Конрад отвернулся от костра, перевёл дыхание и снова взглянул на шамана.
‒ И что ты хочешь? Чтобы я поплакался тебе в плечо и похныкал над несправедливостью судьбы?
‒ Ну что вы вечно утрируете! ‒ досадливо поморщился эльф. ‒ Это ведь естественно, когда… ну… допустим, какой-нибудь сосуд всё наполняется какой-нибудь мерзкой субстанцией извне, а выплёскивать из себя не хочет. Поглощает! Так эти гадости в нём всё копятся и воняют, копятся и воняют. Так, смотри, не выдержит сосуд всей тяжести ноши. Рухнет да окатит этим дерьмом всё и всех вокруг, а сам ‒ в осколки, если не в дребезги!
‒ Очень милая и мудрая философия, спасибо, ‒ сыронизировал Конрад. ‒ Но я проще смирюсь с этой мерзкой субстанцией, чем буду поливать ей окружающих. Каждому хватает своего дерьма, и чужое никому не нужно.
‒ Вы совершенно неправильно воспринимаете открытость и искренность! ‒ категорично замотал головой Рахион. ‒ Пока ты не вылечишь больную душу, не видать тебе духовного развития и гармонии с собой.
‒ Да какого в бездну духовного развития? ‒ всё больше горячился волак. ‒ Мне нужно только достичь единения с духом, чтобы стать сильнее и…
‒ Чтобы достичь единения с духом ягуара, ‒ отрезвляюще проговорил шаман и приблизил к нему лицо, почти что сунув голову в костёр, ‒ сперва стоит достичь единения с собственным духом. Если ты понимаешь, о чём я.
Конрад пораженчески вскинул руки, уронил их на колени и снова отвернулся. Мог бы спорить дальше, привести в пример Ингрид, Грегера и Мортена, которые уже добились успеха без всяких лечений «больных душ», но решил не сотрясать воздух. Внутренний зверь как будто бы задумался над словами эльфа и стал взывать к хозяину с просьбой подумать тоже.
Рахион медленно отстранился от костра, расправил плечи, глубоко вдохнул свежий и немного влажный лесной воздух ‒ кажется, на сегодняшний вечер намечается дождь ‒ и вновь заговорил, уже миролюбивее:
‒ Если ты не понимаешь, как это работает, я могу подать тебе пример. Расскажу о себе… И в частности о трудностях, через которые мне пришлось пройти. Ты увидишь, что искренность и открытость ‒ это не так уж и плохо и вовсе не тяготит окружающих.
И начал увлечённо посвящать Конрада в подробности своей жизни.
Он родился и вырос в самой обычной эльфийской деревне Андрокада, в семье потомственных лекарей. Таких селений в королевстве было не то чтобы много ‒ одно на пять-десять альтаидских. В других странах цифры рознятся не сильно. Альтаиды и эльфы ‒ а должны быть ещё и волаки, о которых стараниями королевской династии Андрокада почти никто не знает ‒ одинаково называют себя людьми и пользуются равными правами, в зависимости от социального статуса. Несмотря на это, эльфы предпочитают держаться вместе и в населённых пунктах с альтаидами почти не живут. У них также присутствуют благородные кланы, свои мещане, слуги и отбросы общества. Клан Рахиона был не из знатных и больше приравнивался к среднему и далеко не богатому сословию.
‒ Говорить о шаманстве у нас было как-то не принято, ‒ озадаченно почесал шею эльф. ‒ Я даже раньше и не знал, что у нас в роду были шаманы, пока не стал замечать за собой тягу к религии… А случилось это, когда я ещё несовершеннолетним был. Начал изучать все её обычаи, мысленно разговаривал с духами, чаще, чем с людьми. Меня даже стали считать каким-то чудиком, ‒ смущённо посмеялся он, запустив ладонь в волосы.
‒ Неудивительно, ‒ не сдержался Конрад, а шаман продолжал.
Рахион не противился своей странной одержимости, не отступал под гнётом насмешек и всё разговаривал про себя с духами, пока они не начали ему отвечать. Со временем на связь с ним стали выходить не только духи леса, но и почивших людей. Это настолько поглотило юного шамана в фанатизм общения с ушедшими, что он забросил учёбу в лекарской гимназии, хотя до её окончания оставалось меньше года, и почти уже не показывался в обществе.
Естественно, без внимания активно социализированных эльфов это не осталось.
‒ Ну и вот… Если раньше все просто думали, что я немного чудик, то теперь вообще стали от меня отворачиваться. Не любят наши таких, как я, что сами себе на уме. Родители сообразили, что я унаследовал шаманский дар, и стали давить на меня, требовали бросить эту «ересь», углубиться во врачевание и жить нормально. Правда, объяснять, чем им так не угодило шаманство, как-то не удосуживались… А за ними отворачиваться от меня стали и другие мои родственники… Кроме моей двоюродной сестры Лаисии.
Эльфийский шаман вдруг свёл брови, будто вспомнил, что он забыл что-то очень важное. Конрад молча смотрел на него через негаснущий костёр и ждал, но Рахион, кажется, это что-то важное так и не вспомнил.
‒ Лаисия, значится… Вот… ‒ пробормотал он, когда молчание сильно затянулось. ‒ Мы вообще с ней никогда особо близки-то и не были, но почему-то она была единственной, кто не стал относиться ко мне, как к психу или угрозе всего клана. Лаисия, как и я, не знала, почему наша семья так категорична ко всему этому… ну… шаманству, но… Но да вот как-то так уж всё и вышло…
‒ Что-то ты путаешься? ‒ заподозрил Конрад, потому что Рахион уже настолько озадачился какой-то неведанной мыслью, что начал мямлить и ёрзать на месте.
Шаман мотнул головой, точно отгоняя наваждение.
‒ Да! Что-то мне в голову она залезла и бедокурит там, прохвостка. Неспроста это…
Тут Рахион упёрся взглядом куда-то в одну точку и сидел неподвижно до тех пор, пока собеседник не напомнил о себе.
‒ Ой! Ну и вот! ‒ встрепенулся шаман и затараторил дальше.
Однажды Рахион спросил духов предков о причине враждебности клана к его увлечению, и те дали ему наставление найти ответы самому, нарушив страшный семейный запрет. Рахион без колебаний воспользовался советом и забрался в святая святых ‒ закрытую библиотеку клана, где хранилась летопись рода. Читать её разрешалось только совершеннолетним и морально повзрослевшим эльфам, и только потом юный шаман понял почему.
Летопись поведала ему о великом предке, что вещал роковое для всех народов предсказание о наследнике ягуара, обо всех его потомках, что унаследовали дар, и о том, к чему это их приводило.
‒ Я узнал, что мои предшественники сходили с ума от этого опасного знания, и никто не мог или не хотел ничего с ним сделать, ‒ немного погрустнел эльф. ‒ Кто-то становился параноиком, кто-то отказывался от своего дара и всю жизнь потом жил в страхе за себя и весь наш клан.
‒ А вот в роду Гарины из поколения в поколение все рисковали своими жизнями, храня книгу вашего предка, ‒ с укором заметил Конрад.
Рахион, вздрогнув, вскинул на меня ошеломлённые глаза и обиженно воскликнул:
‒ Всем с этим предсказанием пришлось тяжко! Я вкусил это на собственной шкуре и преклоняюсь перед этой женщиной и её предками.
‒ Почему твой предок не передал ту книгу своим потомкам?
‒ Я не знаю. Может быть, хотел уберечь наш род, зная, какой опасности подвергло их его пророчество. А может, один из его учеников просто сам забрал её себе. В любом случае я… Конечно, мне очень жаль, что пришлось пережить Гарине и её семье.
Эльф склонил голову и посидел в стыдливом молчании, хотя ни в чём не был виноват.
‒ Я не смог молчать, ‒ покаянно признался он, не поднимая взгляда. ‒ Я созвал весь клан, я говорил, пытался донести родным, что мы обязаны что-то сделать, чтобы выполнить волю нашего великого предка…
‒ Я догадываюсь, что было потом, ‒ уклончиво произнёс Конрад и не соврал. О печальном прошлом Рахиона ему уже рассказывал Грегер, хоть и поверхностно.
‒ Догадаться не сложно. Меня подавили. Пытались заставить отказаться от шаманства, запугивали армией королевы, которая за минуту может сровнять нашу деревню и всех нас с землёй… И от меня отвернулись. Со мной не разговаривал никто.
Голос шамана стал хрипеть и затухать. Рахион сидел, уставившись в землю перед собой и не поднимая глаз.
‒ О том, что было дальше, тебе наверняка рассказывал Грегер, ‒ проницательно заметил он, а Конрад тактично промолчал. ‒ Но я начал этот рассказ не для того, чтобы раскрыть тебе своё прошлое. А чтобы раскрыть тебе себя. Я был одинок среди своей семьи и других эльфов, мне было очень больно. Досадно. Одиноко. Лаисия одна здоровалась со мной, проходя мимо, но, оглянувшись, я видел, что её отчитывают за это родители или другие наши родственники. И я стал её избегать, чтобы не подкинуть сестрёнке ненужных проблем. А когда меня выгнали из деревни, мне всё равно что подписали смертный приговор. По крайней мере, я был в этом уверен и уже готовился к тому, что после пары месяцев одиночества не выдержу и спрыгну с утёса в пропасть.
