“Понимание” в данном случае следует толковать не только буквально, но и в некотором смысле поэтически. Цель – в том, чтобы широкая публика могла проникнуться красотой и порядком абстрактного и природного мира, что открывается нам слой за слоем. Разделить с учеными волнение и трепет, что те испытывают, сталкиваясь с величайшими загадками. Сопереживать ученым, склоняющимся перед всем этим величием. Те из публики, кто достигнет понимания, позволяющего увидеть красоту и порядок в науке, достигнут также большего осознания, позволяющего увидеть, насколько связана наука с их повседневной жизнью.

И наконец, “наука” здесь означает не только естественные науки и математику, но и историю науки, и философию науки. Однако следует отдать предпочтение специальностям, которые выражают или достигают своих результатов главным образом с применением математической символики: таким как физика элементарных частиц, молекулярная биология, космология, генетика, информатика, лингвистика, нейробиология и, конечно, математика. Причиной тому не только личное предпочтение. Символическое выражение дает высшую степень абстракции, а потому применение мощного инструментария математики и обработки данных обеспечивает грандиозный прогресс. В то же время средства, которыми достигается подобный успех, зачастую приводят к обособленности ученых от непрофессиональной аудитории и не позволяют сообщать о результатах. С учетом важнейшей, фундаментальной взаимозависимости общества в целом и научного мира, оскудение потока актуальной информации, несомненно, опасно.

Для достижения вышеупомянутых целей люди, назначенные на эту должность, должны обладать педагогическими способностями, простирающимися за пределы традиционных университетских рамок. Они должны уметь находить общий язык с самой разнообразной публикой, на самых разных площадках. И прежде всего они должны обращаться к аудитории предельно открыто. Им, само собой, придется взаимодействовать с политическими, религиозными и другими общественными силами, но ни при каких обстоятельствах они не должны позволять этим силам влиять на научную достоверность сказанного. И наоборот, они должны откровенно говорить об ограничениях научного знания в каждый конкретный момент и сообщать о сомнениях, огорчениях, непонятых явлениях и даже провалах в своей области.

Научные предположения могут быть очень интересны, если они явно обозначены как таковые и если публике разъяснено понятие гипотезы и ее место в научном методе. Это эффективный метод коммуникации, и мы ни в коему случае не препятствуем ему.

Занимающие эту должность должны иметь возможность продолжать научную работу. Лучше всего этого получится достичь, если они будут назначены на должность на кафедре своей дисциплины, а по совместительству – на факультете непрерывного образования. Основным местом работы будет Оксфорд, но сотрудники должны получать от университета всю возможную поддержку для поездок и работы по приглашению в других университетах. В соответствии с этим их преподавательская и административная нагрузка в Оксфорде должна быть ограничена и направлена в первую очередь на просвещение непрофессионалов. Ожидается, что они будут писать книги и журнальные статьи на любых площадках как для массового читателя, так и для специалистов, а также участвовать в публичных лекциях – будь то в университете или за его пределами, и в целом участвовать в реализации “общественного понимания науки”.

Обеспечение новой должности всегда может обернуться во вред, если человек, первым назначенный на нее, оставит свой предыдущий пост и никто не придет на его место. Я делаю это пожертвование, предполагая, что нынешняя должность Ричарда Докинза на кафедре зоологии будет занята в обычном порядке, когда он освободит ее.

Я благодарен профессору Докинзу за помощь с определением условий данной программы.

Чарльз Симони

Бельвю, 15 мая 1995

Разумеется, члены комиссий по назначению будущих профессоров имени Симони должны прочесть это письмо целиком, и оно должно лежать на столе перед каждым из них во время заседания комиссии. Но я хотел бы обратить особое внимание на некоторые пункты. Он проводит различие между популяризаторами науки и учеными (внесшими свой собственный вклад в науку), которые также занимаются популяризацией. Он трактует “понимание” науки “в некотором смысле поэтически”. Он написал это письмо за три года до издания моей книги “Расплетая радугу”: надеюсь, что, когда книга наконец вышла, она соответствовала его желаниям. В предисловии к этой книге я пишу о Чарльзе как о человеке эпохи Возрождения с “нестандартными взглядами на науку и на то, как ее следует преподносить”: я рассказываю, как мы обсуждали эти вопросы с тех пор, как подружились, и предлагаю книгу “Расплетая радугу” как письменный вклад в эти беседы и как “инаугурационную речь по случаю вступления в должность профессора имени Симони”.

Особенно примечателен тот фрагмент манифеста, где Чарльз призывает будущих профессоров имени Симони откровенно говорить об ограничениях науки, но никогда не позволять религиозным или политическим силам влиять на научную достоверность сказанного.

И наконец, пункт менее актуальный для потомков, но все же важный. Чарльз осознавал, что его дар мог бы обернуться неудачно, если бы я просто сменил кафедру, а моя должность лектора по зоологии пропала бы. Одна из причин, по которой я хотел уйти с той должности, заключалась в том, чтобы меня заменили “свежей кровью”, молодыми сотрудниками, которые бы пришли в оксфордскую зоологию со свежим рвением, а я бы нес свое обновленное рвение в мир за стенами университета. И меня действительно заменил ряд блестящих юных зоологов: Дэвид Гольдштейн, Эдди Холмс, Оливер Пайбус – все они вскоре перешли на престижные профессорские должности, – а ныне чудесная Эшли Гриффин (которая, надеюсь, останется с нами подольше, прежде чем с ней произойдет то же самое).

Практически первое, что я сделал в качестве профессора имени Симони, – учредил, в намного меньших масштабах, ежегодную лекцию имени Чарльза Симони в Оксфорде – на гонорары от своих книг. В соответствии с манифестом Чарльза читать эти лекции я приглашал известных, состоявшихся ученых, добившихся успеха в развитии общественного понимания науки. С гордостью могу сказать, что список получился довольно звездный. Вот имена и названия лекций:

Наконец, в 2008 году, когда я уходил в отставку, я сам прочел десятую лекцию имени Симони – напутственную лебединую песнь под названием “Цель цели”.

Кульминацией того же года стал великолепный прощальный обед, который организовал для меня в университетском музее вице-канцлер Джон Худ: гости собрались не менее прославленные, чем на обед по случаю моего семидесятилетия тремя годами позже.

Все лекции имени Симони, кроме первых двух, прошедших на кафедре зоологии, читались в удобных и элегантных условиях театра “Оксфорд плейхаус”. Его просвещенные руководители были рады продвигать не только театральное искусство, но и науку. Я уже упоминал, что они поставили важную пьесу Майкла Фрейна “Копенгаген” о загадке поездки Вернера Гейзенберга к Нильсу Бору во время войны; упоминал и о том, что оксфордских физиков пригласили после спектакля задавать вопросы самому Майклу Фрейну. Потом Майкл рассказывал нам с Лаллой, что ему пришлось непросто, но, как мне показалось, он блестяще справился; так считали и выдающиеся физики, с которыми мне случилось это обсудить, например, сэр Роджер Пенроуз и сэр Роджер Эллиот.