— Идите все к черту, — сказал Король. — Вы бы не так заговорили, если бы эта сволочь у вас самих украла восемьдесят тысяч франков. Отнесите его в лагерь и делайте с ним, что хотите. Но горе тому, кто по собственной глупости случайно его убьет. Этот человек должен умереть от моей руки. Я хочу, чтобы он доставил мне удовольствие на всю украденную сумму. Я по капле выжму у него всю кровь, как выжимают деньги у плохого должника.

Вы и представить себе не можете, сударь, как цепляется за жизнь любой, даже самый несчастный, человек. Разумеется, я очень хотел умереть и был бы счастлив, если бы смерть пришла мгновенно. Однако я возрадовался, когда услышал угрозу Хаджи-Ставроса и благословил его требование продлить мои мучения. Неожиданно проснувшийся инстинкт надежды согрел мне сердце. Если бы в тот момент какая-нибудь добрая душа предложила мне застрелиться, то я бы, пожалуй, два раза подумал.

Четыре бандита подняли меня за руки и за ноги и, как орущую колоду, отнесли в кабинет Короля. Мой вопль разбудил спавшего Софоклиса. Он подозвал товарищей, потребовал, чтобы ему все рассказали в подробностях и пожелал взглянуть на меня с близкого расстояния. Бандиты с пониманием отнеслись к капризу больного человека и бросили меня на землю в двух футах от Софоклиса.

— Милорд, — сказал он, — мы находимся в одинаковом положении, но я готов поспорить, что встану на ноги раньше вас. Похоже, мне уже ищут замену. До чего несправедливы эти люди! Мою должность выставили на конкурс! Что ж, я тоже приму в нем участие и верну свое законное место в наших рядах. Вы поможете мне в этом деле и своими стонами покажете всем, что Софоклис еще жив. Сейчас вас свяжут по рукам и ногам, и я обязуюсь одной рукой мучить вас так же лихо, как мучил бы самый ловкий из этих господ.

Чтобы угодить этому негодяю, мне связали руки. Он повернулся ко мне и стал по одному вырывать у меня волосы, демонстрируя терпение и старание, каким отличаются опытные специалисты по эпиляции. Когда я понял, в чем заключается пытка, то решил, что раненый, тронутый моим бедственным состоянием и смягчившийся от собственных страданий, решил отвлечь от меня внимание товарищей и дать мне возможность передохнуть. Вырывание одного волоса причиняет слабую боль, не сильнее, чем укол булавкой. Потеря первых двадцати волос не очень меня опечалила, и я пожелал им доброго пути. Но совсем скоро я запел совсем по-другому. Кожа головы, раздраженная множеством микротравм, воспалилась. Вследствие этого зуд, сначала легкий, затем довольно сильный, а потом и нестерпимый, охватил всю мою голову. Я попытался почесать голову и сразу понял, почему этот гад велел меня связать. От беспомощности мне стало еще хуже. Каждый раз, когда рука Софоклиса приближалась к моей шевелюре, я чувствовал, как по телу пробегает волна болезненной дрожи. Затем необычно сильный зуд распространился по рукам и ногам. Перевозбужденная нервная система покрыла все тело бесчисленными болевыми точками, которые жгли сильнее, чем туника Деяниры²⁵. Я катался по земле, умолял о пощаде и сожа-

лел о том, что меня не бьют палками по стопам. Палач почувствовал жалость ко мне, когда у него самого иссякли силы, заболели глаза и отяжелела голова. Тогда он запустил руку в мою шевелюру, сильно дернул за волосы и отвалился, заставив меня испустить крик отчаяния.

— Теперь моя очередь, — сказал Мустакас. — Ты полежишь у огня и сам решишь, насколько я лучше Софоклиса и достоин ли я стать помощником Короля.

Он поднял меня, словно перышко, отнес в лагерь и уложил на груду смолистых дров, затем разрезал веревки и раздел меня, оставив из всей одежды одни лишь штаны.

— Будешь помогать мне на кухне, — сказал он. — Мы вместе разожжем огонь и приготовим Королю обед.

Он разжег костер и уложил меня на спину в полуметре от пылающего

огня. Дрова потрескивали, и вокруг градом сыпались горящие угли. Когда жар стал нестерпимым, я на руках отполз от костра, но он подошел, держа в руках сковороду, и ногой затолкал меня поближе к огню.

— Смотри и учись, — сказал он. — Вот потроха трех ягнят. Ими можно накормить двадцать человек. Король выберет самые нежные куски, а остальное раздаст товарищам. Тебе ничего не достанется. Все, что я приготовлю, ты будешь есть одними глазами.

Вскоре на сковороде зашипело мясо, и этот звук напомнил мне, что со вчерашнего дня я ничего не ел. Мой желудок встал на сторону врагов. Так у меня стало одним врагом больше. Мустакас поднес сковороду к моим глазам, чтобы продемонстрировать, как аппетитно выглядит его мясо, и специально дал вдохнуть умопомрачительный запах жареного ягненка. Неожиданно он вспомнил, что забыл положить приправы, и побежал за солью и перцем, доверив мне следить за сковородой. Я сразу решил стащить несколько кусочков мяса. Но бандиты находились

— Смотри и учись в двух шагах и были начеку. «Эх! — подумал я, — если бы при мне был мой пакетик с мышьяком». И куда я его подевал? В коробке его точно нет. Засунув руку в карман, я обнаружил смятый пакетик и шепотку волшебного порошка, который мог бы меня спасти или хотя бы за меня отомстить.

Мустакас вернулся в тот момент, когда я занес правую руку над сковородой. Он перехватил мою руку, пробуравил меня огненным взглядом и с откровенной угрозой в голосе сказал:

— Я знаю, что ты сделал.

Я бессильно уронил руку, а повар грозно прорычал:

— Ты что-то бросил в обед Короля.

— Что же я такое бросил?

— Какое-то зелье. Но это неважно. Знай, несчастный милорд, Хаджи-Ставрос настоящий колдун, не то, что ты. Я подам ему обед и сам поем, а ты не получишь ни кусочка.

— На здоровье!

Он оставил меня у огня, поручив заботам дюжины разбойников, жевавших пеклеванный хлеб и горькие оливы. Эти спартанцы следили за мной около двух часов, поддерживали огонь и были заботливы, как сиделки. Если я пытался хоть немного отодвинуться от пыточного огня, они сразу начинали кричать: «Будь осторожен, ты простудишься!» — и горящими палками загоняли меня на прежнее место. Спина у меня покрылась красными пятнами, на коже вздулись пузыри, я опалил брови и волосы, и все мое тело источало запах жженого рога. Тем не менее я мысленно потирал руки, предвкушая, как Король попробует моей стряпни и до конца дня на Парнасе появится новый покойник.

Вскоре сотрапезники Хаджи-Ставроса вернулись в лагерь. Все выглядели сытыми и имели цветущий вид. «Так-

так, — подумал я, — скоро ваш благостный вид слетит, словно маска, и вы проклянете каждый съеденный на пиру кусок, приправленный моим зельем!» Знаменитая Локу-ста²⁶ была бы мною очень довольна. Если у человека есть основание кого-то ненавидеть, то ему очень приятно наблюдать, как с виду здоровое существо ходит туда-сюда, смеется, поет и при этом носит в своем желудке семена смерти, которые с минуты на минуту должны прорасти и пожрать своего кормильца. Примерно те же чувства испытывает хороший врач при виде умирающего больного, которого он непременно спасет от смерти. Разница лишь в том, что Локуста, в отличие от врача, занималась медициной наоборот и, точно так же, как и я, спасала от жизни.

Неожиданно мои пышущие ненавистью размышления прервал какой-то необычный шум. Послышался собачий лай, и на плато появился человек, за которым бежала свора собак. Оказалось, что это был Димитрий, сын Христо-дула. Несколько брошенных бандитами камней разогнали его эскорт. Еще издалека Димитрий начал кричать:

— Король! Я должен поговорить с Королем!

Когда он подошел поближе, я собрал последние силы и позвал его. Увидев, в каком я состоянии, он поразился и закричал:

— Что вы наделали! Бедная девочка!