Мой первый год в Америке был очень тяжёлым, всё вокруг казалось таким странным и незнакомым, и я – взрослый человек – чувствовала себя ребёнком, который пытается брести на ощупь в темноте, совершенно не представляя, что ему делать, и зачастую совершая досадные ошибки. Вначале Америка мне совсем не понравилась. Я была сбита с толку, несчастна, напугана … но затем постепенно, совсем понемногу, я начала видеть и понимать, а вместе с пониманием возникло и первое чувство симпатии к Новому Свету. В каком-то смысле тот походил на восторженное дитя, и мне пришлась по душе его детская непосредственность, но в то же время он казался старым, хоть и несколько иначе, чем моя Родина, и это мне в нём тоже понравилось. В те дни я часто слышала крылатую фразу про "плавильный котёл"5, который вбирает в себя людей самых разных национальностей, приехавших со всех уголков мира, и, посредством одному ему ведомого таинственного процесса, превращает детей этих людей – то есть следующее поколение – в американцев, покуда их родители всё ещё остаются теми, кем они были: итальянцами, немцами, шведами. Внезапно я осознала, что сама угодила в этот тигель, но не как представительница нового поколения, а как новоприбывшая, и с его помощью, шаг за шагом пройдя через все этапы метаморфозы, научилась ощущать себя американкой, думать как американка, и вести себя как она. И в ту минуту, когда я поняла, что со мной происходит, чувство великого покоя снизошло на меня впервые с тех пор, как я покинула родные края. И тогда мне стало ясно – пусть я никогда не забуду прошлого, никогда до самой смерти, однако у меня, слава Богу, есть эта новая действительность в этой новой стране, которая всё больше привязывает меня к себе, заставляя снова жить. Медленно, очень медленно воспоминания тускнеют, смягчаются, и я приспосабливаюсь к здешнему существованию. Этот процесс продолжается до сих пор, и думаю, в каком-то смысле он будет продолжаться всю мою жизнь, но его кульминация случилась в тот самый день, когда я, выйдя замуж за американца, внезапно осознала, что больше не изгнанница, не чужестранка, что наконец-то вернулась домой. Как Иову, однажды потерявшему всё, мне даровали всё новое взамен: мужа, дом, землю и даже машину заместо библейских волов и верблюдов. И когда я смотрю на мою новообретённую родину и нынешних соотечественников, мне, с моим опытом двух жизней, часто случается задаваться вопросом, осознают ли они, какая великая цивилизация им дана, или они считают это само собой разумеющимся, как и мы когда-то? В жизни среднестатистической американки такое множество всего: хороший дом, машина, безопасность, комфорт и потрясающий набор различных бытовых приспособлений, освобождающих ей время для того, чтобы заниматься собой, оставаясь молодой и привлекательной, тогда как в любой другой стране она бы уже преждевременно состарилась. У неё есть досуг, чтобы наслаждаться жизнью, читать, развивать свой ум, совершенствовать таланты, даже играть в игры, если она того пожелает. Все эти возможности предоставлены ей столь щедро и без каких-либо усилий с её стороны.

Восемь лет назад я прибыла в Америку, потеряв до копейки всё причитавшееся мне по праву, но как только я ступила на эту землю, Новый Свет приветствовал меня, дав мне работу и возможность пользоваться всеми благами американской жизни. Даже будучи первое время бедна, я зарабатывала достаточно, чтобы хорошо питаться, прилично одеваться и с комфортом разместиться в одной из тех удивительно оборудованных крошечных квартирок (где действительно всё, что нужно, умещалось в одной единственной комнате), какие можно найти только в США. Мини-кухня, спрятанная в шкафу, казалась игрушечной, служа мне непрестанным источником развлечения со всеми её электрическими приборами, начиная с белоснежной крошки-плиты и заканчивая тостерницей. А ещё там была так называемая "кровать Мёрфи", днём скрывавшаяся в гардеробе, а на ночь вынимавшаяся наружу, загромождая собой всё пространство "квартирки", что крайне меня забавляло, хотя я всегда относилась к ней с огромным почтением, опасаясь, как бы однажды ночью та не вздумала захлопнуться, исчезнув вместе со мной в своей нише!

После ужасающей, безнадёжной, отчаянной бедности, которую мне довелось пережить в России и в Европе в послереволюционные годы, та бедность в Америке оказалась сравнительно приятной. Не потому ли я, в отличие от моих новых земляков, так ценю всё обретённое мной в Америке, что до сих пор сомневаюсь в реальности происходящего, особенно оглядываясь назад на те страшные дни и ночи Революции или ещё дальше – на годы моего детства и юности. Подобно волшебной сказке, позже обернувшейся ночным кошмаром, те воспоминания из прошлой жизни возвращаются ко мне, сидящей у своего американского очага в надежде, что никакие перемены более нас не коснутся и наше благополучие будет длиться вечно.

Первая страница заграничного паспорта Ирины.

Ирина Скарятина – от первого лица

Стоило мне в Ревеле войти в своё купе, как моим глазам было явлено очередное подтверждение того, сколь тесен мир, ведь там сидел мой старый знакомый – граф А. Мантейфель, с кем в юности я танцевала на балах и которого не видела уже много лет. Хотя мы никогда близко не общались, однако было приятно встретить кого-то из прошлой жизни, и мы проговорили до тех пор, пока ему не пришло время сходить с поезда. Позже в купе зашли двое мужчин, а затем молодая женщина, и все они тоже оказались весьма приятными попутчиками. Когда спустилась ночь, нами было принято решение устроиться лёжа на двух имевшихся сиденьях: мужчинам – на одном, а мне и моей спутнице – на другом, однако той удалось найти себе в соседнем купе место получше, и таким образом всё "ложе" оказалось в моём полном распоряжении – неслыханная роскошь, с которой я не сталкивалась с дореволюционных времён.

Прощаясь в Берлине со своими не собиравшимися ехать дальше попутчиками, я была поражена, услышав, что эти двое господ являлись важными большевиками, чьи имена были широко известны в России. Но что бы они ни совершали там, будучи воинствующими представителями новой власти, я должна признать, что в качестве товарищей по поездке, не афишировавших свою личность, они вели себя чрезвычайно галантно, обладая изысканейшими манерами.

Тем не менее несколько месяцев спустя, когда я всё ещё пребывала в Англии, до моих ушей дошла удивительная сплетня, запущенная, очевидно, той нашей молодой спутницей. В ней утверждалось, что я, вне всяких сомнений, коммунистка, поскольку явно находилась в дружеских отношениях с двумя значимыми большевиками, ехавшими со мной в одном купе и даже целовавшими мне руку, прощаясь на перроне. А когда я запротестовала, попытавшись объяснить даме, столь охотно поведавшей мне эту историю, что я до самого момента расставания не имела ни малейшего представления, кем являлись те джентльмены, стало ясно, что она мне ничуть не поверила, хотя и вежливо произнесла: "Ну, разумеется, разумеется".

Так как в Берлине у меня было несколько часов до отправления в дальнейшее путешествие, я решила покинуть вокзал и погулять по улицам, чувствуя себя призраком, вернувшимся в знакомые места – на Фридрихштрассе, Унтер-ден-Линден и к тем магазинам, где в прежние времена я с таким удовольствием покупала подарки для всех, кто ждал меня дома. Стоя перед одним из них и разглядывая его витрину, я поймала себя на мысли, что вновь "делаю покупки", решая, понравятся ли моему маленькому сыну эти пушистые игрушечные зверушки, оценит ли мой отец такую корзинку для пикника и будет ли по вкусу моей маме этот дорожный плед из зелёного вельвета. Машинально пробегая глазами по цифрам на ценниках, я вдруг, вздрогнув, очнулась от нахлынувших на меня грёз наяву, полусмеясь над своей глупостью, полуплача от боли пробуждения.