– Маргарита, – так звала мама Риту-Клариссу, а та незаметно морщилась, но любезно и мягко поправляла:

– Я Рита. А Маргарита это не моё имя.

– Но это полная версия.

– Моя полная версия – Кларисса. Но это имя я не люблю уж совсем. Я выбрала Риту.

Мама соглашалась, но упрямо забывала всё при следующей встрече. Или это была её бессильная месть и протест?

– Я полюбила эти чашечки, – и это было правдой. – Вот что значит дар от души. Пью из них чай или кофе, – а сервизов было два, кофейный и чайный, – и благодарю тебя за щедрость души. Как ты всегда умеешь угадать?

– Ничего хитрого. Если я что-то приобрету такое, что мне сильно нравится и самой жалко с этим расстаться, то я знаю наверняка, что человеку дар придётся по душе.

Рита слегка улыбалась, но тепло улыбки не касалось кошачьей внимательности глаз. Могла мама не знать о её связи с отцом? Могло быть такое? Ксения с мамой не говорила об этом никогда. Зачем? Всё было шито-крыто. У таких людей, разведчики всё же! невозможно было ничего понять по внешним проявлениям, на публике если. Но Ксения узнала об их связи случайно.

Мама тогда опять попала в медицинский Центр. Ксения примчалась как-то раньше срока с практики, балет был к тому времени отброшен, или она была отброшена балетом, неважно это, а за соснами, за жасмином, в бирюзовом бассейне… Прозрачная вода преломляла низ, уродуя отца… Ксения уже вскарабкалась на второй этаж в лоджию и изучала их подводный секс в нехитрое увеличивающее устройство, оставшееся у неё с детских лет. Она понимала, что уподобляется библейскому Хаму, застигнувшего отца в недолжном срамном образе, но не могла себе приказать не смотреть. Эта мерзавка, как бледная водяная змея оплела его каким-то немыслимым кольцом, чёрные волосы плавали вокруг неё, как страшные своей одушевлённой чернотой водоросли. Лицо отца было отвратительно искажено, его дёргало как от тока, это и был ток преступной любви. Ядовитая гадина откинулась от него и легла на поверхность воды и не захлебнулась, плавучая тварь, держась при помощи движений рук, совершая бессмысленный со стороны заплыв на месте и не отпуская его, зажав своими ногами его бёдра. Звуковое сопровождение отсутствовало из-за дальности места действия, но явно оно было. Она совершила ловкое движение и опять оказалась прижатой к телу распутного папаши, завилась вокруг него человекообразной лианой, и их свело общей судорогой скрытого источника электрического напряжения, так это выглядело со стороны. Ужасно, непереносимо для постороннего свидетеля, для девочки, для дочери, да ведь кто и приглашал этого соглядатая? И чужая пронзительная, хотя и не должная, радость перетекла в её душу вселенским омерзением и такой же пронзительной, но тоской-отрицанием порядка земных вещей. Или их беспорядка. Ксения забилась к себе и вышла к ним, когда они пили кофе на веранде внизу. Он в зелёном купальном халате, она в шортах и спортивной майке.

– Давно? – спросил опешивший отец, спихивая блудную кошку Клариссу с коленей и пролив кофе на свой халат. Та спокойно села рядом, нога за ногу, размер этой ноги был огромный, как у доброго мужика, да и сами ножищи, как у бегуньи на длинные дистанции. Колени, если сравнить их с точёным совершенством мамы, были как булыжники, а плечи вешалка и есть вешалка, прямые и лишённые намека на округлую женственность. Грудь спортивная, но почти плоская. Соски победно торчали из тонкой ткани, промочив её влагой, которую она не вытерла со своей кожи. Она подняла руками прямые и длинные волосы, встряхивая их, как бы жестом просушивания.

– Купались? – спросила Ксения-лицедейка, изображая безразличие.

– Только что пришли с озера, – соврала также безразлично, не менее одарённая лицедейка, Рита. – Летели мимо, решили купнуться. – Она так сказала «купнуться».

– Купнуться – совокупнуться! – засмеялась Ксения, дочь своего несдержанного ни в чём отца. И в словах тоже. – Я пришла, а ваш аэролёт стоял на площадке.

– Да мы пешком ходили. Это же рядом, – всё так же спокойно и сдержанно ответила Рита.

– А ты в домашнем халате, что ли, ходил на пляж? Шёл через весь посёлок? – обратилась дочь к отцу.

– Почему в халате? – смутился он, – переоделся только что.

Он, как фокусник, достал из кармана халата чудесное кольцо с ярко фиолетовым камнем-кабошоном. Его причудливая поверхность казалась оплетённой узором из узких листьев, создающих объемный голографический эффект.

– Видишь, какой редкий по красоте чароит? – спросила Рита таким тоном, будто это она и дарила ей перстень.

– Маме отдам, – с вызовом сказала Ксения, но увидела жалкое лицо сильно покрасневшего прелюбодея, даже лысина покрылась пятнами. Он не умел скрывать своих эмоций, как и все рыжие. И вдруг подумала, что не может он предпочесть божественно изысканной маме эту человекообразную лошадь, каким-то колдовским чудом завладевшую бело – мраморным и чётким лицом девушки. И волосы, как жёсткая и чёрная грива у лошади, и сильный круп с тонкими относительно мощного тела, но стройными ногами. В глазах, гипнотически уставившихся на неё, была связывающая Ксению сила, так и не давшая ей возможности запустить в неё стеклянной, массивной, зелёной вазой со стола, на которой лежали распечатанные крекеры вперемежку с яблоками. Они всё поняли, что она всё поняла. Но могли и не знать, какое зрелище только что предоставили ей. Хам вылез из Ксении не до конца, она так и не смогла заснять их на контактный браслет. Это был бы верх или низ? Их взаимного уже и общего падения. Она стукнула собственного хама по лбу и заставила его умереть в себе. Ради мамы, а не ради этих сношающихся где попало вороной кобылы и её лысого коня, понуро повесившего вдруг голову и виновато хрустевшего печеньицем, разламывая его лошадиными белыми и крупными зубами. Было очевидно, что он травояден, несмотря на свои габариты, а девка-оборотень могла в следующий раз обернуться и сучарой зубастой, и он полностью в её копытах, в лапах, в присосках, в руках, одним словом.

… – Артём суров с вами, со своими учениками? С детьми, как он вас называет, – спросила тогда мама у Рудольфа.

– Он строгий, но справедливый. Всегда. Мы его уважаем, но не боимся. – Ответил Рудольф, нервически теребя своё ухо.

– Думаешь, он простит тебя после того, как выловил тебя у Ксении здесь? – в лоб спросила мама.

С пепельными пушистыми и лёгкими волосами, собранными вверх яркой заколкой-бабочкой, с синими промытыми глазами, в голубом летнем платьице, хрупкая мама казалась девушкой. Рудольф изучал её, даже забыв о Ксении.

– Вы очень похожи с дочерью, – ответил он на её вопрос, – но у вас разный цвет волос и глаз.

– Не боишься своего начальника? – опять спросила мама.

– Нет. Почему я должен бояться, если мы любим друг друга?

– Врёшь! Боишься ты. Глаза тебя выдали, когда ты его ждал. Но чего ты испугался? Он мог тебя побить?

– Вы шутите? Если не избил сразу, то теперь-то чего?

– Ты – нахал, – засмеялась мама, – зачем так? Залез ночью в родительский дом девушки? Пришёл бы с предложением руки и сердца, с конфетами там, с цветами, как и принято было всегда.

– Вы смешно говорите. С предложением руки и сердца. Так никто уже не говорит.

– А я вообще старомодная. Во всём. Я выпала сюда из другого времени. Из прошлого. Мне здесь трудно. Тяжело.

– Вам тяжело? А на вид вы будто невесомая, светлая и весёлая. Ксюня в вас. Будто и нет у неё такого отца. И она только ваша дочь.

– Какого? Такого отца?

– Ну, сурового, огромного. Воина. Героя Земли.

– Именно от героев и воинов рождаются самые прелестные дочери. Не знал?

– Нет.

– Ведь таких мужчин сильно любят девушки. А от страстной любви только и рождаются красивые люди. Ты любишь мою Ксению?

– Да. Люблю. Зачем же я по-вашему и залез к ней как преступник? Не могу без неё. Даже дышать становится трудно, если долго не вижу. Она как кислород, – он застеснялся своего признания, скулы порозовели, и он нагнул голову, пряча глаза в чашке с уже выпитым чаем, словно искал в ней желанные остатки спасительной жидкости. Нашёл на один глоток и хлебнул. Мама засмеялась опять.