся, вовсе нет денег.

— Говорят, он наследник по страсбургскому завещанию. Какой-то господин отказал ему целое состояние.

— Вот вы, мамзель Готон, каждое воскресенье читаете какую-то маленькую книжицу. Так скажите, где он жил наш полковник, когда его не было на этом свете?

— Где-где! В чистилище!

— Так что же вы не спросите, как там поживает Батист, что в 1837 году был вашим полюбовником, а потом свалился с крыши, и по которому вы заказываете поминальные службы? Вдруг они там встречались.

— Такое, конечно, возможно.

— Получается, что Батиста не выпускают оттуда, хоть вы и тратитесь на мессы.

— А ведь точно! Зайду-ка я сегодня к полковнику, он, вроде, не гордый, глядишь, и расскажет все, что знает... слушай, Селестен, сделай еще кое-что. Поелозь серебряными десертными ножами по точильному камню.

Тем временем гости уже собирались в гостиной, в которую семья Рено перебралась вместе с господином Ни-бором и полковником. Фугасу представили мэра города, доктора Марту, нотариуса Бониве, господина Одре и трех членов парижской комиссии. Остальные члены комиссии еще до обеда уехали в Париж. Сотрапезники чувствовали себя неуверенно: их все еще ноющие бока, по которым прошелся Фугас, напоминали о том, что ужинать им, возможно, придется в обществе сумасшедшего. Но любопытство все же пересилило страх. К тому же поведение полковника, оказавшего им самый сердечный прием, заметно успокоило гостей. Фугас извинился за то, что вел себя, как человек, вернувшийся с того света. Он много говорил, возможно, даже слишком много, но все были счастливы его слышать, а поскольку каждое слово воскресшего подтверждало необычность сегодняшнего события, полковника единодушно признали героем дня. Ему сообщили, что одним из главных инициаторов его воскрешения стал доктор Марту, а помимо него, не менее важную роль сыграла еще одна персона, но с ней его познакомят позже. Он горячо поблагодарил господина Марту и поинтересовался, когда у него появится возможность засвидетельствовать свое почтение другой персоне.

— Надеюсь, — сказал Леон, — это произойдет сегодня вечером.

Теперь ждали только полковника Роллона, командира 23-го линейного полка. Наконец он явился, с трудом пробившись сквозь огромную толпу, запрудившую Фазанью

улицу. Нынешним командиром 23-го полка был мужчина сорока пяти лет с открытым лицом и отрывистой речью. Волосы его были тронуты сединой, но усы оставались темными, густыми и пышными и смотрелись великолепно. Говорил он мало, только по делу и не чванился. В общем, это был настоящий полковник. Он сразу подошел к Фугасу и протянул ему руку, словно давно был с ним знаком.

— Дорогой наш товарищ, — сказал Роллон, — я, как и весь мой полк, проявили большой интерес к вашему воскрешению. Еще вчера 23-й полк считал вас одним из своих ветеранов. Но, начиная с сегодняшнего дня, мы обрели в вашем лице близкого друга.

Роллон ни словом не намекнул на утреннее происшествие, в ходе которого ему досталось не меньше, чем остальным.

Фугас ответил вполне подобающим образом, но в его голосе сквозили холодные нотки.

— Дорогой товарищ, — сказал он, — я благодарю вас за добрые слова. Весьма необычно, что судьба свела меня с моим преемником, причем в тот самый день, когда я вновь увидел свет. При этом заметьте, что я не покойник и не генерал, меня не перевели в другую часть, не отправили в отставку, но несмотря на это я вижу другого офицера, разумеется, более достойного, который командует моим замечательным 23-м полком. Но если ваш девиз звучит, как и в прежние дни: «Честь и отвага», в чем я абсолютно уверен, значит, мне не на что жаловаться, и полк находится в надежных руках.

Подали ужин. Госпожа Рено пошла в столовую под руку с Фугасом. Она усадила его справа от себя, а господина Нибора слева. Командир полка и мэр оказались по правую и левую руку от господина Рено. Остальные гости расселись как попало.

Фугас с жадностью проглотил суп и закуски и попробовал все прочие блюда, с удовольствием запивая их вином. С того света он явился с прекрасным аппетитом.

— Уважаемый амфитрион⁶⁰, — обратился он к господину Рено, — пусть вас не пугает, что я так набросился на еду. Я всегда так ел, если не считать скорбных дней, когда мы отступали из России. К тому же не забывайте, что вчера в Либенфельде я лег спать, не поужинав.

Он попросил господина Нибора рассказать, каким образом он, будучи в Либенфельде, оказался в Фонтенбло.

— Помните ли вы старого немца, который был переводчиком на военном суде? — спросил доктор.

— Отлично помню. Достойный человек и к тому же в фиолетовом парике. Я буду помнить его всю жизнь, ведь второго такого парика на всем свете не сыщешь.

— Так вот, этот человек в фиолетовом парике есть не кто иной, как знаменитый доктор Мейзер. Он и сохранил вам жизнь.

— А где же он? Я хочу его видеть, обнять его, сказать...

— Когда он оказал вам эту услугу, ему уже исполнилось шестьдесят восемь лет. Если бы он дожил до наших дней и услышал, как вы ему благодарны, то сейчас ему шел бы сто пятнадцатый год.

— Значит, его нет с нами! Смерть лишила меня возможности обратиться к нему со словами благодарности.

— Вы не знаете, чем еще ему обязаны. В 1824 году он завещал вам триста семьдесят пять тысяч франков, законным владельцем которых вы теперь являетесь. А поскольку капитал, помещенный под 5 % годовых, удваивается каждые четырнадцать лет в соответствии с правилом сложных процентов, то из этого следует, что

в 1838 году вы располагали пустяшной суммой в семьсот пятьдесят тысяч франков, а в 1852 году — полутора миллионами франков. Если же вы решите оставить этот капитал в распоряжении господина Никола Мейзера из города Данцига, тогда к началу 1866 года этот честный человек будет должен вам три миллиона франков. Сегодня вечером мы вручим вам копию завещания, составленного вашим благодетелем. Это очень поучительный документ, который я советую вам перечитывать на сон грядущий.

— Я охотно его почитаю, — сказал полковник Фугас. — Но для меня золото ничего не значит. Богатство расслабляет. Вы хотите, чтобы я изнывал от безделья, как какой-нибудь сибарит, или нежился на розовых лепестках? Никогда! Запах пороха мне приятнее, чем все арабские благовония. Моя жизнь станет скучной и пресной, если я перестану слышать пьянящие звуки битвы. И если вам когда-нибудь скажут, что Фугас покинул армейские ряды, то смело отвечайте: «Значит, Фугас умер!»

Он повернулся к новому командиру 23-го полка и сказал:

— А вы, дорогой мой товарищ, попробуйте объяснить им, что пошлый блеск богатства выглядит в тысячу раз хуже, чем строгая простота настоящего солдата. Особенно, если он полковник! Полковники — это своего рода армейские короли. Звание полковника ниже звания генерала, но, однако, в чем-то оно выше. Полковник больше общается с солдатами, он лучше разбирается в частностях армейской жизни. Он одновременно отец, судья и друг своих солдат и офицеров. В его руках будущее каждого подчиненного, а знамя полка хранится в его палатке или в его кабинете. Полковник и знамя составля-