Он выключил компьютер и пошел наверх приложить лед. В гостиной зазвонил телефон, и Нельсон бросился через две ступеньки, чтобы взять трубку, пока звонок не разбудил Бриджит и девочек.

Звонила Вита.

— Но кого мне позвать?! — завопила она, как только он снял трубку. — У меня на факультете нет ни одного друга.

Палец горел. Вита права: он уже не может считаться коллегой, и она совершенно верно оценивает свое положение на факультете. Ее взяли на это место, потому что Акулло и Викторинис никак не могли сговориться по поводу кандидата, а Вита была «ни нашим, ни вашим», не принадлежала ни к одному лагерю. Она продолжала расти, потому что Викторинис и Акулло тормозили аспирантов соперника. Теперь, вероятно, Акулло обхаживал Биту, опасаясь, что Викторинис заманит ее на свою сторону. Так, за отсутствием взаимоприемлемых кандидатов, Вита медленно, но верно приближалась к постоянной должности.

Сейчас она изливала в трубку поток жалоб, которые растрогали бы Иова. Ее доклад уже раздали, и она не сомневалась, что другие приглашенные в эту самую минуту жирной красной ручкой пишут на полях ехидные замечания. Нельсон посмотрел на кухонные часы. Было пять минут четвертого.

— Вита, я не думаю, что сейчас кто-то читает вашу статью.

— Что мне надеть? — стенала Вита. — Антони любит, чтобы женщины играли свою тендерную роль. — (Она имела в виду Миранду Делятур.) — Может быть, мне надеть платье? Но там будет Виктория! Она решит, что я заискиваю перед Антони!

— Вита! — Палец у Нельсона горел. — Что, если нам завтpа встретиться и все обсудить?

— Что мне есть? — кричала Вита. — Если я ем, когда волнуюсь, меня пучит. А если не ем, у меня бурчит в животе.

— Вита, уже очень поздно.

— Надеть мне очки или контактные линзы? Туфли с каблуком или на низкой подошве? Сходить ли мне подстричься?

— Вита!

Она осеклась.

— Если вы не придумаете, кого пригласить, — сказал Нельсон, — я охотно составлю вам компанию.

Вита молчала, но уже по-другому. Нельсон знал, о чем она думает: что хуже — пойти одной или признаться, что самый большой неудачник на факультете — единственный ее друг.

— Решайте, — сказал Нельсон. — А сейчас мне пора спать. У меня через пять часов занятия.

Он немного подождал и, не услышав ответа, мягко повесил трубку. Боль отпустила, хотя заснуть все же не давала. Нельсон долго ворочался; затем, поняв, что разбудит Бриджит, спустился вниз, сбросил с узкой прокрустовой кушетки вспоротых мишек вперемешку с рассыпанным лего, и лег, свесив непоместившиеся ступни.

В среду утром по дороге к остановке Нельсон набрал мокрого снега в рваные галоши, и в автобусе растаявшая вода проникла в ботинки. Бредя вдоль Мичиган-авеню по протоптанной с утра дорожке, он думал: «Хорошо хоть Фу Манчу в эту погоду где-то сидит», когда в стену над его головой угодил снежок. Нельсон, обернулся, чувствуя резкое жжение в пальце, но увидел только секретарш в сапогах-«луноходах» да училок в тонюсеньких пальто, осторожно бредущих через слякоть. Все утро ботинки хлюпали при каждом шаге. В десять Джилиан, как обычно, ожгла его взглядом, однако сегодня Нельсон смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась. От Витиных проблем он отключился, сосредоточившись на занятии, и предложил на обсуждение несколько тем по Средним векам. Феодализм — благо или проклятие? Рыцарство — актуально или устарело? Великая Хартия Вольностей — прорыв или провал?

За пятнадцать минут до семинара Нельсон сел за стол в кабинете и достал пакет с обедом: морковные котлеты, изюм, домашние оладьи. Сандвич был из белого хлеба со вчерашними рыбными палочками. Кока-колу он принес из холла, но открывать не стал. Тут в кабинет вбежала запыхавшаяся Вита.

— Вот вы где! — Она закрыла дверь и упала на нее спиной, как будто сзади кто-то гнался. — Я вас повсюду ищу!

Для семинара Вита прихорошилась, остановившись в конце концов на платье и чулках. Нельсон решил, что она выглядит неплохо — этакая аккуратная незамужняя библиотекарша. Темное кашемировое платье доходило до колен и в талии перехватывалось поясом. Пуговицы на горле и на запястьях были застегнуты. На плечи Вита повязала платочек, от чего стала похожа на девочку-скаута. Нельсон удержался, чтобы не осмотреть ее с ног до головы, однако приметил, что она подстрижена, в очках, а каблуки ее туфель не высокие и не низкие, а в точности средние.

— Вита, — сказал он, — вы прекрасно выглядите. Вита окаменела.

— Что-то не так?

— Все так, — отвечал Нельсон. — У вас очень деловой вид.

— Прическа? — Вита прижала ко лбу челку.

— Вы смотритесь великолепно. — Он взглянул на часы. — Почти двенадцать, вам, наверное…

К изумлению Нельсона, Вита пробежала через комнаты и рывком поставила его на ноги.

— Вы должны идти со мной! — Голос у нее дрожал. — Я больше никого не нашла!

Нельсон закусил губу. Перед глазами плясало видение «Нажруся».

— Я могу пойти только на первый час, — сказал он. — У меня в начале второго занятие.

— Нельзя его отменить?

— Вита.

— Хорошо, — буркнула Вита, поворачиваясь к дверям. — Раз так, придите хотя бы на час.

Она помедлила в дверях.

— И прихватите свой обед. Я не заказала вам сандвич.

Антони Акулло пришел в науку из рекламы. Выходец из рабочих трущоб, он еще в аспирантуре начал подрабатывать копирайтером на Мэдисон-авеню. Его первым успехом стала раскрутка бутербродного маргарина под лозунгом «Я не верю, что я не верю, что это не масло». Прославился он рекламой сети точек по продаже гамбургеров. Премию «Клио» ему принес ролик, в котором смуглый, с хвостом на затылке рабочий подросток — очень похожий на юного Акулло, — стоя в очереди к прилавку конкурирующей сети, возмущенно встряхивает головой при виде гамбургера размером с пятидесятицентовую монету. «И это называется гамбургер?» сразу вошло в поговорку.

Однако Акулло понимал, что даже самый успешный копирайтер зависит от прихоти клиента. В научном мире он нашел ту арену, где талант жонглировать словами и беспредельное честолюбие способны принести абсолютную власть. Итак, пока одно поколение ученых вело обреченный арьергардный бой в защиту правды и красоты, а другое терзало свою плоть терниями французской теории, Акулло изваял мощную диссертацию по Мильтону. Называлось она «Быть владыкой ада: воля к власти в „Потерянном раю“. Акулло доказывал, что Мильтон в действительности защищал Сатану — поклон в сторону Уильяма Блейка, — только не отдавал себе в этом отчета. Адаму и Еве, писал Акулло, крупно свезло, что их нашел Сатана. До тех пор Адам был просто вкрадчивым пригородным баптистом в нейлоновой рубашке, а Ева — его сентиментальной женой. Сатана ворвался в их скучную жизнь — смуглый Другой, исполненный загадки и эротической опасности. Бог лишь размазывает манную кашу, спорил Акулло, только Сатана говорит правду: нет ни справедливости, ни сострадания, ни правды. Есть только власть. Тщетно апеллировать к моральным авторитетам, они не разрешат спора; напротив, победитель устанавливает свою мораль. „Лучше быть владыкой Ада, чем слугою Неба“[54], по убеждению Акулло, самые правдивые строки в «Потерянном раю».

Окрошка из постмодернизма с его полным отсутствием морального и политического содержания для рекламщика — вторая натура, и Акулло стал постмодернистским Панглосом[55], с оттенком елизаветинского «Мой ад везде, и я навеки в нем»[56], говоря словами Марло, к которым он присовокупил: «Так почему бы мне этим не воспользоваться?» Гегемоническая система мира везде, вне ее ничего нет, а значит, этот мир, будучи единственным, и есть лучший из всех возможных миров. Рекламщики гораздо лучше ученых понимают, что мир состоит из дискурса, уверял Акулло, они нутром чувствуют, что истинная власть — в бесконечном манипулировании знаками. Реклама — это постмодернизм на практике, писал Акулло; непонимание Мильтона, что его главный герой — Сатана, овеществилось в слабости «Возвращенного рая» и полном политическом крахе поддержанной Мильтоном утопической революции. Нужен был рекламщик, чтобы освободить поэму от собственной слепоты Мильтона.